Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Ядовитые плоды

Зоран Милошевич — доктор социологических наук, профессор, научный советник Института политических исследований в Белграде (Сербия), ректор Европейского университета (округ Брчко, Босния и Герцеговина).
Главный редактор научного журнала «Наука» (Биелина, Босния и Герцеговина) и член редакций российских научных журналов «Ученые записки» и «Вестник Череповецкого университета» (Россия), «Политическая реви» (Белград, Сербия) и «Значения» (Добой, Босния и Герцеговина). Сотрудничает с многочисленными СМИ.

Вопрос языка и культуры относится к группе исключительно важных вопросов идентификации, так как затрагивает все специфические компоненты национального самоопределения. Данные категории идентификации представляют собой важный элемент как в этническо-культурном, так и в гражданском самоопределении политического типа. Уже из этого становится ясно, что язык и культура имеют особое политическое значение. Поэтому неудивительно, что они час­то становятся предметом политических манипуляций и злоупотребления в форме инструментов, посредством которых можно достичь политических и национально-этнических целей. К особому явлению такого рода, распространенному на Балканском полу­острове, относится изменение названия языка, которое, как правило, влечет за собой формирование условий для национального и этнического выделения, что позволяет узаконить изменения идентичности и создать новые национальные и этнические группы, а также их особые политические и государственные образования. Последствия таких процессов не только проявляются в чисто лингвистической плоскости, но и, как показывает опыт, неминуемо приводят к политическим изменениям. Кроме дезинтеграции языка, происходит политическая, территориальная и национальная дезинтеграция. Сербский язык, который прошел через большое число таких циклов дезинтеграции и фрагментации, пожалуй, является луч­шим примером политического манипулирования и идеологизации филологии и самого языка. Но с аналогичными или идентичными проблемами сталкиваются и некоторые другие языки, в том числе и относящиеся к так называемым великим культурам, например русский. Последние события на Украине демонстрируют, какой политический кризис и какие пагубные последствия может вызвать тактика использования языка в качестве политического инструмента.

Несмотря на то что существуют превосходные научные работы по анализу последствий языковой реформы Вука Стефановича Караджича 1814–1847 годов, в которых указанная проблематика рассматривается не только с точки зрения языка, но и в различных общественных ас­пектах, в том числе и политическом, современные авторы и политики не обращают внимания на такие аналитические изыскания. К сожалению, некоторые из этих работ издавались во времена Социалистической Республики Югославии в основном в церковных вестниках, у которых не было широкой читательской аудитории в научных кругах, а следовательно, они не оказывали большого влияния ни в своей области, ни в государственной политике (может быть, и по причине пропаганды марксистского атеизма и нетерпимости по отношению к религии). Правда и то, что общественность «замолчала» и превосходную работу М.Селимовича, не связанного с Сербской православной церковью, «За и против Вука». И это отличительная особенность всех времен, а не только юго­славского периода.

Следует отметить еще одно существенное противоречие, которое прослеживается с самого начала реформы: «С первых дней борьбы Вука Караджича за реформу языка и орфографии и до сегодняшнего дня ученые, писатели, деятели культуры упорно соглашаются с Караджичем и его пониманием языка и орфографии и высказываются в его пользу или же восстают против этого». И больше ничего! Как будто эта реформа обладает некой магической защитной оболочкой против критики, голоса разума и логики.

М.Селимович подводит итог своего анализа реформы В.Караджича следующим образом: «Мы могли бы привести еще множество писателей, которые вплоть до сегодняшних дней и до 1966 года противоречат В.Караджичу, обвиняя его во многих наших несчастьях и муках с языком. А если это так, значит, существовало в том языке нечто, что не дает нам покоя, что оставляет нас недовольными в течение ста лет после В.Караджича, несмотря на то что с того момента многое изменилось в языке в литературе».

