Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Августин

АВГУСТИН



Эта история произошла в 1986 году. Меня, тогда еще молодого по-слушника, буквально месяц назад перевели из Псково-Печерского мона-стыря в Москву. Архиепископу Питириму, руководителю Издательского отдела Московского патриархата, рассказали обо мне, что в Псково-Печерском монастыре, на коровнике, есть послушник с высшим кинемато-графическим образованием. Как раз в этот год государственные власти наконец разрешили Церкви подготовку к празднованию тысячелетия Кре-щения Руси. Сразу срочно понадобились специалисты: впервые предстоя-ло показывать жизнь Церкви по телевидению, снимать фильмы о Право-славии. Вот я и попался под руку.
Для меня переезд обратно в город, откуда я несколько лет назад уехал в Псково-Печерский монастырь, был настоящей трагедией, но мой духовник отец Иоанн сказал: «Послушание превыше всего. Будь там, куда тебя по-ставило священноначалие». И все же, оказавшись в Москве, я пользовался любым случаем, чтобы хотя бы на денек вернуться в любимую обитель.
И вот однажды мне позвонил игумен Зинон, монах-иконописец, жив-ший тогда в Псково-Печерском монастыре, и очень взволнованно, ничего не объясняя по телефону, попросил, чтобы я срочно приехал в монастырь. Не помню уж, под каким предлогом отпросился я у владыки Питирима, но на следующее утро был в Печорах, в келье отца Зинона.
Что же рассказал отец Зинон? Под большим секретом он поведал, что несколько недель назад с гор в Абхазии, из тех мест, где на нелегальном положении вот уже несколько десятилетий тайно жили монахи, вынужден был спуститься в мир один инок. И он находится в серьезной опасности.
Монахи нелегально жили в горах под Сухуми давно, еще с первых лет советской власти. Они навсегда уходили от мира в труднодоступные гор-ные районы, укрываясь от властей мирских, а иногда и церковных. Среди них было немало настоящих подвижников, которые искали уединения ради общения с Богом, непрестанной молитвы и созерцания. Другие уходили, протестуя против государственной и церковной неправды, рвали свои со-ветские паспорта, боролись против экуменизма, соглашательства — сло-вом, против всего того, о чем глухо роптал тогдашний церковный народ.
Я однажды был в этих горах — по благословению духовника Троице-Сергиевой лавры архимандрита Кирилла (Павлова) и тогдашнего лаврско-го благочинного архимандрита Онуфрия (теперь он митрополит Черновиц-кий). Мы с друзьями тайно перевозили туда на нелегальное положение од-ного монаха из Троице-Сергиевой лавры. Это особая история, но, во вся-ком случае, я хорошо знал и дом диакона Григория и его матушки Ольги в Сухуми, на улице Казбеги, с которого начиналось почти всякое путешест-вие к кавказским вершинам от легальной жизни в жизнь нелегальную, и два-три места, где по дороге в горы христиане укрывали монахов. По кру-тым горным тропам, от одной кельи к другой, путники продвигались в труднодоступные и необычайно красивые места, где жили подвижники.
Власти, конечно, нещадно монахов преследовали. Их вылавливали, са-жали в тюрьмы, но они все же продолжали жить здесь и были для многих одним из образов непокорившейся Церкви.
Так вот, отец Зинон рассказал, что один из этих монахов вынужден был спуститься с гор, а затем оказался в Печорах. Это был еще совсем молодой человек — двадцати двух лет. Звали его Августин. Я слышал о нем от мо-нахов в Сухуми, но сам никогда не видел. Когда ему было четыре года, его мать стала монахиней. Она ушла в горы и взяла ребенка с собой. Мальчик был воспитан среди подвижников и в восемнадцать лет пострижен в мо-нашество. Жил он в келье вместе с матерью, воспитывался под руково-дством горных старцев и даже не помышлял о том, чтобы оставить свое пустынное уединение.
Но вот однажды, когда он работал где-то на горных террасах в огороде, а мать хлопотала по хозяйству, на их келью набрели абхазские охотники. Они были пьяны и бесцеремонно потребовали от матери Августина приго-товить им еду. Женщина, которая понимала свое совершенно бесправное положение (вернувшись в деревню, охотники могли донести о ней и сыне властям), собрала им на стол. Но охотники, наевшись и изрядно выпив, стали грубо домогаться этой молодой еще женщины. Тогда она сказала им, что лучше пусть они ее сожгут, чем надругаются. И обезумевшие от вина и страсти охотники облили ее керосином и подожгли...
