Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

На белый свет не надышусь

Елена Данченко (настоящее имя Елена Михайловна Плетнева) родилась в Кишиневе. Окончила Кишиневский государственный университет, факультет журналистики. Работала в редакциях газет и журналов, в пресс-центре Министерства сельского хозяйства России и в книжных издательствах. Автор шести книг стихов, стихотворных, переводческих и журналистских публикаций в Молдавии, России, Белоруссии, на Украине, в Узбекистане, Канаде, Нидерландах, Бельгии, Израиле, Чехии, Англии, Германии, в том числе в газетах и журналах «Молодежь Молдавии», «Сельская молодежь», «Модус вивенди», «Москва», «Дружба народов», «Новая юность», «Смена», «День и ночь» и в альманахах «День поэзии» и «Год поэзии». Член Союза писателей Москвы. С 2004 года живет в Нидерландах.

Молитва
 
Ф.
 
Отодвинь темноту, отодвинь
синей шторкой ли, лампочкой, свечкой,
огонек чей выпрастывал вечность
в виде рыбок глазастых ян–инь.
Черно-белых, не свет и не тьма...
Ну а если он в силах отринуть
темноту настоящую, вынуть
этот черный квадрат из ума?
Ян плюс инь — это птицы глубин
океанских иль рыбки в полете.
Отодвинь темноту, отодвинь,
чтоб они не погибли на взлете.
Коль они в этой адской войне
так срослись плавниками упруго,
что одним ограничились кругом
и премудрыми стали — вдвойне.
Боже праведный, им помоги,
чтоб они понимали друг друга,
чтобы их не захлестывал туго
белый вой из гортани пурги.
Из серозной промозглости вынь
раму белую с черным квадратом.
Умоляю, не дай плагиату
разорвать круг из двух половин.
Отодвинь темноту, отодвинь,
прояви Божью суть и терпенье,
чтоб явилось, и без промедленья,
чудо света из двух половин!
...Отодвинь темноту, отодвинь.
 
 
День в Ялте
 
Мужу
 
На набережной пышной обезьяна
позирует вальяжно, без изъяна.
Плывут красотки в мини, макси, миди,
а в ресторации готовят плов из мидий.
По этой набережной я и ты когда-то,
голодные веселые ребята,
в заштопанной джинсовке и босые,
от рюмки коньяка почти косые,
мы шли с тобою вместе — помнишь? — вместе.
Я не была еще твоей невестой.
В тот год Высоцкий умер, вышел «Сталкер».
Столкнулись в море теплоход и танкер.
Какая-то эпоха начиналась,
какая-то заметно истончалась.
Крутилось солнце оголтелым диском,
был високосным год и олимпийским.
Мы этого никак не замечали,
мы не существовали для печали,
утрат, политики, мы — исподволь судьбою
отмеченные: оба — два изгоя
из времени, и действия, и места.
Я не была еще твоей невестой.
Светило солнце дерзновенно ярко.
Мы шли с тобой по Ялте, шли по Ялте...
 
 
Ноябрь
 
Здравствуй, ноябрь, диктующий крупно
солью зернистой минуты, секунды!
Здравствуй, приятель, с характером трудным,
в небо вставляющий камни-корунды,
чтоб не сломались и не заржавели
старых наручных часов механизмы,
чтобы не гнили поля и не прели,
дряхлых очков протирающий линзы.
Здравствуй, ноябрь, целительный месяц
прозы кладбищенской, псовой охоты,
ссор, расставаний за сутки раз десять,
с постной ли пятницы, с отчей субботы.
Месяц ноябрь на окраине нашей
ходит с котомкой, с ружьем за плечами,
глаз, следопыт, не спускающий с пашен,
к вечеру выспавшись, бродит ночами.
 
 
Декабрь
 
Докембрий декабря, ты дока, по всему,
в рябиновой сурьме, в их бусах лихолетья.
И в проблесках судьбы; в холщовую суму
укладываешь в ряд последние лохмотья.
Мне игрища твои уже не по плечу —
я вмерзла в толщу льда и там окаменела.
Мне снится, будто я в апреле, я лечу
не птицей, не лягушкой — веточкой омелы...
Как с торгашами я устала воевать!
Где нету духа, там — ни родины, ни сына.
Возможно, ты отец, но родина — не мать,
не мачеха, а так, невнятная чужбина.
Докембрий декабря, я так его леплю,
единственного, так, как хоровод снежинок
холодный лепит снег, и я его люблю,
спасая от беды, страхуя от ошибок.
 
 
Вторая родина
 
Лакированный лютик и трубчатый клевер
мне с пригорка кивнули, как два олимпийца.
Эта Белая Русь, этот ласковый север
будет местом, где выпадет снова родиться.
Молчаливая, чистая речка Оршица
обовьет мои детские ноги босые...
Но от жизни, от жизни своей отрешиться
я не в силах, промокнув от слез, от росы ли.
Счастья не было, денег, почета и славы,
и любовь обманула, что хуже и горше.
А судьба мастерила такие облавы,
что спасалась лишь чудом и городом Оршей.
Разве синее небо для жизни не повод
одинокой моей, и травы, и березы?
В покоренье судьбе, повороту любому,
начинаешь ценить преимущества прозы
жизни мудрой: покупку тетрадей, прополку
огорода, и стирку, и варку варенья,
без тревоги, что день будет прожит без толку, —
его хватит с лихвою на стихотворенье.
 