То, что сербам не дает покоя, когда речь идет о реформе языка В.Караджича, — это двойственная ее основа: во-первых, посредством данной реформы сербский язык был отделен от русского языка и литературы, а обратный процесс никак не начинается; во-вторых, данная реформа привела к дезинтеграции самого сербского языка. Если рассматривать процесс отделения сербского языка от русского, то можно заметить, что здесь сущность проблемы заключается именно в том, что, как отметил П.Кулаковский: «Для историков русской литературы деятельность Вука Караджича имеет особый смысл, потому что с того времени наблюдаются слабые связи между сербской и русской литературами, вместо влияния русской преобладает влияние западноевропейской литературы». Первым среди сербских писателей, принесших западное влияние, оказался Доситей Обрадович. Но, как однажды было отмечено: «Доситей и его последователи не являются оригинальными писателями. Они только переносили посредством литературы западные идеи в сербскую среду». Когда мы говорим о необходимости обновления связей между сербским и русским языками, а также между сербской и русской литературами, то прежде всего имеется в виду потребность возвращения к своим старославянским языковым корням. И хотя мы конечно же осознаем нереальность возврата славяно-сербского языка в бытовую сферу, особенно в форме официального и литературного языка, мы считаем, что все же существует некий прикладной способ его оживления, который способствовал бы не только сохранению данного языкового наследия и древних сербских традиций и культуры, но и развитию сознания о древних славянских (русско-сербских) языковых связях, а также росту существующего уровня образования и общей культуры в сербском обществе. Пример одного из возможных способов достижения этой цели мы видим в том, чтобы ввести изучение этого языка в учебные планы и программы (прежде всего в рамках гуманитарно-языкового направления современных гимназий). Поскольку для данного уровня образования изучение латинского, на сегодняшний день «мертвого» языка в смысле общения, является нормой, мы не видим причины, почему аналогично нельзя поступить со славяно-сербским языком.

Если говорить о фрагментации сербского языка, многое демонстрирует тот факт, что после захвата южнославянского этнического пространства турецкие султаны учили только сербский, других языков не было. Далее в процессе формирования первого государства Югославия на этой территории существовали только сербский и словенский языки, причем наблюдалась и тенденция активного утверждения хорватского как отдельного языка. Словенец Ф.Миклошич, основатель славянской сравнительной грамматики и преподаватель университета, в сре­де южных славян различал только три языка: сербский, болгарский и словенский. В социалистической Юго­славии признавали существование сербско-хорватского, словенского и македонского языков (до этого в Македонии говорили на сербском). Когда распалась Социалистическая Федеративная Республика Югославия, одновременно с ее разделением на Западе заговорили о появлении «новых самостоятельных» языков по исключительно политическим причинам. Таким образом, сейчас мы имеем хорватский, боснийский* и даже черногорский языки (последний к тому же отказался от кириллицы).

Однако фрагментация сербского языка на этом еще не окончена. Существуют предпосылки для формирования так называемого «воеводинского языка», что вновь заставляет задаваться вопросом: как же это возможно? Именно этот вопрос беспокоит исследователей, когда речь заходит о реформе сербского языка В.Караджича. Поэтому данная тема заслуживает переосмысления с учетом старых и новых факторов, связанных с данной реформой, пока не соберутся силы и поддержка для устранения деструктивных элементов.

 

Зачем понадобилась реформа сербского языка?

Древняя литература, созданная под влиянием византийской, была главным образом богословской, а после краха сербского государства, то есть оккупации его Османской империей, литературная деятельность ослабла настолько, что во времена ее последнего представителя — патриарха Паисия (1614–1647) — опустилась до уровня переписывания книг, в основном для церковных потребностей.