Августин издалека услышал страшный крик своей матери. Он бросился к келье и увидел ужасающую картину: его мать, охваченная пламенем, ме-чется по их убогой хижине, а охотники, протрезвев, в панике гоняются за ней, пытаясь сбить огонь. Увидев вбежавшего в дом человека, охотники еще больше перепугались и бросились прочь. А Августин наконец поту-шил горящую мать. Она была уже при смерти. Августин перенес ее в бли-жайшую деревню, в дом их друзей, но ей уже ничем нельзя было помочь. Монахиня умерла, причастившись Святых Христовых Таин и завещав сы-ну не мстить за себя, а молиться за ее несчастных убийц.
Но охотники, придя в себя после всего случившегося, встревожились не на шутку. Монахиней или не монахиней была эта женщина, легально она жила в горах или нет, с паспортом или без паспорта, но они понимали, что в случае огласки им придется перед законом отвечать за убийство. И тогда они начали охоту на единственного свидетеля, то есть на Августина. Узнав об этом, старцы, которые руководили жизнью молодого человека, сказали ему: «Они тебя все равно найдут. Лучше тебе спуститься с гор. Подвизайся где сможешь, но здесь они тебя убьют».
Августин послушал их совета. Вначале его переправили в Троице-Сергиеву лавру. Но жить там без паспорта было слишком опасно. И тогда его направили в Псково-Печерский монастырь.
Дело в том, что в Печорском монастыре уже жил один монах, спустив-шийся с гор. Он был уже очень стар и прожил в горах больше сорока лет. Но сильно заболел, и старцы благословили ему лечиться в миру. Псково-Печерский наместник архимандрит Гавриил, тогдашний грозный и все-сильный властитель Печор, к которому этот странник пришел, сжалился над ним и нашел способ через милицию и КГБ добиться разрешения для больного монаха, у которого не было никаких документов, беспрепятст-венно проживать в монастыре. Даже паспорт ему справили с помощью от-ца наместника. Так он и жил в богадельне, в Лазаревском корпусе мона-стыря.
В надежде на такую же помощь отец Зинон, к которому привезли Авгу-стина, подвел молодого монаха к отцу наместнику. Но тот, видимо, был в этот момент сильно не в духе. Лишь взглянув на Августина, он гневно за-кричал: «Какой это монах? Водят тут всяких бродяг и жуликов! В мили-цию его!» Отец Зинон еле успел утащить растерявшегося и испуганного монаха в свою келью.
— У-у, этот Гавриил — чекист! — сокрушался отец Зинон. — И как я додумался повести к нему этого ангела?
А о том, что юный монах — просто равноангельское существо, отец Зинон рассказывал совершенно потрясенно:
— Ты представить не можешь, что это за человек! Он ест в день не больше, чем пятилетний ребенок. Глаза — чистейшие, ангельские. Непре-станно пребывает в молитве! — Отец Зинон даже прибавил: — Это един-ственный настоящий монах, которого я встречал за свою жизнь.
Конечно, сказал он это сгоряча, в сильном огорчении от грубого по-ступка отца наместника, но, как бы то ни было, по его словам, все, кто ви-дел Августина, были по-настоящему поражены. Было жаль, что в эти дни в монастыре не было братского духовника архимандрита Иоанна (Крестьян-кина). Он мог бы, как никто другой, дать правильный совет, как поступить с этим удивительным юношей монахом.
Я спросил, где сейчас отец Августин? Оказалось, отец Зинон после ин-цидента с наместником отправил его от греха подальше из Печор в Моск-ву, к своим духовным детям Владимиру Вигилянскому и его жене Олесе.

На следующий день, вернувшись в столицу, я познакомился с этой суп-ружеской четой. Сегодня отца Владимира Вигилянского знают многие — он руководит пресс-службой Патриарха Московского и всея Руси, а тогда он был просто Володей, научным сотрудником Института искусствозна-ния, и жил со своей женой и с тремя маленькими детьми в писательском доме на проспекте Мира. Их соседями были такие знаменитости, как Булат Окуджава, космонавт Леонов, спортивный комментатор Николай Озеров. Именно в их доме, как особую драгоценность, и укрывали отца Августина. Конечно, мне не терпелось его увидеть. И вот наконец в московскую ком-нату на девятом этаже, как человек из другого мира, заходит молодой мо-нах с длинными, распущенными по плечам волосами, с удивительно боль-шими синими-синими глазами.
Мы поздоровались с ним особым, принятым у горных монахов образом. Олеся и Володя с восхищением смотрели на нас. Мы уселись за стол, и я стал расспрашивать его об общих знакомых, живущих там, у высокогорной реки Псоу. Об отцах Мардарии, Оресте, Паисии, маленьком отце Рафаиле. Августин отвечал немногословно и спокойно: он знал этих людей с детст-ва. Мы попили чай, и он ушел в свою комнату.
