Заметки о рассказах, очерках и новеллах кубанского прозаика С.П.Деревянко

Совесть — категория нравственная.
В.М. Шукшин

О творчестве Степана Деревянко, по моим сведениям, никто обстоятельно не писал, разве что небольшое предисловие писателя Владимира Нестеренко к сборнику очерков, рассказов и новелл «Пока живет душа» (2010), в котором указано на главное в творческой манере самобытного кубанского литератора: «Проза Степана Деревянко лирична, чувственна и проникновенна. В ней есть что-то от великолепной прозы Паустовского, но это лишь “что-то”, потому что проза эта по-кубански самобытна, написана живым и красивым языком. Герои очерков, рассказов и новелл автора — люди невыдуманные, и об их судьбах зачас­тую без душевного волнения читать невозможно...» (с. 3).

Не претендуя на исчерпанность своих суждений в данной статье, постараюсь высказаться более развернуто, опираясь прежде всего на новые творческие работы известного кубанского прозаика.

На мой взгляд, «положительные» герои С.Деревянко живо напоминают горячо принятых читателем в 70-е годы «странных людей» (или «чудиков») Василия Шукшина: они отличаются неподкупной честностью, непритязательностью к нелегкому сельскому быту, безраздельной привязанностью к родной земле, в которой лежат их трудолюбивые предки, и безграничной удаленностью от тех широко разрекламированных «героев нашего времени» с ущербным клиповым сознанием, каких в неимоверном количестве наплодила современная дейст­вительность и какие столь же многочисленны в нынешней, надо с сожалением признать, весьма востребованной обывателем массовой псевдолитературе...

Лаконичная, образная проза Деревянко всецело строится на хорошо ему знакомом с самого раннего послевоенного детства повседневно-житейском материале крестьянского быта и бытия, отличается тонкой психологией, зоркой авторской наблюдательностью и неподдельной, искренней любовью к простому люду, судьбу которого прозаик изучал не по книгам в уютной кабинетной тиши, а на собственном многолетнем опыте сельской жизни.

Известное выражение «Соль земли русской», простой ее народ-труженик, как нельзя лучше характеризует героев Деревянко, предельно бесхитростных, незлобивых, нравственно чистых. По-детски простодушные, не умеющие и не желающие лукавить, они зачастую попадают в сети нелепых, коварных обстоятельств нынешней жизни и... проигрывают заносчивым и практичным оппонентам. Но сиюминутная победа зла над добром, согласно концепции писателя, временна: в конце концов высокий, благородный дух народа непобедим, словно сам Господь протягивает руку помощи «чудикам» Деревянко в трудную минуту, и они, источая дивный свет добра, нравственно оздоравливают всех и вся окрест себя... Ибо добро вечно и необоримо!.. Не мною сказано.

Лапидарные зачины рассказов Деревянко мгновенно, без каких бы то ни было пространных описаний, вводят читателя в существо темы, в чем также ощутима шукшинская литературная стилистика. «Старик приехал в райцентр на видавшем виды “москвиче” за лекарством», — открывается рассказ Деревянко «Аккумулятор»; сравните с зачином рассказа Шукшина «Как помирал старик»: «Старик с утра начал маяться. Мучительная слабость навалилась...»

И конечно же шукшинский нравственно-философский лейтмотив жалости к своим героям также буквально пронизывает новеллистику С.Деревянко. «Неужто в людях жалости не осталось? — думал старик. — Что за жизнь пошла? Все стали друг другу чужие, будто звери-собаки...» Жалость обретает высокий нравственно-этич­еский смысл, без которого теряется цель жизни человека и человечества.

Сталкиваясь сегодня с общественным злом во всех его невообразимых формах и обличиях, наблюдая всевозрастающую отчужденность людей друг от друга, начинаешь понимать глубинные нравственно-этические смыслы и подлинно гуманистическую сущность прозы С.Деревянко, которая пронизана солнечным, светоносным оптимизмом, исключительной верой в победу справедливости. Причем автор выступает не сторонним созерцателем народных бед и страданий, но активным защитником всех и каждого, кто трудится на родной земле, связан с ней вековечными, нерушимыми корнями (к примеру, новелла «Посижу, соловья послушаю»). Характерно в этом плане одно из самых ярких и трогательных авторских воспоминаний-размышлений «Добрым людям в крайнюю хату».