После поднятых сербами восстаний против турок и поддержки, оказанной австрийской армии, Австрия предложила сербам поселиться на территории под своей юрисдикцией, обещав при этом автономию (проживание на определенной территории, самоуправление, автономию церкви и системы образования). Вместе с тем Европа в XVIII веке в целом отрицательно относилась к ассимиляции народов (уважением пользовались язык, вероисповедание, обычаи как главные признаки народности). Австро-Венгрия начала навязывать сербам публикацию книг униатского содержания на кириллице. Сербы вынуждены были переходить в римско-католическое вероисповедание, запрещено было открывать школы с обучением на сербском языке — таким образом, все было направлено на то, чтобы сербы могли получать образование в римско-католических семинариях и военных школах (а чтобы получить офицерское звание, обязательным условием было принятие римско-католической веры). Сербы обратились к Синоду Русской православной церкви с просьбой помочь с учителями и книгами. Русский Синод выполнил данное сербам обещание, но приезд русских учителей и появление русских книг вызвали панический страх у австрийских властей. Официальное принятие русско-славянского языка Сербской православной церковью связывают с открытием «славянской школы», которая начала работу в городе Сремски-Карловци 1 октября 1726 года, а первым и в то время единственным учителем в ней был наставник из России Максим Терентьевич Суворов.

Четыре года спустя, в 1730 году, в Вене возникла идея о необходимости реформы и революционного изменения языковой ситуации у сербов. Поскольку в том году русско-славянский язык был официально принят сербской интеллигенцией, сербской церковью и состоятельными слоями населения в качестве литературного, возникла опасность, что он станет общим языком всех сербов в Австрии.

Австрия неоднократно предпринимала попытки под видом устройства системы образования в областях, населенных сербами, законодательно упразднить кириллицу и славяно-серб­ский язык в сербских начальных школах. Мария Терезия оправдывала это прежде всего просветительскими побуждениями, переплетая их с полити­ко-административными, чтобы скрыть религиозную основу проблемы. Она требовала введения «иллирийского» языка и «иллирийского» алфавита, то есть хорватского языка и латиницы. Последняя подобная попытка была предпринята в конце периода ее правления (в 1779 году), когда был издан указ об упразднении использования кириллицы вне церковного обращения, а в школах введены «иллирийский» язык и латиница. Однако данное решение было отменено императором Иосифом уже в 1785 году из-за сопротивления со стороны Сербской православной церкви и сербского народа.

 

Роль Ернея Копитара в реформе сербского языка

Как уже отмечалось, из-за сопротивления сербов и Сербской церкви Австрия отказалась от метода, использовавшегося ранее: посредством законов изменить языковую ситуацию среди сербов. Теперь она ищет человека, который нашел бы подходящего серба, могущего при благоприятных обстоятельствах в конце концов осуществить насильственное изменение языка у сербов. Эту роль Австрия доверила словенцу и истинному католику Е.Копитару (1780–1844), чья роль в реформе сербского языка еще нуждается в фундаментальной оценке. Очевидно, для этого была причина, так как нет сомнений в том, что Е.Копитар был весьма способным и образованным человеком, авторитетным и известным ученым. Неспроста Я.Гримм назвал его monstrum scientiarum. Для П.Шафарика он был «словенским Мефистофелем», которого в Праге еще называли Hofslavist (салонный славист). Для таких прозвищ, разумеется, было основание. Следует отметить: «На Балканах образовывались очаги свободы и прогресса: в Пеште издавался “Летопис Матице Српске”. Загреб стал центром борьбы с мадьяризацией. Среди интеллигенции в Любляне пробуждалось демократическое национальное сознание. Чехи и словаки шли своим путем, а поляки в 1831 году организовали восстание. Но придворный библиотекарь Е.Копитар все равно мечтал о словенской Австрии, центр которой будет в меттерниховской, габсбургской Вене».