А мы остались под удивительным светлым впечатлением от этой встре-чи и под тяжестью неразрешимого вопроса: что же нам сделать, чтобы ему помочь? Напомню, на дворе был 1986 год. Если его, человека в подряснике (а в светской одежде он выходить на улицу категорически отказывался), не имеющего документов, остановит для проверки милиция, он будет сразу задержан. Как объяснили Володе Вигилянскому знакомые юристы, его в первую очередь «пробьют» по всем нераскрытым за последние лет пять уголовным делам от Калининграда до Владивостока. И надо отдавать себе отчет: при желании на него удобно будет списать не одно тяжкое преступ-ление.
Но даже лишь при одной мысли, что этот монах-подвижник, ничего не понимающий в мирской жизни ангел-маугли, воспитанный в горах на кни-гах святых отцов, окажется не то что в тюрьме, но, хотя бы даже на время, в камере предварительного заключения или даже в армии, куда 22-летний здоровый молодой человек попал бы по-всякому, мы приходили в ужас! А если произойдет самое страшное и он окажется в тюрьме — чистый, без-грешный подвижник, всю свою юную жизнь отдавший Богу?.. Мы были потрясены этой грядущей опасностью.
В течение нескольких дней мы судорожно пытались найти выход из этого положения. Владимир ездил советоваться с лаврскими духовниками. Мы привлекли своих друзей, у которых были знакомые юристы. Кто-то пообещал задействовать даже Аллу Пугачеву — на случай, если надо бу-дет вызволять Августина из милиции...
А отец Августин жил своей жизнью. Молился в своей комнате, кото-рую мы сразу стали называть кельей, и ждал нашего решения. Наблюдая за ним, я заметил, насколько порой разные традиции существуют в обычных монастырях и в горных кельях. Например, я вдруг случайно увидел, что отец Августин носит под подрясником священнический крест с украше-ниями.
— Откуда он у тебя? Или ты тайный священник? — спросил я, зная, что и такое иногда бывает.
— Нет, я не священник, — отвечал Августин. — Это мой старец, уми-рая, благословил мне свой крест. И велел, когда я буду священником, но-сить его уже открыто. А до этого времени его крест будет меня хранить.
Или у него было красивое кадило, и он каждый день кадил свою «ке-лью», для чего просил нас достать уголь и ладан. Такого в наших монасты-рях я не видел. Или как-то я предложил ему вместе почитать кафизмы и был очень удивлен, что отец Августин делает немало ошибок. Я даже чуть было не осудил его — монаха, так плохо знающего Псалтырь, но поспешно одумался и догадался, что в абхазских горах его попросту некому было учить правильному церковнославянскому языку.
Так проходили дни. И вот постепенно мы стали замечать, что отец Ав-густин меняется. Точнее, называя вещи своими именами, портится в нашей компании! Мы-то ведь, в отличие от него, были далеко не ангелами. А как написано в Псалтыри: «С преподобным преподобен будеши, с мужем не-повинным неповинен будеши, со избранным избран будеши, а со стропти-вым развратишися». Вот это последнее, про строптивых грешников, было как раз про нас: мы действительно каждый день могли наблюдать плоды нашего пагубного влияния. Скажем, как-то после долгого обсуждения все-возможных планов по спасению отца Августина, так и ни к чему не придя, мы решили хотя бы полакомиться мороженым. Ореховое мороженое за двадцать восемь копеек неожиданно так понравилось нашему монаху, что он съел подряд пять порций, а потом стал каждый день посылать Володи-ного сынишку Нику в ближайший киоск. Отказать ему было неудобно, и мы с трепетом наблюдали, как самым настоящим образом соблазнили отца Августина: он мог есть это проклятое мороженое двадцать четыре часа в сутки!
Мальчик Ника теперь вырос, закончил институт и служит диаконом в московском храме Успения в Печатниках, но очень хорошо помнит, как со слезами каялся, что скармливал горному подвижнику немереное количест-во мороженого. Или, например, у Олесиного брата был магнитофон. И?вдруг мы видим, как Августин подсаживается к нему и они вместе слушают «Битлз»!.. Это повергло нас в тягчайший шок. Мрачные и беспо-мощные, мы вновь и вновь собирались на совет в квартире Вигилянских. К тому времени к нашей компании прибавились супруги Чавчавадзе, Елена и Зураб, и игумен Димитрий из Троице-Сергиевой лавры (теперь он архи-епископ Витебский).
Но последним ударом лично для меня стал случай, когда отец Августин вдруг радостно закричал с балкона:
— Смотрите, Николай Озеров!
Я был потрясен. На балконе соседской квартиры этажом ниже действи-тельно стоял легендарный спортивный комментатор и, добродушно по-смеиваясь, смотрел на узнавшего его монаха. Но дело было не в этом.
