Есть в Германии город, роднее которого поискать в целом мире. Не самый, может быть, пышный да величественный, зато наш.

Не только непритязательным уютом своим, слегка меланхоличным и сонным, но тем прежде всего, что подарил нам двух императриц и двух великих княгинь. Притом две из этих четырех дармштадтских вошли в сонм русских православных святых. Недаром нам в слове «Дармштадт» слышится слово «дар». Вообще­то немецкий корень здесь, скорее всего, латинский arm — бедный, но ведь святость и бедность, как известно, родные сестры.

Увы, Россия не слишком милостиво обошлась со своими дармштадтскими дарами, и чувство вины крепит нашу чуткость.

Вильгельмина (ставшая у нас Натальей Алексеевной), жена цесаревича Павла, скончалась в родах. Супруга Александра II — Мария Александровна, «наиболее симпатичная из всей императорской фамилии», по мнению сурового князя Кропоткина. Грубые «шалости» венценосного мужа свели ее до срока в могилу. Последняя русская императрица Александра Федоровна и родная сестра ее, великая княгиня Елизавета Федоровна (обе канонизированы Русской православной церковью), были и вовсе зверски казнены богоборцами в ходе очередного русского бунта, «бессмысленного и беспощадного».

Эта подспудная память о мученическом венце, который уготовила местным принцессам Россия, и навевает, вероятно, какую­то особую, щемящую нежность русского паломника к этому граду, как­никак единственному в зарубежье давшему миру сразу двух преподобномучениц, наших заступниц.

Прежде чем пригласить читателя на прогулку по Дармштадту, уделим немного внимания истории с географией. Вся Германия аккуратно разлинована реками. Батюшка Рейн сначала очерчивает ее спрямленную южную границу, а потом, как в строю повернувшись («направо!»), сопровождает и вдоль столь же ровной границы западной. Перпендикуляром к нему, с востока на запад, как на плацу, маршируют реки Эльба и Майн, четко делящие страну на три части. Между этими реками помещается Mitteldeutschland, Германия средняя, срединная. В Средние века почти всю эту середину занимало обширное ландграфство, слившееся благодаря династическим бракам из двух земель — Тюрингии и Гессена («прихватившего» области и чуть южнее Майна, где — неподалеку от слияния его Рейном — и находится город Дармштадт).

Геометрический центр Германии приходится на тюрингский город Эйзенах, давший миру величайшего немецкого композитора Баха. Над городом Эйзенахом нависает знаменитейший замок Вартбург, составивший основу немецкой мифологии. Это здесь в пору крестовых походов происходили турниры не только рыцарей, но и миннезингеров, тогдашних бардов, заполнивших первые страницы обязательных немецких хрестоматий и вдохновивших Вагнера на его историко­романтичеcкую оперу. А привечала первых немецких поэтов и сказителей в самом начале ХIII века хозяйка замка — ландграфиня Елизавета Тюрингская, в чьих жилах текла кровь Карла Великого. Вскоре после кончины она была признана католической церковью святой — за устройство бесплатных больниц для бедных и прочую самозабвенную благотворительность (так напоминающую деятельность нашей Елизаветы Федоровны). Отечественному любомудру интересно будет узнать, что была она в то же время, по матери, праправнучкой киевского святого князя Владимира Мономаха. Это если заглядывать в прошлое ее генеалогического древа. А если в будущее, то среди ее прямых потомков обнаружим и святых дармштадтских сестер — государыню Александру Федоровну и великую княгиню Елизавету Федоровну, которая и была наречена по рождению в честь своей великой предшественницы. (И впрямь имя обязывает!) Напомним, кстати, что Владимир Мономах был женат на английской принцессе Гите. А матерью Аликс и Эллы была английская принцесса Алиса, дочь королевы Виктории, давшей название целой (Викторианской) эпохе. У «дурнушки» Алисы выбор был невелик, вот и пришлось ей, разумнице, соглашаться на брак с простоватым дармштадт­гессенским великим герцогом Людвигом IV, правителем небогатым, зато красивым и добрым. Зачем­то провидению было угодно, чтобы в обоих случаях к немецкой и русской примешивалась и английская кровь.