«...Прошли годы. Мой хутор поредел, черепичные крыши хат густо поросли зеленым мхом, в них живут другие люди, которых не знаю я и которые не знают меня. В январский вечер я завернул к хутору, бросил машину у старых верб и решил, как это было в моем детстве, попроситься на ночлег к кому-нибудь. Мне открыли всего в одной хате из шести (разрядка моя. — В.Ю.). На пороге стояли две девочки: лет семи и пятнадцати.

— Заходите, дядя. Мама скоро приедет с фермы. Мы супа наварили, ужинать будем, — сказала старшая.

Я поблагодарил сестричек, сказал, что без мамы в хату не могу зайти, и вышел со двора, смахивая пробившуюся слезу... Видит Бог, в этом больном мире не сгинуло добро».

Часто слышу: Степан Деревянко — настоящий самородок, яркий талант и даже талантище!.. С определением «талант», причем выстраданный многотрудными жизненными обстоятельствами, бесспорно, согласен. А вот что самородок — не сказал бы. Вступил на литературную стезю он довольно зрелым, жизненно и профессионально подготовленным человеком. Свои творческие университеты прошел в кругу именитых кубанских художников слова. «С А.В. Стрыгиным имел счастье быть лично знакомым, — вспоминает писатель. — Я рад, что меня заметили: Ивеншев, Нестеренко, Макарова, Бирюк, Пошагаев. Но первым отобрал мои новеллы для альманаха и определил меня не как эпика, а как новеллиста А.В. Стрыгин, еще в 1984 году (есть его письмо). Но альманах их не публиковал по веской тогда причине: я не был членом партии. Потом “перекройка-перемерка”... И когда я уже работал перед пенсией в “Крестьянке” собкором на Кубани и имел свою рубрику “Короткие встречи”, под которую делал снимок и писал к нему текст в стиле новелл, я понял, что новеллы читаемы, над ними роняют слезы люди с живой душой. Жаль, поздновато понял. Но на все, как говорится, Господня воля...»

Академические основы филологической и творческой культуры С.Деревянко первоначально получил в стенах Ростовского университета, на отделении журналистики, после службы во флоте, где и состоялась первая проба пера в жанре очерка. Хорошей школой литературного мастерства для начинающего прозаика, как и для многих других известных русских писателей, послужила работа собкором российской газеты «Крестьянин» и журнала «Деловой крестьянин» на Кубани. По всему, писателем журналиста Деревянко сделала именно газета.

Тот, кто сам прошел редакционную школу, кто не один год корпел над белым листом бумаги в поисках единственно верного слова, кто кропотливо изучал тончайшие нюансы великого русского языка и классические законы стилистики, кто стремился познавать и «лепить» характеры в непосредственной близости с реальными людьми, тесно общаясь с ними, чутко вслушиваясь в их живую, образную речь, наблюдая их нравы и повадки, тот поймет и по достоинству оценит великое, непреходящее значение журналистского опыта, который помог немалому числу известных имен перейти, словно бы незаметно, к тому сакраментальному, волшебно-таинственному и вдохновляющему созиданию, которое именуется художественной литературой... Работа в редакциях печатных изданий подарила живому перу С.Деревянко много всевозможных житейских историй, неординарных характеров и острых коллизий, научила кропотливо, строго и бережно относиться к каждому слову на бумаге, что убедительно показал уже первый сборник автора «Я все помню».

Выдающийся русский православный философ и публицист И.А. Ильин неоднократно подчеркивал: «Все гениальное родится в лоне национального опыта, уклада, духа. Национальное обезличение есть великая беда и опасность: человек становится безродным изгоем, беспочвенным, бесплодным скитальцем по чужим духовным дорогам, обезличенным интернационалистом, а народ превращается в исторический песок и мусор».

Многие выдающиеся русские мыслители, писатели, критики и публицисты реалистического направления, несмотря на разность своих эстетических взглядов, как известно, убежденно сходились в одном: подлинный художник слова — это прежде всего гражданин с высокой моральной и социальной ответственностью, живущий главными проблемами своего времени, нуждами и заботами простого народа. Истинный писатель рано или поздно приходит к этой закономерности и, неукоснительно следуя ей, становится подлинным выразителем народного духа и народного опыта жизни, то есть народным писателем.

Малая проза С.Деревянко подлинно народна, о жизни и для жизни. Прочитал о ней как-то в интернете многочисленные отзывы читателей. Один из них, по-моему, выражает самую суть художественной самобытности писателя: «Из рассказов Деревянко так и сыплется крупными горстями большая правда жизни, добро протягивает свои руки людям!..» «Крепкий писатель. Давненько Кубань не давала стране добротных, от народного корня литераторов. Молодец, Степан!» — восторженно воскликнул член Союза писателей СССР–России Владимир Нестеренко.

