Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Аникин Дмитрий. Праотцы

                   АВРААМ

                   I
– Где здесь тропинка? Этой горы
склоны покрыты сплошь
кустарником цепким и мхом сырым. –
Отец мой, я вижу нож,
но агнца не вижу — кого поднял
ты в жертву от сей земли? –
Хватит болтать, лучше меня
знаешь, зачем пришли.
                   ЛОТ


                   I

Покидая Содом, не оглядывайся –
Господнего Гнева кипит работа.
Говорю, не оглядывайся
по женскому любопытству к смерти,
не рыскай глазами примет распада –
не поймешь, как случится,
как по линии взгляда,
незаметна, тиха, сильна,
продвигается смерть,
на пути проступая солью.

                   II

Обреченный город.
Мысли о милосердии
могли преследовать Авраама –
мне, поживши в Содоме,
трудно
помнить о милосердии.

                   III

Авраам обрезан,
и вслед за тем
обрезают миру
лишний ему Содом.

                        ИАКОВ


I

Семь лет — это недолго.
Я за мою Рахиль
дольше служить обещался,
точных
мне не назначили дат и сроков.
То есть не знаю:
уже обманут,
или время не вышло,
на нем зарубку
трудно оставить –
течет водою.

Ушел хозяин,
и скот разбрелся,
праздное поле –
стоит под паром,
давно здесь не сеют,
давно бурьяном
позаросли тучные прежде пашни.

Хозяйство заброшено,
я один
пытаюсь его поддержать, но тщетно:
многие руки нужны,
моими
не сделать в хозяйстве и сотой доли.

Дом, хоть в низине,
дорог далеко,
все не в пустыне:
сюда заходят
старый погонщик,
ведя верблюда,
нищий бродяга
разжиться хлебом,
а будет удача –
так чем получше.

За обедом с ними
(котел похлебки,
вино, когда раздобыть удастся)
внимательно слушаю.
Врут, конечно,
я бы и сам, побродив по свету,
вот бы рассказывал
стал бы рассказывать: мол, видали
разные дива — и то и это.
Что говорить?
Не всегда же правду.

Всё же рассказы меня смущают;
с улыбкой лукавой
сквозь дым похлебки
(стоит на золе и не скоро стынет)
они говорят о каких-то новых
городах и странах,
проезжих трактах –
в юности я о таких не слышал.

Каждого спросишь:
а как хозяин?
Слышали? Знали?
А ответ молчанье.
Странно:
он был знаменит,
такие
люди не могут теряться в мире.
Только смеются –
в далеких странах
кто и слыхал о деревне вашей!

Зовут за собою,
в пути-дороги.
Добрые люди, и жаль, что с ними
нельзя мне пуститься
смотреть пустыни,
земли,
застроенные домами,
великие храмы,
в которых Богу
просторно слушать молитвы наши.

Нельзя мне сняться с этого места,
нельзя мне прежде, чем я исполню
договоренное,
чем награду
мне отдадут от щедрот Лавана.

                   II

Семь лет — это недолго
в однообразном труде тяжелом:
корма задать в деревянный желоб
овцам хозяина, выпасти стадо;
много полей примыкает к дому,
богат хозяин — Иаков беден.

В доле неверной влачу я время;
тверд в ожиданьях, в расплатах шаток
наш договор о жене веселой.
Труден мне срок, и еще труднее
он в одиночестве ночи долгой.

Разве такую я ждал награду,
купив первородство, когда по праву
данное мне преумножил сделкой?
Прост был охотник, да я не лучше:
не уберегся силков, и нет мне
братниной силы порвать тенета.

В поле один только голод волчий
пастуху угрожает — в дому страшнее:
хитер хозяин, в обмане ловок.
Где с ним тягаться! Нет мне ограды,
кроме всевидящей воли Б-га.

                   III

Первые годы мелькнули быстро,
что их считать — не торгуясь принял.
Темные годы, но им на смену
пришли тяжелее и дольше годы.