Святая Елизавета Тюрингская осно­­вала род, всегда отличавшийся особой набожностью. Святая преподобномученица Елизавета Федоровна через семь веков его завершила. Таинственное генеалогическое кольцо сомкнулось на скрижалях зеркально выстроенной судьбы.

Начнем нашу прогулку ad ovo — от железнодорожного вокзала Дармштадта. Его здание было построено в торжествовавшем тогда стиле модерн — в 1912 году. И одним из первых его «распечатал» наш государь Николай II — именно здесь, на этой станции, он, возвращаясь в Петербург, сел в поезд в одном из своих последних посещений германии. От вокзала к центру города, на восток, ведет прямая и необычно широкая для германии Рейнская улица. Собственно, она и задает основание оси, на которой или вокруг которой и сосредоточены почти все интересующие нас объекты. Первый из них — Луизенплац, просторная площадь, где высится «Длинный Людвиг» — ландграф Людвиг (дедушка нашей императрицы Марии Александровны), которого Наполеон сделал великим герцогом Дармштадт­Гессенским.

Уже на следующей по ходу движения площади находится великогерцогская резиденция, так называемый Старый замок. С правой стороны к эклектичному каре припадают п­образные корпуса «типового» для XVIII столетия дворца. Перед парадными воротами дворца — конная статуя великого герцога Людвига IV, человека нам вовсе не безразличного. В 1856 году он, юный гессенский принц, прибыл в Москву, на коронацию Александра II и своей тетки Марии, бродил в одиночестве по Кремлю и потом долго стоял у Василия Блаженного, вглядываясь зачем­то в Замоскворечье. Мог ли он предчувствовать, что пройдут годы и одна его дочь будет коронована здесь же, в Успенском соборе, а другая, в белом полумонашеском облачении, станет хозяйкой обители, которую возведет как раз там, куда устремлен его взор?

Правая часть резиденции была завершена при ландграфине Каролине. Самая, пожалуй, яркая фигура рода, она была одной из тех августейших правительниц, которые украсили собой ХVIII век. Будь ее владения обширнее, ее имя называли бы после имен Екатерины Великой и австрийской Марии Терезии. «По рождению баба, но умом мужик», — отозвался о ней Фридрих Великий, славившийся смачными определениями. Пока ее супруг, по обыкновению того времени, предавался игре в солдатики, она вникала в проблемы хозяйства, дипломатии и культуры. Это у нее в салоне философствовал второй Ломоносов — ученый­универсал Мерк (давший имя химическому концерну, что и поныне исправно кормит город своими налогами), сыпал остротами ядовитый горбун Лихтенберг, читал стихи юный Гёте, в то время еще местная, гессенская, восходящая звезда.

У Каролины было пять дочерей, имеющих то или иное касательство к России. Старшая дочь вышла замуж за баденского принца, и в их браке родилась та, которую мы знаем как Елизавету Алексеевну, супругу российского императора Александра I. Другая дочь Каролины, Луиза, прославившаяся тем, что отчитала однажды как мальчишку самого Наполеона за бесчинства его мародерствующей солдатни, стала избранницей саксен­веймарского герцога Карла Августа, покровителя Гёте, и, соответственно, свекровью нашей Марии Павловны, вышедшей замуж за Карла Фридриха, сына Карла Августа и Луизы.

Но Каролине этого было мало, она мечтала породниться с русским правящим домом еще ближе. И нашла со временем понимание у Екатерины Великой. Летом 1773 года Каролина повезла оставшихся трех дочерей в Петербург на смотрины: государыня должна была выбрать невесту для Павла. Из трех сестер Екатерина выбрала (как выяснилось, не слишком удачно) среднюю, Вильгельмину, и, осыпав новых родственников деньгами и подарками, отпустила их лишь через несколько месяцев восвояси.

Северные ворота замка выходят на площадь, окаймленную двумя приметными зданиями. Одно из них — местный краеведческий музей, включающий весьма представительную картинную галерею. Из ее достопримечательностей — портреты принцесс Елизаветы и Аликс (Александры), принадлежащие кисти Каульбаха, известнейшего немецкого портретиста второй половины ХIХ века. По живописному качеству обе работы кажутся одного уровня, но по воспоминаниям художника известно, что на портрет Елизаветы он потратил раз в десять больше времени и усилий.