— Какой Николай Озеров? Ты-то откуда знаешь? Какие тебе — нико-лаи озеровы?! — заорал я, утаскивая его с балкона.
Тут же все объяснилось: отец Августин нашел подшивки «Огонька» и в долгие часы, в одиночестве коротая время, по многу раз просматривал журналы в своей келье.
Я понял, что надо безотлагательно, как можно скорее сделать все, что-бы избавить этого чистого, непорочного монаха от нашего общества. Ина-че нам прощения не будет.
Среди всех этих невеселых событий вдруг пришло и решение. Его на-шел мой друг Зураб Чавчавадзе. Он и его супруга Елена и сегодня прихо-жане нашего Сретенского монастыря. Зураб предложил отвезти отца Авгу-стина в Тбилиси, к грузинскому патриарху Илие.
Это была действительно прекрасная идея. Те, кто жил в Советском Союзе, помнят, что Грузия была во многом особой территорией внутри нашей огромной страны. Там возможно было многое такое, о чем нельзя было даже подумать, скажем, где-нибудь в Псковской области, в Сибири или на Дальнем Востоке. Например, «натурализовать» человека, выпра-вить ему документы. Тем более отец Августин всю свою сознательную жизнь прожил на канонической территории Грузинского патриархата. Сам Зураб несколько лет был у святейшего Илии иподиаконом. Патриарх ува-жал древний род Чавчавадзе, и Зураб был уверен, что патриарх Илия захо-чет и сможет помочь нам и сделает то, что было практически невозможно в Москве.

Итак, отвергнув сомнительный вариант с покупкой фальшивого пас-порта, и вариант, связанный с надеждой на понимание и милость со сторо-ны государственных органов, и вариант, по которому мы и дальше бы без конца прятали отца Августина по квартирам, решено было остановиться на поездке в Грузию. Отец Августин, помолившись, согласился. Оставалась только одна загвоздка: мне, для того чтобы поехать на неделю в Грузию, нужен был веский повод. Рассказывать владыке Питириму историю о под-польном монахе Августине я не считал возможным, чтобы не ставить вла-дыку, ответственного церковного иерарха, постоянно находящегося под наблюдением спецслужб, в затруднительное положение.
И тут мне пришла на ум мысль — сделать в рамках программы подго-товки к тысячелетию Крещения Руси фильм о единстве Церквей Грузии и России. Надо сказать, что чиновники из Совета по делам религий — гроз-ного и бдительного надсмотрщика над церковной жизнью — несколько раз настойчиво просили меня сделать экуменическую ленту. Воспитанный в Печорах на монашеском решительном антиэкуменизме, я категорически отказывался от всех их предложений. Но сейчас у меня созрел план пред-ставить фильм о церковном единстве Грузии и России как экуменический и получить поддержку Совета и в поездке, и в съемках.
Сценарий я написал за ночь. Образы в фильме были такие: символы России — пшеница и хлеб, символы Грузии — виноград и вино. Русский крестьянин вспахивает землю, сеет зерно, жнет, собирает снопы, молотит, мелет в муку... В Грузии крестьянин виноградную косточку в теплую зем-лю зарывает, вырастает лоза, потом собирают гроздья, мнут виноград но-гами в огромных чанах... Все это очень красиво и, чувствуется, ведет к ка-кой-то очень важной цели. И наконец она проясняется: высшая цель этого древнего и великого труда — Литургия, Хлеб и Вино, Святое Возношение Евхаристии! Вот истинное наше единство.
Владыке Питириму сценарий очень понравился, и он, при его умении, быстро убедил чиновника Совета по делам религий, что наконец-то будет сниматься долгожданный экуменический фильм. Хотя был бы чиновник пообразованнее, он бы понял, что никакого отношения к экуменизму этот сценарий не имеет, ведь Русская и Грузинская Церкви — обе Православ-ные, а экуменизм подразумевает общение с инославными.
Но главное — вопрос с поездкой в Грузию мгновенно уладился. Хотя тут же возник другой: прежде чем ехать в Грузию, надо было срочно снять уборку хлеба в России. Иначе пришлось бы ждать целый год, до будущего урожая. Здесь-то и была проблема. На дворе было начало сентября, и в центральной полосе, не говоря уже о юге страны, весь хлеб давно собрали. Я позвонил в Министерство сельского хозяйства, чтобы узнать, где сейчас еще убирают пшеницу. Но там, на беду, меня, по-видимому, приняли за проверяющего и отрапортовали: зерновые на всей территории Советского Союза успешно собраны и засыпаны в закрома. Как я ни упрашивал от-крыть, есть ли хоть один захудалый, нерадивый колхоз, где в сентябре можно провести съемку уборки пшеницы, сотрудники министерства стоя-ли насмерть и клялись, что такого безобразия они никогда бы не допусти-ли. Наконец мне повезло: в редакции газеты «Сельская жизнь» надо мной сжалились и сообщили, что, по их данным, единственное место в СССР, где еще убирают хлеб, это Сибирь, а точнее, один из районов Омской об-ласти, и если вылететь туда буквально сегодня, то можно успеть.