 
Орша
 
1
 
Дом вымер и стал походить на контору
количеством пыли и чашек без ручек.
Крапива отныне не в контрах с забором.
Уже не во вражеский лагерь лазутчик,
а надоедливый, наглый попутчик
всего, что осталось расти в огороде.
Осталось-то... Господи, так после путча
мужчин остается в восставшем народе...
 
 
2
 
Родившись южанкой, я родом отсюда,
из этих окрестностей, где моя мама
еще довоенные вальсы-этюды
играла, размявшись какой-нибудь гаммой.
Родившись на юге, я к этому дому
питаю такие же нежные чувства,
как будто он старый и добрый знакомый,
в глухом городке повстречавшийся чудом.
 
 
3
 
Я окна открою, воды натаскаю
и зеркало вымою, чтоб было видно,
как детство мое на диване вникает
в историю юного Д.Копперфилда.
А милая, добрая бабушка Женя
с манерами закоренелой смолянки
никак не приучит меня к распорядку,
никак не отучит от резких движений.
 
 
4
 
Серебряный Днепр струится, как прежде
струился... Кувшинки, камыш и осока...
Какие же все-таки все мы невежды,
пока не поймем, до чего одиноки
в итоге, в конце, на какое явились
мгновенье! Вот замок боярина Орши
сравнялся с землей — на века возводился!
...И нет этой мысли страшнее и горше.
 
 
5
 
...и даже все то, что не сеяно, жнешь ты...
Но сына-трехлетки круженье по залу
оршанского старого дома — как дрожжи,
на коих взошла и уже заплясала
надежда, что вот ведь — и бабушка Женя,
и я с Копперфилдом, и мать за роялем,
и прадед, и пращур, и Орша-боярин...
...и резкость движений, и плавность движений.
 
 
Из больничных тетрадей
 
* * *
Прижав живот к холодной простыне
и у нее одной прося защиты
от школьных представлений о стране,
в которую пока не затащили,
я думаю: китайский и санскрит
намного легче было бы освоить,
чем сколько-нибудь знаний наскрести
о связи морга с изморозью коек...
Мне не семнадцать и не тридцать три!
И мне об этом... поздно или рано,
мне слишком хватит пристальных смотрин
красавицы глупей звезды экрана.
Ну что ж, смотри, чудовище, смотри,
я вроде и сама не лыком шита,
пока не приготовили витрин
моего нутра, раскроенного с шиком,
пока еще живу, дышу пока,
соперницу смелее поищи-ка!
Но безоружна тонкая рука,
и безнадежней в мире нет защиты,
чем мертвый кокон белого холста
и в голове роящиеся строчки...
Ах, жизнь моя, и с пеной на устах
я не могу, не смею ставить точку.
 
 
* * *
На чудный мир, на этот белый свет
не надышусь. И как мне отдышаться
от бега по слоистому ландшафту,
как бы происходящему во сне,
когда бегу на речку что есть мочи,
и плаваю, и что мне ваши Сочи
и жуткие пророчества врачей?
За право быть самой собой, ничьей,
но только рыбьей, птичьей, стрекозиной
отмеченною братьей шебутной,
за право раздавать, чтоб ни просили
и плес речной, и пес сторожевой
я жизнь свою, последняя разиня,
отдам, прослыв живой, живой, живой...
 
 
Лианозовские пруды
 
Под застройку закатаны насмерть пруды.
В летний дождь они из-под земли проступают.
Привидение чистой зеленой воды —
— Видишь пар от земли? — легким облаком тает.
Тяжелы лианозовским землям дома:
ни вздохнуть в феврале, ни оттаять к апрелю;
из расщелин асфальта траву выдувать
все трудней, не справляются с прелью.
...Вот на детском ведре красной бусиной жизнь
лакированной божьей коровки...
— Чем угодно клянись, как угодно божись,
что не будет здесь этих коробок!
Ты скажи, а дома здесь стоят — навсегда?
— До поры, до скончания века
моего, твоего, сын. И будет вода
проступать, как слеза из-под века.
— Высыпай свой песок, и пошли, брат, домой...
...Видно, памяти старое русло
под дождем воскрешает горячий настой
разнотравья, густой, точно сусло.
И я будто в пруду, я барахтаюсь там,
где чешуйчата кожа в царапинах ярких,
где на всех еще хватит, с листвой пополам,
наворованных яблок,
где не надо пока прорываться во сне,
в забытьи, в прокаленное солнцем,
то пространство и время...
Ни каплей —
коснись
той воды — уже не уколоться.




Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0