Что одному неподъемно, двум же
еще тяжелее; один осилит
больше, чем может, — отнимет силу
рядом стоящий ему в подмогу.

Даром подменным и в тягость щедрым
связан невольник: ему досталась
в старость подмога — жена благая,
телом богата, вдвойне — приплодом.
 
Сердце же тянет к жене бесплодной,
с ней веселее, печаль разгонит.
Я за нее отслужил — и надо
нового срока ярмо накинуть.

                   IV

Чья слепота обошлась дороже?
Твоя, залучивши чужого мужа?
Моя, уступившая в сне лукавом
жену, по которой болело сердце?

Беден и сир твой Иаков, Лия,
брата скрывался, искал Рахили –
лучше б догнал, кто искусен в лове,
старые счеты сведя со мною.

Или — по лестнице той, в пустыне,
не возвращаться, на долю брата
оставить народ, чьим делам твердыня –
обетование Аврааму.

                   V

Мне трепет в кость и холод в кровь мою.
В краях чужих скитаясь в долгом бегстве,
судьбу своих потомков узнаю,
о чьем тягался с братом я наследстве.

Бежал от брата и Лавана плен
покинул бегством, сердца не хватало,
чтоб мстить за дочь, чтоб не терпеть измен.
Мне трепет в кость, и в плоть дано мне жало.

Но кто из тех бесстрашных гордецов,
кто гнал меня, мои обиды множил,
не побоится встать к Лицу лицо,
единоборствуя с великой силой Божьей?

                   VI

Не знаю, жив ли, где твоим шатрам
стоянка: в Беер-Шеве или дальше –
в местах, куда поднялся Авраам,
твоих годов сегодняшних не старше.

Но голос мой достигнет до тебя,
ему пустыни эти не преграда,
ему высоты звук не истребят,
я говорю с тобой, как будто рядом.

Нет, за обман прощения не жду –
обманут я твоим ущербом зренья:
ты мог не видеть, кто принес еду,
но знал, кому даешь благословенье.

Да, только так, запутавшись во лжи,
и можно было взять его — без страха
и промедленья; время набежит
и, покачнувшись, падает с размаху.

Мой брат сильней, но как он мог снести
такую ношу? Ты благословляешь,
как будто беды все в твоей горсти,
как будто нож над жертвой поднимаешь.

Равны в потомстве будем мы с тобой,
сплавляется служенье Авраама
и жертвенность твоя с моей борьбой
в один народ, идущий к Б-гу прямо.

                   VII

Какою мздой, какою мандрагорой
купили ночь мою, в которой лег
с тобою врозь? И долго этой ночью
рассвета ждать, и нет его, рассвета.

                   VIII

Где ты, Рахиль, и где твоя могила?
Умершие на долгих переходах
ложатся вдоль дороги, к ним вернуться
нельзя ни на ногах, ни на плечах.


                   ИОСИФ


                   I

Тюрьма оказалась в доме.
Живя на воле,
не замечал здесь потаенных комнат.

Смена конвойных,
забранные решеткой
узкие окна,
дверь тяжелее прочих
дверей в этом доме –
в общем, по всем приметам
должна быть тюрьма.
Приметы не обманули –
я обманулся ими, примет не видя.

Как не заметил?
Мне при моей удаче
надо смотреть
пристальнее другого.
Где невредимы пребудут тысячи,
там попадется один Иосиф.

                   II

Стены тюрьмы,
выложенные серым
нетесаным камнем,
теперь-то вы мне знакомы.
Теперь-то достанет времени
выучить ваши трещины,
пальцами путь побега
торопливо скребя, ломая
ногти о ваши ребра.

Теперь, отбросив все лишнее –
а это не так-то трудно,
когда от моих усилий
мало зависит, — сбита
с меня шелуха ударом
о стены тюрьмы. Очищен,
выскоблен изнутри,
сижу под решеткой. Глухо.
Теперь других собеседников
нет мне помимо Б-га.