Сразу же после получения задания Е.Копитар начал искать серба, который был бы способен осуществить данные идеи, и с 1809 года сам расширял и улучшал свои знания сербского языка. Став цензором славянских книг в Вене (в 1819 году), он с большим «правом» и стремлением будет искать писателя, которому удалось бы провести планируемую реформу сербского языка. В то же время Е.Копитар поддерживал стремления Д.Фрушича и Д.Давидовича и помогал им (в 1814 году) начать публикацию периодического издания «Новине србске» в «царствующем граде Вене». Вместе с С.Живковичем Телемахом, родственником В.Караджича, и Е.Копитаром они определяли журналистскую политику сербов в Вене и частично во всей Австрии. Д.Фрушич выступал за народный язык (?), и Е.Копитар способствовал продвижению его взглядов. После статьи В.Караджича о подавлении Первого сербского восстания в упомянутом издании Е.Копитар понял, что именно В.Караджич и есть тот серб, с помощью которого он осуществит свой замысел. В данном контексте становятся понятными слова знаменитого сербского филолога А.Белича: «Трудно сказать, где заканчивается Вук Караджич и начинается Копитар». Но именно тот самый Белич, так же как и некоторые другие известные филологи и даже сам Л.Стоянович, был непостоянен в своих взглядах и, начав следовать идеям В.Караджича, все-таки пришел (так же как и большая часть сербской интеллектуальной и политической элиты) к ведущей так называемой австро-хорватской, или югославской, идее Штросмайера–Ягича (основанной на существовании одного, юго­славянского народа, который говорит на одном, общем языке). Здесь отдельно следует отметить, что сам В.Караджич никогда не принимал данный австро-хорватский вариант югославской идеи, то есть положение о едином сербскохорватском языке. Вместе с тем Е.Копитар был кумом на венчании В.Караджича и немки Анны в римско-католической церкви 16 января 1818 года (что означает по меньшей мере принятие В.Караджичем унии).

Реформаторская тактика Е.Копи­тара проявлялась следующим образом: «Чтобы убедить официальные круги Австрии, Седлницкого и Меттерниха в своих идеях, Копитар напряг все силы. В письме Верховному командующему полицией он настоятельно убеждает подозрительного Седлницкого в том, что Вук Караджич на самом деле только помогает Австрии в осуществлении ее целей в политике». В понимании Копитара, открытого противника православных клириков и русского влияния на сербов, борясь за новую сербскую литературу, Вук Караджич «неосознанно работает и на пользу Австрии». Австрия должна разрешить Вуку Караджичу издательство в императорской Вене сербского журнала с использованием новой орфографии: это сблизило бы православных и католиков, отделило бы их от русских и уменьшило влияние «Летописи» и журналов, публикующихся в Сербии с использованием старой орфографии и находящихся «под русским политическим влиянием».

Императорские власти в Вене поставили перед Е.Копитаром задачу при проведении так называемой реформы сербского языка выполнить следующие основные требования:

— выбрать один из возможных диалектов для литературного языка сербов;

— провести реформу орфографии;

— перевести Священное Писание на новый литературный язык;

— издавать буквари, грамматики, словари и литературные памятники, которые свидетельствовали бы о лексическом богатстве и возможностях нового языка.

Именно это подтверждает и Й.Скер­лич, написав: «От Копитара идут три главные языковые и грамматические реформы Караджича: народный язык в качестве литературного, фонетический принцип, усовершенствование графики».

В.Караджич в 1813 году из охваченной восстанием Сербии, стремившейся освободиться от турецкого рабства, приехал в Вену, столицу Австро-Венгерской империи. С этой поездкой до сих пор не все ясно. Почему именно в Вену, в гущу, в один из важнейших в то время европейских центров? Только для того, чтобы выучить немецкий язык? Что ему нужно было в Вене? На все эти вопросы нет внятных ответов.

Духовным создателем В.Караджича был словенец Е.Копитар, преданный католик и императорский приверженец. Он был наставником В.Караджи­ча. Будучи редактором славянской рубрики в издании «Wiener allgemaeine Zeitung», он пригласил В.Караджича «рецензировать славянские книги», как только прочел его статью о восстании. На основании чего было сделано это неожиданное предложение? Откуда такое доверие? У В.Караджича на тот момент не было никакого опыта в данной области, и он вообще мало что знал, кроме сербского языка.

Ответ очевиден: именно по причине знания языка В.Караджич оказался именно тем человеком, которого Е.Копитар искал после исчезновения С.Мркаля. Поэтому реформу сербского языка следует называть реформой не только Караджича, но и Копитара, а значит — и австро-венгерского государства.

Е.Копитар, изменивший направление истории сербской культуры «по своим причинам», мог дать уверенность и самому В.Караджичу, увидевшему, насколько язык, простонародный язык — и именно тот, на котором говорят он и крестьяне в его Тршиче, — важен для уважаемого ученого.