Рассказы «Аккумулятор», «Спасибо», «Мешочек пятачков», «Часы», «Царапина», «День рождения», «Посылка из Сибири» я прочитал буквально залпом и первое, что подумал: как жаль, что не познакомился с ними раньше!.. Автор умело, тонко и проникновенно воссоздает зримые жизненные картины, живописные характеры людей от сохи, реалии и конфликты, отражающие самую суть многотрудной крестьянской жизни.

Безусловно, в литературе всему голова — язык, он что кисть для живописца. Язык Деревянко емок и выразителен, являет собой некий органический слепок корневого московского и южнорусского диалектов с щедрой колоритной примесью украинизмов; часто его называют «суржиком», то есть смесью «чисто» русской и украинской лексики, на которой до сих пор активно изъясняются в быту жители южнорусских регионов России, в частности на Дону и Кубани.

Творческая заслуга С.Деревянко, думается, в том, что он сумел придать «суржику» статус подлинно литературного языка с его характерным распевным кубанским «аканьем», мягким южным фрекативным «г», глубоко укоренившимися в народе стародавними кубанскими поговорками, пословицами, присловьями, шутками-прибаутками и пр., отчего напряженный социально-психологический драматизм его новелл и рассказов, как правило, к финальному завершению несколько смягчается, обретает жизнеутверждающую оптимистическую разрядку.

«Суржик» — это не новояз, не порча на язык в эпоху ломки всего в горе-перестроечное время, это исторически сложившееся, живое и образное выражение духовного сознания народа, в памяти которого на генетическом уровне сохранилась яркая, самобытная речь предтечей. Этот самобытный язык следует бережно хранить, как призваны мы беречь все другие архетипы былого культурного величия России, ведь язык будто хрупкий сосуд, опасность его исчезновения в результате повсеместной, повальной подмены всевозможными сленгами, модными англицизмами и прочими «измами», заимствованными с Запада, другими вредными суррогатами очень велика...

С первых слов автор умело погружает читателя в самую суть сюжетного развития. И снова мне видится, как уверенно и последовательно идет он проторенными путями русских литературных учителей, чтя ясность и краткость литературного слога: Чехова, Паустовского, Куприна, Шукшина... Известный чеховский афоризм «Краткость — сестра таланта» — один из путеводных творческих ориентиров кубанского прозаика. Успешное освоение наработанных веками эстетических традиций, неустанная литературная учеба у русских мастеров пера, к тому же если она привносит свежий художественный материал, всегда похвальны.

«Маленькая цыганочка лет девяти в новом платьичке, одетом на немытое тельце, вертится у дверей магазина “Магнит” и просит у входящих и выходящих денежку. Поодаль на бетонном подкладыше под ларек сидят ее бабушка и старший брат, покуривают и поглядывают за ней. Им она носит добычу. Похоже, цыганочка сдает экзамен на умение цыганить...» («Спасибо»). Одна лишь фраза, как мазок кисти опытного живописца, мгновенно погружает читателя в неприглядный мир современного социального быта.

Примечательно, что персонажи новелл и рассказов С.Деревянко часто безымянны, но не обезличены. Автора волнует не столько внешняя событийная оболочка, сколько душеустройство, нравственный мир героев в контексте нравственных и социальных перипетий. Воистину, «Что в имени тебе моем?..», как восклицал поэт. Зато нарицательные имена-определения остры и многоговорящи, будто под рентгеном просвечивают внутренний облик героев.

В рассказе «Аккумулятор» на первом плане фигурирует некая символическая «физиономия»: «холеная самодовольная физиономия», «физиономия выкрикнула», «физиономия засмеялась». В новелле «Спасибо» — безымянная «маленькая цыганочка лет девяти», у которой «пальчики как коготки птички». В новелле «Часы» безымянный парень, очевидно пре­успевающий бизнесмен, покупающий дорогие часы, «криво усмехнулся. Ничего не сказал, но заиграл слюной, как перед плевком... Парень вышел с покупками, обогнал меня, оглянувшись, одарил взглядом, полным презрения. Так теперь глядят успешные на неуспешных...».

