— Тридцать шесть тысяч — или мы тебе все ребра пересчитаем! — Менеджер схватил бармена за ворот черной рубахи и резко дернул на себя. — Адрес твой знаем... такой полуночный сюрприз устроим где­нибудь в садике, всю жизнь помнить будешь, — прошептал, почти касаясь губами щеки Засыпкина. — Или ты думал, стыришь деньги из кассы, а мы все скинемся? Так планировал?! Если решил продинамиться — готовься к страшным снам и порнографии... Паспортом твоим подотрусь, еще заяву на тебя оформим. Ты хоть и не трудоустроен, но мы найдем, с какой стороны подъехать... Оо­о, да это только начало! Это я так, навскидку тебе картиночки рисую. Если я еще свою изощренную фантазию подключу, ты вообще заикаться начнешь... Всосал перспективу, чучело?

Менеджер наблюдал за реакцией бармена, ожидая, как он отреагирует на его слова. Увидев, что Засыпкин сильно побледнел, менеджер немного смягчился.

— И не надо так смотреть на меня, я же не зверь, — сказал, отпустив рубаху бармена и положив руку себе на грудь. — Ты думаешь, я в свое удовольствие это делать буду? Нет. Думаешь, мне приятно угрожать? Я на маньяка похож, что ли? Мне это противнее, чем тебе, но тридцать шесть штук — это не пустяк, сам понимать должен...

— Но... какое... да какое воровство, ну? — сказал бармен, подняв правую руку ладонью кверху. — Я здесь толькотолько месяц отработал, еще имена­то не все запомнил, а ты... Это же элементарный силлогизм, азы воровской психологии. Приди — осмотрись — своруй. — Засыпкин поправлял ворот рубахи и заглядывал в глаза менеджера. — Стал бы я так рисковать? Ты подумай, Олег. Ведь никто не будет воровать вот так, сразу, не освоившись, совсем на новом месте. Я никого конкретно не обвиняю, просто пытаюсь объяснить, что мне, как новичку, это всё...

— Я смотрю, ты знаток воровской психологии, а? «Силлогизм»... — усмехнулся менеджер. — Не умничай. Вот именно потому, что ты так хорошо это понимал, я не сомневаюсь — твоих рук дело. Ты на этой самой психологии и сыграл, — ткнул пальцем в грудь Засыпкина. — Думал, вне подозрения будешь?

— Да есть же камеры, ну?

— Ох и тяжелый ты, — широко зевнул менеджер. — вместо того чтобы отсыпаться в воскресенье, я с тобой тут воюю. Устроил ты мне выходной, спасибочки.

Олег не торопился отвечать. Он не спеша зашел за стойку, отодвинул рукой Засыпкина и, подойдя к кофемашине, начал делать закладку. Пустой зал ресторана наполнился треском кофемолки. Запахло свежемолотыми зернами. Закрепив закладку и поставив чашку на железную решетку, он нажал кнопку и начал смотреть на коричневую струю, растекающуюся в белом фарфоре густой шайбой. Машина затряслась. Поднялся стальной гул.

— Не включай дурака, Засыпкин, — потянулся Олег за ложечкой и блюдцем. — У нас три бармена, восемь официантов, и каждый из вас по пятьдесят раз на дню кассу открывает. Как будто не знаешь, что за всеми камера не уследит. К чему эти глупые вопросы? Да и попробуй разбери на экране, сдачу вы там считаете для гостя или себе на карманные расходы в наглую откладываете. Тем более что в твоем случае камеры и не нужны. Свидетель у меня есть...

Засыпкин выпучил глаза на менеджера.

— Да, а что ты так удивился? — улыбался менеджер с издевкой. — Васек, komm zu mire^[1], — стрельнул глазами в официанта, который сервировал столик возле барной стойки и как будто только того и ждал, чтобы его позвали. Вот уже минут десять он копошился со столовыми приборами и звенел бокалами, разгуливая между тремя столиками по одной гостевой зоне, которая упиралась в барную стойку.

С рыжего, веснушчатого лица официанта смотрели два черных глаза, которые, пока он шел, успели пробежать по полкам с бутылками, холодильникам, кассовому аппарату, Засыпкину, менеджеру и кожаным стульям у бара...

Василий навалился на стойку.

— I’m^[2], — сказал со сдержанной, но веселой улыбкой.

Олег поймал взгляд Васи и кивнул, подняв при этом обе брови, как бы приглашая.

— Не прикидывайся, Засыпкин, это тебе не к лицу. Я видел, как ты вчера вышел в служебный коридор — туда, где нет камер, и оперативненько, уверенной рукой зачучмыржил солидненькую пачечку бирюзовых... Аяяй... — Вася покачал головой, насмешливо, преувеличенно иронизируя. — Даже не краснеем... Во парень, а? Далеко пойдет.

Олег развел руки в стороны:

— Вот только не надо этих деланых гримас! Не верю! Завязывай...Смотреть противно на это твое оскорбленное чувство собственного достоинства!