 

Расправа Караджича с Видаковичем

В то время среди австро-вен­герских сербов литературным языком был славяносербский, на котором писала и говорила в то время сербская элита. Этот язык В.Караджич хотел заменить народным языком, «нейтрализовав» тем самым голос и влияние этой элиты. Представителями славя­носербского языка были Л.Мушицки, М.Видакович и Й.Хаджич. В.Караджич их весьма грубым и, даже можно сказать, примитивно-полити­ческим образом «убрал», однако и сам позднее, занимаясь переводом Священного Писания на сербский, отступил от принципов своей реформы и народного языка. Больше всех из троих его соперников досталось М.Видаковичу, в то время знаменитому сербскому романисту и литературоведу. В.Караджич обрушился на него с критикой в 1815 году, когда в издании «Новине србске» опубликовал рецензию на произведение «Одинокий юноша» («Усамљени јуноша»), в которой умалил достоинства книги. В полемике с М.Видаковичем В.Караджич не обратил внимания на истинные ценности произведения, а перешел на личность автора, назвав его «плохим писателем», причиной чему послужила сумма, за которую главный герой продал участок земли. Так, главный герой Любомир в произведении говорит, что продал участок земли за 5 тысяч дукатов, хотя на самом деле за эти деньги он мог бы купить половину Герцеговины. Еще одно замечание касалось той части, где герой становится на колени перед иконостасом и молится Богу (чего православные не делают), и т.п. Согласно М.Селимовичу: «Данная рецензия является одной из самых некорректных в нашей литературе вообще, содержит мало информации о качестве романа в целом, и сам аспект рассмотрения, не характерный для Караджича и находящийся вне сферы его интересов, заключен в нескольких общих предложениях. Караджич критикует мораль, незнание жизни народа, чужое литературное влияние, безмерную фантазию писателя, несоблюдение фактографической точности и, наконец, язык, в котором много славянских слов и форм». В.Караджич в рецензии даже назвал М.Видаковича дураком, ослом и другими оскорбительными словами. В любом случае В.Караджич отбил читателей у М.Видаковича, вследствие чего тот остался без денег и позднее умер в нищете.

В языковой реформе В.Караджича есть своя политическая подоплека. Гражданский язык (славяносербский) был языком городских, воеводинских слоев населения, и именно он должен был стать литературным языком всех сербов. Однако с 80-х годов XVIII века австрийские власти требовали, чтобы сербским литературным языком стал простонародный («иллирийский») язык, употреблявшийся в литературе католической частью сербского населения. В этом сербские владыки и священники увидели намерение Вены и римско-католической церкви обмануть их, и предложение перейти на народный язык испугало Сербскую православную церковь в Австро-Венгрии.

По этой причине многие мудрые люди того времени, в особенности митрополит Стратимирович, упорно настаивали на том, чтобы придать народному языку значение жаргона, использовать который следовало при общении с «простым» народом, в то время как литературным языком, по их мнению, мог быть только славяносербский, «который приблизился к особенностям славянского, или нашего древнего, самого чистого, языка». Таким образом, русско-славянский как язык образованных классов был заменен на гражданский славяносербский язык, наиболее ярким представителем которого был М.Видакович.

В споре и конфликте между В.Караджичем и М.Видаковичем судьей был «патриарх и отец славистики», титулованный чешский ученый Й.Добровский, и это, наверное, с научной точки зрения стало ключевым моментом всего происходившего. По просьбе М.Видаковича рассудить его спор с В.Караджичем (это было его единственным мудрым и верным решением) Й.Добровский, отвечая на вопрос, должен ли быть в литературе Dorf­sprache или eine edlere Sprache (то есть деревенский язык или язык благородный), сказал: «Мне не нравится, что сербы опустятся до крестьянского языка. Должен быть и более отменный язык для более высоких тем. Нужно было бы, следуя по среднему пути, создать stilus medius (средний слог), который приближался бы к старославянскому и, частично, к разговорному языку». Судья сделал вывод в пользу М.Видаковича и славяносербского языка.