Нередко событийные линии сюжета одной новеллы свободно перетекают в другую, образуя единую линию народной судьбы («Спасибо», «Мешочек пятачков»), воссоздают горестную картину действительности 90-х годов. За незатейливой событийной канвой автор вскрывает глубокие, страшные язвы современной повседневности, как, к примеру, в новелле «Мешочек пятачков», из которой узнаем о тяжелой судьбе нищей девочки-цыганочки, сиротки при живых родителях, у которой «померла бабушка, а отец с матерью сидят за наркотики, остались они вдвоем со старшим братом...» И, словно не в состоянии сдержать надрывного смятения своей души и горьких слез, автор скорбно заключает: «Цыгане, конечно, детей не забывают, но цыгане теперь тоже другие стали. Время такое — бедным людям всем плохо... (разрядка моя. — В.Ю.)». И завершается безрадостная картина полной безысходности авторским философско-житейским резюме: «Из тех, кто в детстве горе мыкал, чаще всего хорошие люди вырастают». Воистину так.

Как известно, в новеллистическом жанре основа сюжетной динамики воплощается посредством активных диалогов персонажей, развернутые описания здесь невозможны, ибо тормозят развитие действия. Стремительные диалогические повороты и лапидарные авторские ремарки составляют стилевую основу новеллистики С.Деревянко. Не хотел бы повторяться, но и здесь я вижу благотворное художественное воздействие на его перо рассказов В.М. Шукшина.

Так, острейший накал извечной борьбы правды с кривдой, злая несправедливость социальной дискриминации в «демократическом» сообществе, дикий чиновничий беспредел как логически производное этого сообщества удачно воплощены в новелле «Царапина», в которой громко и отчетливо зазвучал публицистический голос С.Деревянко, «осмелившегося» прийти к выводу: при существующем ныне беспределе чиновников — этого «гнилого племени» никак не возможно искоренить в России ни коррупцию, ни бардак в системе управления: «...ну разве будут пчелы бороться с медом?..»

К авторскому социально-публици­стическому отступлению нелишне прислушаться зарвавшимся бюрократам, всевозможным кабинетным сидельцам и прочим властным вельможам: «В чиновничьей среде действуют законы стаи, как, впрочем, и у ментов, прокуроров, судей. Все это воронье считает, что оно над народом, что оно цветы и плоды дерева, а корни его — народ, тати, в земле, и он обязан питать соками это воронье дерево. Обязан! И рыпаться с отведенного места народ не моги! Даже теорию разделения воронье придумало — о лузерах и винерах. Винер — значит успешный, богатый, а лузер — раб, ни на что не способный в новой России, словом, пария, червяк, тьфу! Но в своей стае воронье ведет себя как воронье: законов не признает, живет по понятиям...»

Цель автора — не только развенчать зловредную касту неимоверно разросшегося в стране чиновничьего аппарата, но и пробудить национальное самосознание соотечественников, зачастую вольно или невольно потворствующих формированию этого «гнилого племени» своим пассивным социальным равнодушием к собственной судьбе. Надо просто вставать и бороться, защищать свои насущные интересы, ибо, праздно сидя на диванах или гневно болтая у себя на кухне, трудно менять историю...

«Жизнь такая нынче жестокая», — пытается оправдаться бывший бюрократ-начальник перед некогда своим подчиненным Михаилом.

«И потому обязательно надо быть скотами?» — резонно ставит его на место Михаил.

Степан Деревянко — художник-публицист бьет, что называется, не в бровь, а в глаз: проблема номер один нынешней власти всех уровней в России в том, что власть и народ постепенно разъезжаются по разным планетам, по принципу: «Вы отдельно. Мы отдельно». Перспектива такой социально-антагонистической дифференциации, как учит история, в конце концов заводит в тупик, из которого один только выход — трагический и кровавый.

Этому небезосновательному утверждению соответствует выдержка из недавнего письма мне С.Деревянко, в котором он остро и болезненно воспринимает последние кровавые события на Украине: «Гадко себя чувствуешь, когда слушаешь обезьяну, сидящую на горе денег. Язык из русского — великого и могучего — стал обезьяньим, литература — производное языка — измельчала, опошлена, погрязла в мелкотемье. Осталось таким, как я, записаться в профсоюз проституток и сутенеров и говорить и писать фразами известной Эллочки-людоедки. Очень хочется ругаться! Но — православным грешить нельзя...»

Написанные краткой, выразительной строкой и объединенные в цикл миниатюрные новеллы под общим названием «Приметы времени» («Гадючьи головки», «Становится грустно», «Все равно брать нечего» и др.) зрелищны и психологичны, выражают жестко-оценочное отношение автора и его героев к негативным явлениям современной действительности.