В тот же вечер мы с оператором (которого звали, как сейчас помню, Валерий Шайтанов) примчались в Домодедово и там сумели подсесть на ближайший самолет в Омск. А Зураб Чавчавадзе тем временем должен был купить билеты на железнодорожный экспресс до Тбилиси, который от-правлялся через два дня. Тогда при покупке железнодорожных билетов, в отличие от авиационных, не требовали паспортов, и мы могли при посадке не бояться за Августина.

В Омске, предупрежденные Советом по делам религий, нас уже ждали с известием, что в 300 километрах от города есть хозяйство, где день или два еще будут убирать пшеницу. В этот дальний колхоз на архиерейской «Волге» нас повез водитель Омского архиепископа Максима — диакон Иоанн. Самого архиерея в городе не было. Недавно решением Синода его перевели в одну из белорусских епархий. А в Омск был назначен архиепи-скоп Феодосий из Берлина. Как говорили тогда, «в Сибирь на покрасне-ние». Но он, видимо, «на покраснение» не очень торопился и в город пока не прибыл. Так что всю церковную власть для нас в Омской епархии пред-ставлял диакон Иоанн, он же наш водитель.
Мы с Шайтановым отлично все сняли — и необозримое пшеничное по-ле на закате, и налитые колосья, и дружную уборку комбайнами, и ток, и золотистые зерна, и радостные, красивые лица крестьян...
К вечеру мы, довольные и усталые, мчались на архиерейской машине в Омск, чтобы в ночь вылететь в Москву. Завтрашним вечером предстояла поездка в Тбилиси. Шайтанов дремал на заднем сиденье, а мы с диаконом болтали обо всем на свете. Когда все темы были исчерпаны, диакон попро-сил:
— Пожалуйста, поговори со мной еще о чем-нибудь, а то я усну за ру-лем.
Я понял, что ему просто хочется послушать какие-то столичные исто-рии, и не стал отказывать ему в этом удовольствии. Я рассказывал подряд все, что вспоминалось из московской церковной жизни, пока наконец не поведал о том, что недавно вокруг владыки Питирима крутился жулик, который выдавал себя за сына последнего императора. Диакон вдруг ожи-вился:
— И у нас такое тоже бывает — жулики! С год назад в одном храме объявился парнишка-сирота. Бабки его приютили. Он стал помогать — дрова колол, подсвечники чистил, потом научился пономарить, читать на клиросе. В такое доверие вошел к настоятелю и старосте, что они ему даже передали деньги — заплатить взнос в Фонд мира. Это было как раз в их престольный праздник. Мы с владыкой в тот день отслужили там всенощ-ную, а наутро приезжаем к литургии — а церковь ограблена! Этот пар-нишка и деньги церковные украл, и крест взял с престола, и еще много че-го...
— Неужели даже с престола взял? — поразился я.
— А главное, — тут диакон совсем разволновался, — подрясник мой украл! Я, дурак, его в храме после всенощной оставил. А какой подрясник был!.. Пуговицы к нему мне владыка из-за границы привез. Какие были пуговицы!.. Никогда больше таких у меня не будет! Если с одной стороны на них посмотреть, они зеленым переливаются, если с другой — красным, если...
«Да, любят некоторые представители нашего духовенства такие ще-гольские штучки! — размышлял я, уже не слушая диакона. — То пояс расшитый в полживота, то вот теперь пуговички... Пуговички...»
Мне вдруг припомнилось, что совсем недавно я где-то видел подрясник как раз с такими забавными пуговичками... Но где, на ком? И вдруг я со-вершенно отчетливо вспомнил: такие пуговицы были на подряснике... отца Августина. Я тогда еще очень удивился: горный монах — и в таком «мод-ном» подряснике. Но на мой недоуменный вопрос отец Августин ответил тогда очень просто:
— Какой подрясник благодетели пожертвовали, такой и ношу. В горах магазинов нет.
Я тогда еще каялся про себя: «Вот — опять осудил!.. Пуговицы он, ви-дишь ли, не те носит!»
Но все же — не для чего-нибудь, а так, чтобы развеять мимолетно на-шедшую глупую мысль, — я спросил у диакона, как выглядел этот пар-нишка-сирота, унесший из храма и крест с престола, и подрясник. И по мере того как отец Иоанн охотно его описывал, я медленно сползал с сиде-нья. Он описывал Августина!..