По непонятной причине ему никак не удавалось добиться сходства с натурой. О том же явлении сохранились свидетельства многих фотографов, уверявших, что Елизавета Федоровна выходит мало похожей на себя, как бы они ни старались. Словно обволакивал ее некий дух, вечно ускользающий от притязаний материи.

Рядом стоящее здание ныне занято архивом (где тысячи единиц хранения, относящихся к наследию обеих принцесс, как и многих их родственников). Прежде то был городской театр, который десятки раз посещали юные Елизавета и Александра. А полувеком раньше здесь, в этом театре, великий князь Александр Николаевич, будущий самодержец Александр II, впервые увидел местную принцессу Марию, свою будущую жену Марию Александровну. Собственно, в Дармштадте он оказался почти случайно: торопился в Англию, но так как, чтобы достичь ее берегов, нужно было сесть на корабль на Рейне, то и решил по пути заглянуть с однодневным визитом вежливости к гессенскому правителю. (Судьба, судьба! Вся история России, может быть, пошла бы иначе, не уговори кто­то из свиты наследника совершить этот, как говорят немцы, Katzen­sprung — кошачий прыжок.) Пленившись дармштадтской принцессой, Александр поменял свои планы и явился в Англию на неделю позже уже объявленного срока. А ведь там, между прочим, тоже намечались смотрины, и какие! Юная тогда принцесса Виктория, будущая знаменитая королева, трепетно готовилась к встрече и совершенно влюбилась в красавчика Александра, а потом, отвергнутая им, смертельно обиделась на Россию. Впрочем, убивалась она недолго — кобургский принц Альберт, ставший вскоре английским принцем­консор­том, предоставил ей все основания считать себя любимицей провидения. А ведь кто знает, не случись этой внезапной поездки Александра в Дармштадт, была бы какая­то совсем другая история у старушки Европы!

С противоположной стороны замка от Рыночной площади кверху взбегает недлинная улица, венчающаяся католическим собором. На этот собор выходили некогда окна так называемого Нового дворца, в котором прошли детство и юность Елизаветы и Александры, а также всех их сестер и братьев. Дворец был построен в 1865 году, в основном на английские деньги, предоставленные в качестве приданого их бабушкой — королевой Викторией. И по злой иронии судьбы разрушили его тоже англичане осенью 1944 года.

Теперь здесь, среди чахлых остатков некогда роскошного парка, на месте дворца возведена безобразная кубическая бетонка — здание драматического театра имени Георга Бюхнера. Именно Бюхнер, проживший всего двадцать три года, обогатил немецкий театр бессмертными творениями, воскресил крылатую фразу: «Мир хижинам — война дворцам!» Похоже, иное слово и впрямь разрушает города — по формуле Гумилева. Единственным знаком былого пребывания здесь венценосной семьи осталась стела, увековечившая память Алисы, матери Елизаветы и Александры, с ее барельефным изображением.

За Рыночной площадью высится купол старинного городского собора, который построил еще в ХVI веке первый лютеранин Филипп Великодушный. В нем в свои шестнадцать лет проходили конфирмацию, то бишь лютеранское воцерковление, обе девочки. Годы спустя в России они примут православие, достигнув в нем наивозможной духовной высоты. Переход в другую конфессию Елизаветы, однако (добровольный, от нее он не требовался), повлечет за собой тяжелую размолвку с отцом. Великий герцог хоть и восхищался в свое время красотой московских храмов, сердцем до конца жизни остался истовым протестантом.

Путь наш дальше — по еще у вокзала обозначившейся прямой — лежит на так называемый Матильдин холм. Матильда, баварская принцесса в девичестве, а потом супруга «Длинного Людвига», была прабабушкой Елизаветы и Александры. В памяти города она оставила заметный след своей неустанной благотворительностью и благопопечением о городских нуждах. «Ее» холм, некогда занятый парком и розарием, на рубеже XIX–ХХ веков был застроен красивыми виллами. Одна из них принадлежит Академии языка и литературы, ежегодно присуждающей мастерам слова свою Бюхнеровскую премию, самую авторитетную в Германии. В центре холма стоит изящная, стилизованная под русскую старину церковь­игрушка (архитектор Николай Бенуа, брат художника Александра). Император Николай II в 1898 году передал ее в дар родному городу своей венценосной супруги. Носившая первоначально имя (как многие русские церкви за рубежом) Марии Магдалины, она в недавнее время была переосвящена во славу преподобномученицы великой княгини Елизаветы Федоровны. Здесь на аналое содержится ныне та самая икона Спасителя, которая была у нее на груди во время мученической кончины.