Когда В.Караджич расправлялся с Й.Хаджичем или даже с Л.Мушицким, он, так же как и в случае с М.Видаковичем, использовал не научные аргументы, а презрительные высказывания (научные аргументы не шокируют). В.Караджич был «страшным сварливцем», критиком «тяжелой руки», чье «не принимающее ничего во внимание уничтожающее слово» всегда «вызывает страх и пронзает жертву», — так М.Селимович характеризует эту его особенность. Тот возглавил языковую революцию, в которой важна была цель, а не масштаб жертвы. М.Видакович благодаря В.Караджичу был уничтожен, но тот даже не обратил на это внимание.

Разумеется, на В.Караджича тоже нападали, давая ему такие прозвища, как, например, «хромой антихрист», «агент римской пропаганды», «наемник, помогающий обратить сербов в унию», «предатель, который хочет их забрать от защитницы — России», «слепое орудие Копитара» и т.п.

 

Языковая революция Вука Караджича

Вышесказанное говорит в пользу того, что на самом деле оригинальность реформы В.Караджича — обычный миф. Автор работы «Восстание Вука Караджича» отмечал: «Когда мы говорим о нашем народном языке, почти всегда отталкиваемся от неверного факта, от мифа о том, что языковую реформу начал и первым сформулировал Вук Караджич (реформа Караджича проводилась в период 1814–1847 годов). Однако ее осуществили до него другие, более или менее последовательно и решительно, так как Вук Караджич не упал с небес, а пришел после многих (несмотря на то что их успехи были частичные и ничего не значащие). Взяв идею, которая существовала, придав ей неожиданный размах и общественно-политическое значение, он превратил ее в определяющую мысль и реальную силу эпохи, в зависимости от интенсивности роста сил и исторической роли народа». На самом деле В.Караджич главные идеи перенял у С.Мркаля, которого также поддерживал Е.Копитар. С.Мркаль свою работу не закончил, и в конце концов по причине давления представителей Сербской православной церкви из Австро-Венгрии отказался от работы, впал в психическое расстройство и умер в больнице.

В.Караджич был психологически сильным и непримиримым «революционером», который не обращал внимания на научно обоснованные аргументы. Таким образом, его объяснения, то есть аргументы отказа от славянского языка, носили больше политический, нежели научный характер. Для В.Караджича славянский язык «искусственно сглажен, так как завершен; сжат, так как выделен; канонизирован, так как используется меньшинством, высшим классом», как будто это меньшинство (или элита) не является частью народа. Однако, работая над переводом Нового Завета на сербский язык, В.Караджич сам отступал от своей реформы по причине того, что в народном языке не находил многих понятий, выражающих дух Священного Писания. Он сам признался, что внес 49 славянских слов, 47 старославянских и 84 слова, которые сам «выковал». Неиспорченный народный язык беден, и язык перевода Нового Завета В.Караджича не есть наш народный язык. Именно в переводе Нового Завета автор отступил от идеи простонародного языка, применив средний вариант, то есть «средний слог» или «средний стиль», который сам же отвергал во всех общественных спорах и который ему предложил самый авторитетный славянский (чешский) филолог Й.Добровский, ставший судьей в споре с М.Видаковичем.

В.Караджич быстро работал и навязывал свои позиции. Всего за 4 года с момента издания первого сборника простонародных песен он почти полностью завершил подготовку к своему главному труду — издал второй, дополненный сборник народных песен, напечатал первую грамматику, вступил в открытую острую полемику с самым популярным в то время романистом, писавшим на славяносербском языке, М.Видаковичем, быстро решил все оставшиеся вопросы азбуки, чтобы затем в сотрудничестве с Е.Копитаром, которого обоснованно можно назвать соавтором, завершить «Сербский словарь» («Српски рjечник»). Интересно, что просьба Л.Мушицкого хотя бы в названии работы поместить слово «српски», чтобы сохранился этимологический след исконного названия нации, которой принадлежит «Словарь», так и не была услышана. Затем, в 1827 году, был опубликован и «Первый сербский букварь» В.Караджича, хотя, как выяснится намного позже, это все-таки был не первый букварь у сербов.