Я не мог поверить своим ушам. Перебив диакона, я почти что закричал:
— А мороженое он любит?
Водитель с удивлением взглянул на меня и ответил:
— Любит? Да дай ты ему сто порций, он все их слопает! Бабки над ним смеялись, что он за мороженое мать родную продаст.
Поверить в это было совершенно невозможно!
— Подожди, — сказал я, — а что он еще украл в храме?
— Что еще украл? — переспросил диакон. — Сейчас припомню, нас по этому делу месяца два в милицию таскали. Взял он кадило — золотое, ар-хиерейское...
— С бубенчиками? — прошептал я.
— С бубенчиками. Орден князя Владимира второй степени — настоя-тель получил в прошлом году. Так... Еще что?.. Деньги, три тысячи, соби-рали в Фонд мира. И крест с украшениями.
— А как выглядел крест? Были у него какие-то повреждения?
— Насчет креста — не знаю. А тебе-то это все зачем?
— А затем, что, кажется, этот сирота вместе с твоим подрясником сей-час сидит у меня в Москве!
Теперь пришел черед удивляться диакону. Я, как мог, рассказал ему всю историю, и мы помчались к тому священнику, храм которого был об-ворован. На священническом кресте, который, по словам Августина, был благословлен ему старцем, была одна особенность: подвеска из зеленого камня наполовину отколота.
Священник сначала даже не хотел говорить с нами на эту тему — так он был запуган во время следствия, когда его подозревали в воровстве из собственного храма. Но в конце концов он описал украденный крест. Ка-мень на подвеске был отколот.
Ночью я возвращался самолетом домой. Но спать, конечно, не мог. Единственное место во всем Советском Союзе, где до вчерашнего дня убирали пшеницу, — Омская область. Единственный человек, который с охотой рассказывал об этом воре, был мой водитель-диакон. Да и то пото-му, что никак не мог забыть свои драгоценные пуговички. Да и потому еще я имел возможность все это от него услышать, что старый омский архиерей уехал в другую епархию, а новый еще не прибыл, иначе возил бы отец диакон не московского мальчишку-послушника, а своего владыку. Да и как мне вообще пришел в голову этот сценарий с вином и хлебом? Неужели только для того, чтобы прилететь сюда и все узнать?..
Но что я вообще знаю? И в чем уверен? Кто такой Августин? Злодей, за которым могут быть убийства, кровь, насилия? Или это все — бесовская прелесть и наш Августин — настоящий Августин, монах и подвижник, человек, который знает моих знакомых и любимых горных монахов: отца Паисия, отца Рафаила?..
Но все же чем дольше я размышлял обо всем этом в ту бессонную ночь, глядя в черное звездное небо за иллюминатором, тем яснее для меня ста-новилось: в далекий сибирский город из Москвы меня привела всесильная рука Промысла Божия! И ничего, ничего не было случайным!
Теперь для меня, как яркие всполохи, становились ясными странности Августина: его плохое чтение на церковнославянском, его священнический крест, архиерейское кадило, любовь к мороженому, восторг по поводу встречи со знаменитым спортивным комментатором Николаем Озеровым и многое другое. А мы изо всех сил во всем этом, странном и непонятном, его оправдывали! Да еще и боялись, как бы не осудить! А может быть, именно за боязнь осуждения Господь так чудесно открывает нам правду? И может быть, еще потому, что было бы слишком ужасно, если бы мы с Зурабом Чавчавадзе все же отвезли его к патриарху Илие и тот поручился бы за него и помог оформить ему документы. Как бы мы подвели патриар-ха, страшно было даже представить!..
И вновь я, опять и опять, возвращался к навязчивой мысли: что же это за человек? Почему он скрывается? Почему все время он около Церкви? Какие на самом деле за ним тянутся преступления? И хотя разум подска-зывал: все, о чем я узнал в Омске, где был впервые в жизни и провел всего лишь сутки, — правда, но сердце отказывалось в это верить. Слишком чу-довищными и невозможными были бы и наше разочарование, и его, Авгу-стина, коварство.
Необходимо было еще раз спокойно и до конца во всем убедиться. Я припомнил, что Августин рассказывал, как жил перед приездом в Печоры в Троице-Сергиевой лавре. Сразу по прилете в Москву я распрощался со своим кинооператором и из аэропорта на такси помчался в Загорск.