Недалеко от православной церкви помещается просторное живописное здание художественной галереи, которую построил в 1911 году родной брат Елизаветы и Александры Эрнст Людвиг, последний правящий герцог Дармштадт­Гессена (смещен с трона в 1918 году, умер в 1937­м). Эрнст Людвиг (Эрни, как его называли в семье) был человеком мягким и чутким, правителем заботливым и просвещенным. И подданные, и сестры его очень любили. Но он куда больше, чем Александра и особенно Елизавета, был сугубо земным человеком: религию ему заменяло искусство. Истинный сын Серебряного века, он был великим покровителем искусств, на его средства в городе содержалась целая «колония художников», заведомо обеспеченная заказами суверена. Эту его деятельность, как и продуманную «социальную программу», с благодарностью отмечал Томас Манн, называвший дармштадтского герцога «последним достойным венценосным правителем Германии». А сын Томаса Манна историк Голо Манн писал, что если бы все монархи мира были таковыми, как Эрнст Людвиг, то институт монархии оставался бы незыблемым до скончания века.

Раз в год, в конце мая, открываются для всех любопытствующих врата бывшей «дачи» в Вольфсгартене, загородной резиденции великого герцога Людвига IV и его семьи. Простоватый, скорее бюргерский в своей непритязательной основательности дом был постоянным летним пристанищем Елизаветы и Александры в их детские годы. Изысканное убранство анфилады комнат на первом этаже — заслуга Эрнста Людвига, последнего постоянного обитателя дома. Его пристрастие к витиеватому стилю модерн, слишком демократичному, на грани китча, по мнению многих современников его круга, со временем само приобрело обаятельную патину милого историзма и кажется теперь вполне уместным, то есть адекватным эпохе. Вещами и вещицами этого стиля полнятся комнаты правого крыла здания, где и располагался хозяин. Здесь он принимал своего зятя Николая II — в кабинете хозяина до сих пор стоит кожаный диван, на котором спал государь. Здесь они, ровесники, вели нескончаемые разговоры по ночам — в основном о духе времени и соответствующих этому духу формах правления. Эрнст Людвиг вспоминал потом, насколько его поражала привычка русского царя брать с собой на ночь ворох важных бумаг и допоздна работать с ними. Вышколенный немец пытался привить русскому дилетанту «правильную» организацию дела, которая состояла, по его мнению, в препоручении большинства казусов аппарату чиновников. Русский царь только отшучивался, уж он­то знал, что на Руси без верховного догляда никакое дело толком не сделается.

Однако не перечил он не только из смирения, пусть немного лукавого, как нередко у русских, но и потому, что был здесь, в этом доме, безмерно, как никогда счастлив. Ведь именно здесь он после десяти лет вожделенной тоски и несносных страданий обрел наконец­то свою возлюб­ленную — Аликс, Александру. Все, все было против их брака. Разность конфессий, что для людей истинно религиозных, каковы были оба, есть барьер наиважнейший. Отсутствие родительского благословения с обеих сторон. Николаю родители настойчиво предлагали более выгодные, с их точки зрения, партии; к тому же его мать, датчанка, пережившая в юности датско­германскую войну, вообще недолюбливала немцев, что еще ой как отзовется на ее отношениях с невесткой. Однако тихоня Николай твердо заявил, что уйдет в монастырь, если ему не позволят соединиться с любимой. Королева Виктория, уже «потеряв» в России одну свою любимую внучку, Эллу, никак не хотела отправлять туда же, «на заклание», и другую, Аликс. И дело тут было не только в ее затаенной, давнишней обиде или в традиционной английской неприязни к России («Англичанка всегда гадит», — говорил гоголевский Поприщин). На сей раз сказывалась и особая прозорливость бывалой правительницы: королева Виктория и в письмах своих, и в разговорах не раз предрекала России скорую катастрофу.