Но с полным правом можно сказать, что в «Словаре» издания 1818 года «сформулирована языковая и орфографическая революция Вука Караджича». Кроме первой цели — разрушения царившего в литературе порядка, — это означало и разрыв с языковой и литературной традицией сер­б-

ского народа. Е.Копитар многое из этой области сделал для В.Караджича и с помощью В.Караджича. Так, он прежде всего навязал последователям В.Караджича, а через них и народу, мнение о том, что В.Караджич придумал так называемое «золотое правило»: пиши как говоришь. А ведь данная формула принадлежит Й.Аде­лунгу, но великий немецкий филолог не применил ее в своем знаменитом словаре, так же как ни в одном из языков великих культур фонетический принцип написания не смог заменить этимологический.

Принцип «пиши как говоришь» предусматривает, кроме всего прочего, и тот факт, что все носители не слышат свой язык одинаково. Среди многочисленных примеров, показывающих другую сторону этого совершенного правила, в данном случае вкратце остановимся лишь на одном. Речь идет о больших сложностях, вызванных заменой буквы «ять» (Ѣ). Кроме фатального «раскола в языке», на котором пишут сербы, так как графически также разделяются на «экавцев» и «ийекавцев», дословная замена «ять», согласно диалектным особенностям, помешала возможному процессу постепенного объ­единения наречий и людей, говорящих на общем языке одного и того же народа.

 

Вук Караджич и Сербская православная церковь

Традиционно с началом «сербской революции» связывают два события первых лет, то есть десятилетий, XIX века: вооруженное восстание против османского правления, известное как восстание Карагеоргия, и борьба за новый литературный язык и орфографию, или так называемое восстание Караджича, то есть «восстание Вука».

Сегодня нельзя быть строго ориен-

тированным за или против В.Ка-

раджича, скорее можно быть одновременно и за, и против него. Быть за означало бы поддерживать переводчика народного духа и народных стремлений, защитника выразительных сил и волшебной красоты живого народного языка, человека, окончательно реализовавшего замысел С.Мрк­аля и многих других, выступавших за упрощение сербской орфографии, неустанного собирателя устного народного творчества и авторитетного свидетеля жизни и обычаев нашего народа «трех вероисповеданий». Быть против В.Караджича означает быть противником представителя романтизма и крайнего народовольца, считающего народом только «сербов в деревнях», безапелляционного сторонника одного-единственного наречия в качестве возможного сербского литературного языка, против того, кто не может в полной мере ощутить целостность народа и его языка, кто недостаточно образован и не обладает в достаточной степени скромностью и трезвостью в спорах не только о целостности сербской литературы и научного развития своего времени, но и всей величественной средневековой литературы и сербской литературы и культуры нового времени, существовавшей до него, то есть против того, у кого нет чувства восприятия традиции, исторического продолжения и культурного своеобразия своего народа, адаптатора чужих мыслей и идей, недостаточно прозорливого и критичного.

Если наследие Караджича считать полным церковным и языковым наследием нашего народа, то мы не можем его принять. Действительно, его наследие огромно и имеет исключительное значение в истории нашей литературы и культуры в целом, но следует строго учитывать, что это не церковное наследие. Также отметим, что наследие Караджича не тождественно с языковым наследием сербского народа: оно является частью или этапом второго из упомянутых понятий. Века отделяют эпоху Караджича от святого Саввы, отца сербской литературы, от эпохи святых Кирилла и Мефодия, отцов общеславянской, в том числе и сербской, письменности и культуры; вот уже и нас почти два века отделяют от эпохи Караджича. Он не начинатель, а продолжатель, бесспорно гениальный, но только продолжатель.