Я очень хорошо знал тогдашнего благочинного лавры — архимандрита Онуфрия, замечательного монаха и духовника, который несет сегодня по-слушание митрополита Черновицкого и Буковинского. Когда я рассказал ему всю историю, архимандрит Онуфрий сразу припомнил, что какой-то довольно странный молодой иеродиакон из Омской епархии, по описаниям похожий на Августина, действительно жил в лавре месяца три назад. Отец Онуфрий пригласил своего помощника, иеромонаха Даниила (он сейчас епископ на Сахалине), и мы подробно расспросили его. Он-то как раз и опекал тогда омского гостя.
Отец Даниил рассказал, что в начале лета в лавру приехал никому не известный, совсем молоденький иеродиакон из Омской епархии. Он на-звался отцом Владимиром. По дороге его обокрали, поэтому у него не бы-ло ни документов, ни денег, а из облачения — лишь подрясник. Сердо-больные лаврские монахи сжалились над собратом. Его отвели в мона-стырскую рухольную, где быстро подобрали подходящие клобук, рясу и мантию. И через полчаса гость предстал перед наместником лавры уже в полном монашеском облачении. Ему благословили пожить в лавре, пока он будет восстанавливать документы.
Отец Даниил говорил, что это был обычный молодой монах, но с неко-торыми странностями, впрочем, как многие молодые провинциалы, кото-рых архиереи рукополагают в столь юном возрасте. У него, к примеру, был орден князя Владимира — очень высокая награда, которой нечасто удо-стаиваются и маститые протоиереи. На недоуменный вопрос по этому по-воду он ответил, что его наградили орденом за восстановление храма в Омской епархии. «Совсем молодой, а уже успел такое большое дело сде-лать!» — восхищались им. Но больше всего удивляло отца Даниила то, что иеродиакон совсем не участвовал в богослужениях. Просто молился где-то в уголочке. А когда предлагали послужить, отказывался, ссылаясь на не-домогание, а чаще на свое недостоинство предстоять перед престолом. В конце концов лаврские монахи, заботясь о духовной жизни юного собрата, решительно настояли, чтобы он служил воскресную литургию.
— И он служил?! — в один голос спросили мы с отцом благочинным.
— Служил, — отвечал отец Даниил, — правда, не у нас в лавре, а в со-седнем приходском храме. Но что это была за служба?.. Вот уж действи-тельно архиереи в епархиях рукополагают совсем необученных кандида-тов. Ну ничегошеньки не знал! Ни как облачение надеть, ни как на ектенью выйти. Все пришлось делать вместе с ним. У нас в семинарии с такой под-готовкой не то что до рукоположения, до экзаменов бы не допустили!
Тут уж мне стало совсем не по себе. Служить, причащаться священни-ческим чином, не будучи рукоположенным... Это просто не вмещалось в сознании.
— А куда он потом делся? — спросил отец Онуфрий.
— С документами у него как-то не получалось. Жаловался, что затяги-вают омские бюрократы. Спрашивал, нельзя ли как-то сделать документы здесь, в Загорске, и даже кого-то нашел, но ничего в конце концов не вы-шло. Прожил он в городе около месяца, снимал угол у каких-то бабушек. Я даже подружился с ним, помогал ему чем мог. А потом он уехал в Абха-зию, в горы. Очень он интересовался жизнью пустынников, все время о них расспрашивал. Кстати, около месяца назад я получил от него открыт-ку. Он сообщает, что благополучно добрался до Сухуми, но в конце до-вольно странная приписка: «А теперь у меня новая кличка — Августин».
Итак, ситуация с помощью Божией становилась отчасти понятной. Не-кий человек, предысторию которого мы не знаем, появляется в Омске. Там выдает себя за сироту и восемь месяцев живет при храме. Затем совершает ограбление, после чего приезжает в Троице-Сергиеву лавру, где представ-ляется иеродиаконом Владимиром. Пытается как-то добыть себе докумен-ты, а когда это не получается, отправляется в Сухуми. Жизнь горных мо-нахов, вне советского официоза и, что особо важно и принципиально, безо всяких документов, по-видимому, очень заинтересовывает его. Но, побы-вав среди отшельников, он быстро понимает, что долго в таких аскетиче-ских условиях (да еще и при полном отсутствии мороженого!) он не вы-держит. И тогда, услышав о действительно происшедшей трагической ис-тории монаха Августина, он решает выдать себя за него. И еще он узнает, что наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Гавриил, не-смотря на свою репутацию жесткого администратора, не только заботливо принял спустившегося с гор больного монаха-старика, но и, обойдя все законы, оформил для него паспорт.
Он выезжает в Печоры. Там вначале все идет как по маслу — монахи верят в его легенду и горячо бросаются ему помогать. Но тут происходит осечка: единственным человеком, который сразу же его раскусил: «Какой это монах? Это жулик! В милицию его!» — оказывается тот самый «неду-ховный», «чекист», «зверь» архимандрит Гавриил. Как потом объяснил мне отец Иоанн (Крестьянкин) — Матерь Божия, небесная покровительни-ца Псково-Печерской обители, духовно открыла отцу Гавриилу, как Сво-ему наместнику, что это за человек. Между тем добрые иноки, возмущен-ные жестокостью мракобеса наместника, спасают «Августина» из его ког-тей и спешно отправляют в Москву. А дальше мы все уже знаем.