Теперь я готов
слушать его внимательней,
чем на свободе,
теперь-то
я, каторжанин битый,
слух изощрил
кромешною тишиною,
к любому готов
тону его, к любому
слогу, язык паучий,
медленный мною выучен
так же, как щебет птичий.
Ну, говори, я слушаю.
Ну же — готов Иосиф.

                   III

Нужна ли тюрьма, чтобы язык Господень
внятен стал и до ума доходчив?
Взятый от юности
в руку живаго Б-га,
от братьев своих я отличался только
пристрастьем Того,
кто бережно вел бродягу
дорогой, где человеку
собственных сил не хватит
и никогда не хватало.
Я сюда не теми ли загнан снами,
которые выведут на свободу?

                   IV

Этих египтянок узкозадых
тип противен еврею.
Возлечь с такими –
попусту тратить семя.
Лучше тюрьма,
подземелия Потифара,
чем их сухие,
неплодные мужу недра.

                   ДАВИД


                   I
Играя на струнах,
будь осторожен,
не смотри на пальцы,
беглости их мешая,
не смотри на царя –
может принять за дерзость,
наконечник копья
не упускай из виду.

Не стой как вкопанный,
музыке лучше в такт
раскачивайся справа налево,
быстро
перемещайся по комнате,
избегая ее углов,
наконечник копья
не упускай из виду.

Песня твоя
лютую казнь мягчит,
старых обид
царю облегчает бремя.
Он владеет Израилем –
ты владеешь царем,
наконечник копья
не упускай из виду.

Музыка длится,
темная стынет кровь,
Будущих битв
решаются так победы.
Душу Саула
пересиливает Давид,
и ничего нельзя
изменить никаким железом.

                   II

Что они вспомнят? Пастушьего дела грязь,
гибель врагов, рождавшую пересуды,
палестинский Секелос, откуда разбойный князь
пошел на Хеврон под руку принять Иуду.

Что они вспомнят? Кротость, терпенье — все,
чего не хватало, милость и страх Господень,
то, что подхватит Давида, бережно вознесет
туда, где любая тварь, где даже Давид свободен.

Страшно, Господи, страшно — как не сойти с ума!
Многое, Господи, сделано как не надо.
Тихо пою, как чужие, слова псалма,
и разбрелось по миру непослушное наше стадо.

                   III

Когда земля кренится и на ней
волчцы и тернье; труса, мора, грома
настало время, в гибельной войне
не выстоять, и смерть идет по дому,
и кажется, что проку нет в мольбе,
и право необрезанное сердце, –
тогда Господь в подручные себе
не воина берет, а псалмопевца.

                   IV
Меньше меньшего — купленный музыкант,
неумелый танцор — главное, от души;
разве всерьез царскую эту власть
можно принять — так ли оно всерьез?

Шпарь, изгибайся, жги, закручивай кренделя,
коленца выделывай, впечатывая каблук
в рыжую землю, с нее поднимая пыль,
словно как дым от жертвы к выжженным небесам.

Радуйся, смейся, плачь — вернулся в Израиль Б-г!
Не Молоху молимся, чтоб в трепете и слезах, –
покачнулся Израиль, незыблем его ковчег,
в радости Б-г, в песне и танце Б-г.

                   V

И не дожив до утренней зари,
до славы сына, до трудов Хирама,
путем всея земли пошел старик,
рукою опершись о стену храма.

Меньше меньшего — купленный музыкант,
неумелый танцор — главное, от души;
разве всерьез царскую эту власть
можно принять — так ли оно всерьез?

Шпарь, изгибайся, жги, закручивай кренделя,
коленца выделывай, впечатывая каблук
в рыжую землю, с нее поднимая пыль,
словно как дым от жертвы к выжженным небесам.

Радуйся, смейся, плачь — вернулся в Израиль Б-г!
Не Молоху молимся, чтоб в трепете и слезах, –
покачнулся Израиль, незыблем его ковчег,
в радости Б-г, в песне и танце Б-г.






Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0