В свое время В.Караджич ни во что не ставил ценность литературного славяносербского языка, несмотря на то что по объективным причинам этот язык не был ни мертвым, ни в полной мере искусственным, а стандартным языком образованных слоев сербского общества в Австро-Венгрии — «гражданским языком», который был «чище самого церковного языка» (Т.Я. Мириевски). Даже если предположить, что язык, на котором «говорят сербы по селам», является народным, то и язык, который также во времена В.Караджича использовался «всеми просвещенными и духовными лицами в своем общении», особенно в городах, представляет собой народный язык. Но В.Караджич, будучи, с одной стороны, последовательным противником эволюции, а с другой — приверженцем и знаменосцем или «командующим» революции, идет намного дальше: он отвергает не только древний церковнославянский язык, который уже был в значительной степени ассимилирован с живым, разговорным сербским языком в форме славяно-сербского, но и сербский язык, пропитанный или обогащенный древним церковнославянским наследием. Другими словами, он отвергает не только митрополита Стратимирови­ча, Д.Обрадовича, М.Видаковича, но и Г.Венцловича, Л.Мушицкого и даже частично самого Негоша, язык которого в «Горном венце», не говоря уже о «Луче микрокосма», никак нельзя принять за «чистый простонародный» язык.

И.Булович открыто подчеркивает то, что было понятно многим, но никто не хотел говорить об этом: «Я думаю, что Вука Караджича, несмотря на его величие и вклад в нашу культуру, нельзя назвать продолжателем миссии Сербской православной церкви».

 

* * *

Принимая во внимание все вышесказанное, можно заключить, что, несмотря на все бесчисленные положительные моменты, остается открытым вопрос, не остановила ли в определенном смысле реформа Караджича и не повернула ли в другую сторону сербскую литературную мысль, напрочь отказавшись от языка и стиля «славянских писателей». В их слоге, кажется, было больше условий для глубины, таинственности и чувственности, нежели это мог вобрать в себя рациональный язык В.Караджича.

Сербы все еще не превзошли реформу Караджича, и она все так же продолжает разрушение, как и тогда, когда ее создали. Эта двойственность реформы — «за простой народ» и против православия и России — все еще действует и сеет ядовитые плоды. Однако язык, не характерный для В.Караджича, сохранился в Сербской православной церкви, и можно сказать, что именно церковь, защищая язык и письменность, стояла на линии обороны традиций и защиты своего народа. Она отстояла святой бого­служебный язык Божьих книг и таким образом, а также с помощью других мер, предпринятых впоследствии, сохранила мистерии религии, познания Бога и святых тайн.

Появление В.Караджича не было случайным, оно явилось следствием деятельности австрийской тайной политики и дипломатии с расчетом на то, что именно Караджич станет тем человеком, которому удастся в языковом плане отдалить сербов от русских и таким образом присоединить сербов к австрийским славянам, чтобы потом они отвернулись от русских, вероятно по причине принятия унии или римско-католической веры, отвергнув тем самым свои многовековые православные корни и традиции. Поэтому неудивительно, что подобные или аналогичные намерения и сегодня практически совсем открыто проявляются в политике некоторых западных стран по отношению к Сербии и ее европейским (или даже евро-атлантическим) интеграциям.

Вместе с тем появление Евразийского союза и желание народов освободиться от оков евро-атлантических объединений открывают и вопрос языка и культуры. К сожалению, в Москве этого не понимают и не отвечают адекватно на языковую и культурную политику на территории бывшей Югославии.

Во времена, когда сербы опасались за свое самоопределение, особенно религиозное и национальное, они сближались с Россией. Когда же Россия была слаба, а влияние западных цент­ров сил в Европе росло, сербам навязывались реформы, цель которых изначально заключалась в отдалении Сербии от России. Согласно научным исследованиям, реформа сербского языка, которую провел В.Караджич при поддержке Австро-Венгрии в лице Е.Копитара с целью, можно откровенно признаться, «переопределения» сербов и формирования у них австро-славянской идеологии, а также условий для их обращения в католицизм, стала причиной как последовавшей деструкции сербского языка с точки зрения невозможности развития языковой культуры более высокого уровня, так и языковой дезинтеграции с немалыми последствиями и в сфере политической.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0