Что ж, катастрофы, видимо, было не миновать — «чтобы сбылись пророки». Зато в веках навсегда останется отныне образ самой возвышенной и чистой любви, какой не ведали в обозримые века династические браки. Разве что в романтическую пору рыцарского Средневековья было что­то подобное: Тристан и Изольда, Петр и Февронья, Михаил Тверской и Анна Кашинская, Дмитрий Донской и Ефросинья...

В апреле 1894 года и Николай, и Александра были приглашены в Кобург на свадьбу Эрни с принцессой Мелитой, еще одной внучкой королевы Виктории. Между упорно разлучаемыми возлюбленными последовало бурное объяснение. Душа дармштадтской принцессы разрывалась между чувством и долгом, как в классической драме. Все препоны не были бы сняты без помощи Елизаветы Федоровны и Сергея Александровича, истинных ангелов­хранителей их любви. Будущие страстотерпцы превозмогли все и соединили сердца ближайших родственников своих, также будущих страстотерпцев.

«Я тебе сказать не могу, как я счастлив», — в тот же день написал ликующий Николай самому близкому своему человеку — императрице Марии Федоровне, матери.

Счастливые, они приехали вместе с Эрни и Мелитой в Вольфсгартен. Вошли в зал, подошли к окну, переглянулись. И взялись за старинный алмазный перстень. Когда­то, ровно десять лет назад, в Итальянском домике в Петергофе они начертали этим перстнем свой вензель «А» и «Н» на оконном стекле. Тогда это было еще почти детской забавой. Ему было шестнадцать, а ей и вовсе двенадцать. И вот они, сияя от счастья, снова выводят этот вензель — в ее родном доме. И он, этот вензель, остался и до сих пор виден.

«Символ — это повторение судьбы». Так, кажется, говорил Блок.

Русский дух витает и в библиотеке Эрнста Людвига. Ведь выбором книг для него руководил великий князь Сергей Александрович. «Он был редкостно начитанный и вообще человек высочайшей культуры. Многие мысли, сопровождавшие меня всю жизнь, я получил от него. О скольких книгах, которые следовало прочесть, я узнал благодаря ему».

Здесь же, в библиотеке, находится великолепный мраморный бюст, о котором даже владельцы дома ведут теперь спор: чей тут изваян лик — Елизаветы или Аликс. Дивного качества бюст изображает совсем юную женщину — в том примерно возрасте, когда сестры были почти неразличимы. А принадлежит он резцу гениального Марка Антокольского, самого прославленного скульптора той эпохи. Его «Ивана Грозного» строгий знаток Тургенев ставил в ряд мировых шедевров, сравнивая «по мастерству и красоте исполнения» с «Вольтером» Гудона. К услугам ваятеля (который закончил свои дни неподалеку от Вольфсгартена — в гессенском Бад­Гомбурге) постоянно прибегал царский двор.

...Помнится, прогуливаясь в студенческие годы по Третьяковке, я подолгу задерживался у скульптуры Антокольского «Христианская мученица», выставленной тогда у самого входа в зал с моей любимой врубелевской «Сиренью». Что­то было в облике святой бесконечно привлекательное — и как будто знакомое. И только побывав спустя много лет в Вольфсгартене, я догадался, что мученица и императрица — это, по сути, одно лицо. Как же смог ваятель прозреть в юной счастливице ее мученический венец? Одно слово — гений!

Столь милый сердцу наших святых страстотерпиц дом окружает просторный, ныне несколько запущенный парк с классическим прудом и классическим же деревянным мостиком над ним. С этим парком, на столетних дубах которого гнездятся тихие аисты, связано в их жизни также немало. На этих дорожках, в этих беседках вокруг красавицы Эллы увивался ее самый настойчивый ухажер — часто приезжавший из Бонна студент Вилли, будущий кайзер Вильгельм II. Здесь она впервые встретила своего суженого — великого князя Сергея Александровича. Здесь, на дальней скамейке, уединившись от всех, они объяснились, дали слово друг другу. Здесь прошли первые дни их двадцатилетнего безмятежного счастья.

«Далекие, милые были!» Как скажет в ностальгической поэме тот златокудрый русский поэт, что еще не родился, когда они здесь жили, но со временем предстанет перед обеими сестрами, чтобы прочесть им свои дивные, наливные стихи. Одной — в Марфо­Мариинской обители, которую она выстроит и возглавит в Москве, на Ордынке. Другой — перед Александровским дворцом в Царскосельском саду.