Засыпкин уставился на трясущиеся от беззвучного смеха веснушки Васи и молча секунд десять, не отрываясь, смотрел на них. Потом перевел глаза на лицо Олега, которого рассматривал еще дольше. Официант перестал смеяться. Менеджер насторожился. Оба они чегото ждали. Смущенный тяжелым молчанием, повисшим в пустом зале, менеджер сделал дружелюбное лицо и подошел ближе.

— Да ладно тебе, кредит взял на несколько месяцев — и нет проблем. что толку в позу вставать? Начальство все равно мне поверит, я с ними уже пять лет работаю, а ты человек новый. Сам понимать должен... С кем не бывает, подумаешь, — сказал Олег. — Сорокет — не велики деньги. Ты же не семидесятилетняя старушка, Ванек. Три раза отложить с зарплаты, и все. Я, может быть, даже попробую помочь... У нас в кассе пару тысяч плюса было, кажется, в том месяце. Если что, я их вложу, но это не точно... Я могу ошибиться насчет плюса, надо посмотреть.

Засыпкин сильно сжал скулы и кивнул, наморщив лоб.

— Ну вот и молодчина, так бы сразу. — Менеджер хлопнул бармена по плечу и радостно засиял. — Тебе удобнее через банк с кредитами возиться или сразу отдашь зарплату? Она как раз завтра уже... По идее, лучше, чтобы ты просто доверенность написал, что я могу получить зарплату за тебя, — я бы сразу закрыл недостачу, а то висит над головой камнем... неприятно. Ты не боись, мы при любом варианте шумиху не будем поднимать, нам твой позор не нужен, так что директоров и бухгалтерию в курс дела не поставим... Ну, как лучше?

— Доверенность, — почти шепотом сказал Засыпкин.

— Вообще отлично, — расцвел менеджер, — держи бумагу, ручку. Пиши, — положил на плечо Засыпкина руку. — В правом верхнем... ага, вот здесь. Директору ООО «Грандгурман»... следующая строчка. От бармена... Засыпкина Вани Батьковича, как там тебя... ага. Теперь ниже, по центру. До­верен­ноость... — растягивая по слогам и как будто смакуя. — Угу. С красной строки. Я, такой­то такой, разрешаю такомуто такому получить свою заработную плату за июнь месяц... Сергеевич я... за июнь месяц... в связи с... Пусть это будет срочный переезд, ага? — быстро спросил Олег, переведя взгляд с бумаги на ухо Засыпкина. — Ты же все равно увольняешься отсюда, я правильно понял? Тебе просто морально здесь тяжело будет работать, так что я это подружески тебе советую. В этом коллективе тебе край. Официанты сожрут.

Ваня снова молча кивнул.

— Ну вот, так и пиши тогда. В связи со срочным переездом... переездом... угу, молоток. Дата, подпись. Ой, ну вообще красавец, — пробегая глазами по тексту доверенности, сказал Олег. — Вот тебе еще бумажка. Напиши сразу тогда заяву об уходе. Здесь все так же, только вместо «доверенность» — «заявление». Я Сан Санычу передам потом, а пока пойду покурю... Нет, Ванек, ты хороший парень, — потягиваясь, сказал Олег, а потом похлопал по спине Засыпкина и подмигнул, — а этот случай так, пустячок. Не бери в голову. — Взяв чашку кофе, сделал несколько глотков, потом поставил ее на блюдце и, зажав между двумя пальцами, пошел в сторону служебного входа. — Бейджик и фартук оставь в ящике, — сказал через плечо, не глядя на Засыпкина. — Медкнижка в папке... Курить, курить, курить.

Поскрипев ручкой некоторое время, Иван переоделся и вышел на улицу. В курилке, которая размещалась у служебного входа, оживленно разговаривали Олег и несколько официантов, еще не переодевшихся в рабочую одежду. С его появлением все замолчали. Увидев Ваню, Олег достал телефон, хотя мелодия не играла, и повернулся к нему спиной.

— Алло. Да, да. А что там такое? Серьезно?.. — принял озабоченный вид.

Засыпкин прошел мимо стоящих, чувствуя, что все провожают его взглядом, а боковым зрением увидел, как один из официантов беззвучно смеется, прикрываясь рукой. Секунд через тридцать Ваня услышал за своей спиной громкий смех.

Когда Ваня находился в скверном настроении, его лучше всего выручали парки, которых, к его счастью, здесь имелось в избытке. Чем больше этот уголок походил на живой лес, тем благотворнее влиял на его состояние. Сегодня Иван решил поехать в самый крупный парк города, который, хоть и требовал полтора часа пути, все­таки сейчас был необходим.

Толкнув липкое стекло двери кулаком, Засыпкин спустился в метро. Эскалатор, будто конвейер, сортировал людей, поднимая и спуская их разноцветными тюками. Толкающиеся, потные люди торопливо расползались по станции, затопленной десятками голов, уткнувшихся друг в друга, как кочаны капусты, подхваченные речным потоком.