Но конечно же далеко не все! Нам неизвестно самое главное — кто та-кой Августин на самом деле? Что он делал до того, как оказался в Омске? И на что решится, когда поймет, что нам открыта правда о нем? А вдруг у него есть оружие? А что, если, когда мы разоблачим его, он схватит ребен-ка — например, четырехлетнюю Настю, дочку Володи, — приставит к ней пистолет или нож и скажет: «Ну, что ж, ребята, поиграли, а теперь будете делать то, что я скажу!»?
Но, несмотря ни на что, я до конца так и не верил, что наш отец Авгу-стин — лжец и преступник! Отец Августин, которого мы успели полю-бить, с которым вместе молились, пили чай, спорили, обсуждали духовные вопросы... Быть может — это какое-то страшное наваждение? Всего лишь череда поразительных совпадений и я, грешник, осуждаю чистого, непо-винного человека? Эти сомнения ни на мгновение не оставляли мою не-счастную голову. Наконец я пришел к твердому решению, что не могу об-винять его ни в чем до тех пор, пока сам полностью не буду во всем убеж-ден. Как это случится? Но если уж Господь открыл то, что стало известно за последние два дня, Он откроет и остальное!

Вечером нас ждал поезд в Тбилиси, а в Издательском отделе лежало письмо от владыки Питирима патриарху Илии, где архиепископ просил оказать помощь в съемках фильма «Евхаристия».
Я обзвонил своих друзей, которые принимали участие в судьбе отца Августина, и попросил их собраться у Володи Вигилянского сегодня вече-ром, чтобы в последний раз все обсудить перед поездкой.
Я уже знал, что буду делать. Когда мы все, вместе с Августином, собе-ремся и рассядемся за столом, я сообщу, что только что прибыл из Омска. А сам буду внимательно следить за реакцией отца Августина. Потом я предложу послушать историю о том, как в Омске десять месяцев назад появился молодой человек, как он пришел в церковь и назвался сиротой. Расскажу, как над ним сжалились, помогли с жильем и работой, как он во-шел в доверие к настоятелю и старосте и как потом безжалостно обокрал храм, унес утварь, собранные прихожанами деньги и даже взял крест, и не откуда-нибудь, а со святого престола! Все начнут охать и ахать, выражать негодование по поводу такого кощунственного поступка. А я продолжу.
«Вот еще одна история, — скажу я. — Один человек приезжает в Трои-це-Сергиеву лавру и выдает себя за иеродиакона, не будучи рукоположен-ным. Больше того, он дерзает служить литургию!»
Здесь, конечно, все будут просто потрясены! А я снова продолжу, по-прежнему наблюдая за Августином:
«А вот еще история. Один человек приехал в горы, туда же, где и ты подвизался, отец Августин. И, узнав немало подробностей о жизни иноков, стал выдавать себя за горного монаха, чтобы замести следы своей прошлой жизни и попытаться получить документы на чужое имя. И, представьте, героем всех этих историй является один и тот же человек!»
Кто-то обязательно воскликнет, скорее всего Олеся или Лена:
«Так кто же это?»
А я обращусь к Августину:
«Отец Августин, как ты думаешь, кто же это?»
Здесь уж не выдать себя будет невозможно!
«Кто?..» — еле шевеля губами, переспросит Августин.
И тут я отвечу, как следователь Порфирий Петрович в «Преступлении и наказании» у моего любимого Достоевского:
«Как кто? Да это ты, отец Августин! Больше и некому...»
Здесь уж, по его реакции, все сразу должно стать понятным. Нормаль-ному человеку скрыть свои чувства будет просто невозможно!
До приезда приглашенных мною друзей оставалось полтора часа. Вой-дя в квартиру Володи Вигилянского, я сразу предложил отцу Августину съездить со мной на такси в Издательский отдел за письмом к патриарху Илии. Тот с радостью согласился прокатиться на машине и заодно посмот-реть издательство.
Тут мне пришла в голову мысль, что после разоблачения он может сбе-жать и снова будет совершать преступления в Церкви. Поэтому я предло-жил:
— Отец Августин, давай сфотографируемся! И Олесе с Володей оста-вим фотографию на память.
Он, подумав, нехотя согласился. А я взял и зачем-то брякнул:
— Да и если милиция нас задержит, не надо будет пленку тратить — сразу снимемся в про





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0