Все, как известно, познается в сравнении. В соответствии с афоризмом «Что имеем, не храним, потерявши, плачем!» С.Деревянко, отнюдь не идеализирующий ушедшее в историю время социализма, подводит читателя к выводу о полной бесперспективности пресловутых демократических преобразований в России. Устами одного из своих героев, «которого под занавес социализма родная партия упекла в тюрьму за то, что потворствовал строительству в колхозах крытых зернотоков», выражена ностальгия простых тружеников села по былым временам: «Будут люди еще с большой грустью вспоминать о социализме...» («Становится грустно»).

В связи с этим мне припомнилась недавняя встреча с одним поляком, который рассказал похожий на печальный анекдот, но вполне реальный случай:

— В моей стране поляки на заборах пишут: «Верните нам социализм!» Власть им отвечает: «Это был не социализм». — «Тогда верните то, что было!..»

«Я никогда не был в КПСС — единственной, путеводной, заведшей страну в никуда партии (более того, из-за отсутствия красной книжки с профилем Ленина меня не брали на “писчую” работу и я трудился на стройке), но старика (героя новеллы «Становится грустно». — В.Ю.) уважал, — повествует автор. — Он был в свое время руководитель открытого типа, доступный для всех без исключения, хотя пост первого секретаря позволял ему “держать дистанцию”. Людям и району он сделал много хорошего, и, когда его посадили, никто о нем не злословил... Я бы, может быть, и не вспомнил старика, если бы не зашел в гости к нам студент Ростовского военного института. Он рассказывал об учебе, о порядках в институте, а потом сказал такие слова: “Знаете, когда приходится общаться-слушать лекции, сдавать экзамены с преподавателями советской поры, то видишь и чувствуешь специалистов своего дела, знатоков, людей с честью и совестью. Этого же они требуют от нас, будущих офицеров армии. А молодые преподаватели, эти, российские уже, специальности не знают, совести не имеют, честь для них — пустой звук. Им только деньги давай, деньги и деньги за все. На нас, на институт, на армию им наплевать. Знаете, я не жил во времена социализма, но, когда сравниваю тех преподавателей и этих, мне становится грустно и больно”».

Художественная близость прозы С.Деревянко к шукшинской стилистике отнюдь не означает их абсолютной тождественности, напротив, в сравнении родственных творческих манер двух писателей ярче выявляется их индивидуальная самобытность. Так, если рассказы Шукшина зачастую трагичны и безысходны по своему сюжетостроению, то С.Деревянко разрешает острые конфликты с помощью жизнеутверждающего юмора и светлой веры в счастливую звезду своих героев, предпочитая вершить финалы своих новелл и рассказов, что называется, смехом сквозь слезы... Нельзя без грустной улыбки воспринимать финал документального очерка «Не расти, трава забвения», посвященного памяти отца писателя. «Всю жизнь после войны отец был влюблен в медицину и хотел, чтоб в доктора пошел я. Очень огорчился, что меня понесло в “писаки”, и сказал, что, когда меняется власть, писак стреляют первых».

В связи с этим мне вспоминается моя покойная мать — царство ей небесное, как говорят православные. Стоя у косяка двери в мою комнату, печально-скорбными глазами внимательно наблюдая, как я сижу, согнувшись в три погибели, за столом, что-то там все пишу да пишу целыми днями и ночами, она, проникнутая великой жалостью к родной своей кровиночке, нередко говаривала: «И чего ты там все пишешь, сынок, да пишешь?.. Стал бы ты лучше официантом: всегда был бы в тепле, обут, одет, не голоден, да и копеечку какую-никакую лишнюю имел на расходы...» Вот она, горькая, вековечная, судьбинная мудрость многострадального русского народа, для которого тяжкий каждодневный поиск куска хлеба насущного веками вольно-невольно вытеснял высокий полет духовных мечтаний о прекрасном на земле и небе...

Как известно, далеко не каждому, пусть даже талантливому, журналисту улыбается удача стать писателем, тем более писателем хорошим и нужным людям. Думаю, С.Деревянко это в полной мере удалось. Многолетний опыт зоркого и наблюдательного журналиста он сохранил и приумножил в ярком художественном творчестве. Журналистика стала первой ступенью автора на пути его стремительного взлета к неведомым литературным вершинам. Хочется пожелать Степану Павловичу дальнейших дерзаний и удач на многотрудном творческом поприще!