Зайдя в душный вагон, Ваня прижался спиной к поручню и начал рассматривать влажные лица пассажиров. Несколько мужчин достаточно солидного возраста и двое подростков уткнулись в экраны планшетов, на которых брызгала кровь и мелькали взрывы. Истерично вдавливая одни и те же кнопки, они подергивали головой и плечами, не отрывая взгляда от игры.

Равнодушные, уставшие, безжизненные лица потели, зевали, ждали. Засыпкин подошел к открытому окну, где было посвежее, закрыл глаза и погрузился в свои мысли. Он чувствовал, как сильнейшее отвращение, отчаявшееся, брезгливое чувство презрения закипает ко всем этим людям. Оно настолько неожиданно и сильно подступило к горлу, что минутами Ване казалось, он закричит. Ему хотелось толкнуть когонибудь, наступить на ногу, сдерзить, напугать. Ване было безразлично, что он так легкомысленно, по какой­то глупой своей робости и гордости лишился зарплаты и потому сейчас его бюджет скуден, как никогда. По опыту он знал, что на продуктах можно сэкономить. Да и родители на крайний случай выручат.

Ваня открыл глаза и скользнул взглядом по двадцатилетней блондинке. Навалившийся резкий запах дешевого парфюма, смешанного с тяжелым, мясным душком горячего пота окружающих его людей, перебил все мысли и желания. Засыпкин наклонился к самому окну.

Когда наконец Ваня добрался до своей остановки, он выбежал из вагона и торопливо зашагал к эскалатору.

Оказавшись на заросшей цветами и кустарниками березовой аллее, Засыпкин почувствовал облегчение. В голове прояснилось. Брезгливое чувство отлегло. Он с жадностью вглядывался в даль аллей, прикасался к свесившимся над тропинкой веткам, перебирая листья, осознавая, насколько ему не хватало всего этого. Остановившись возле долговязой яблони, которая расползлась по земле, как корень старого дуба, он положил ладонь на шершавую кору и, стараясь ни о чем не думать, просто стоял с закрытыми глазами. Его всегда поражала способность даже не очень больших парков без остатка растворять в себе железобетонный гул города.

Однако Засыпкин чувствовал, что внутри все­таки кипит жгучая, искрящаяся ненависть, давшая о себе знать еще в метро.

Ненависть все нарастала, так что даже свежесть любимого парка ничего не могла поделать с этим тяжелым чувством, поэтому вместо привычной расслабленности и умиротворенности, которую ему давали деревья обычно, он почувствовал только одно — желание отомстить. Перед глазами стояли лица официантов и менеджера, потом как­то между прочим навалились люди из метро, которые казались сейчас причастны к случившемуся не меньше, чем ребята из ресторана.

— Они не лучше... Они все одно...

Ход мыслей был нарушен каким­то шумом, неестественно громким щебетом воробьев. Ваня открыл глаза. В сотне метров от него бегал русский спаниель, уткнувшийся носом в землю и толкающий лапой что­то маленькое, похожее на мяч. Улыбнувшись черно­пегому красавцу, Ваня опять закрыл глаза, но взволновавший шум воробьев возобновился с новой силой, и только когда Ваня приблизился к играющему псу на несколько шагов, стало ясно, что в его лапах не мяч, а воробей, который не мог взлететь и пытался скрыться, делая обессиленные, все более редкие прыжки между торчащих из земли корней. Десятки маленьких пичужек облепили спаниеля, как туча мошкары. Они кидались ему под лохматые лапы, лезли в глаза, пытались клюнуть в блестящий нос и издавали раздирающие уши звуки. Они пытались защитить, если нужно, подставиться ради спасения жизни себе подобного. Иван подбежал к псу, топнул на него ногой, громко рявкнув. Воробьи разлетелись, а спаниель испуганно подпрыгнул и удивленно уставился на человека, склонив голову набок. Однако уже через несколько секунд охотничий азарт взял свое, и он снова принялся за воробья. И только после повторного окрика и угрожающего топота пес замер. Птицы замолчали.

Боковым зрением Ваня увидел встревоженного хозяина.

— Филька! Филька! Ко мне!

Спаниель дернул ухом и рванул на звук знакомого голоса, весело помахивая пепельным обрубком.

Прохожие таращились на Ваню.

«Все равно умрет, без крыльев и дня не протянет», — пролетело в голове.

Посмотрев туда, где минуту назад промелькнула коричневая головка, Ваня ничего не увидел. Трава не двигалась.

— Тоже мне Дон Кихот, — пробубнил с улыбкой, рванулся как­то неосознанно... Не успел даже подумать, как уже всем существом бросился защитить, будто по зову какому внутреннему...

«Удивительно, а я всегда думал, что воробей трусливая птица и что в природе каждый сам за себя... в лучшем случае за свое потомство, а здесь столько птиц было... Нет, можно жить на свете. Стоит жить. Ради вот этого — того, что почувствовал сейчас в себе. Ради того, чтобы усилить эти свои порывы, ради того, чтобы не пачкать их... Да и в окружающих ведь то же самое есть. Во всех тех из метро... Что это я?» — подумал Ваня, мысленно оглянувшись на то состояние, в котором еще минуту назад он находился.