Григорий Горнов


* * *
Белая лилия, цветущая у заводи на пустыре,
Чей запах переплетается с душою выгоревшей полыни.
Лилия и полынь — двуглавый орел, не взлетевший при той же заре,
При которой верблюд зажевал самое черное сердце пустыни.

В нем есть правда, есть ложь, есть насмешка над жизнью самой:
Лепестки — словно руки блаженных, поющих осанну.
Улыбается дым над бетонной дорогой прямой:
Не проехать по ней никому к моему покоренному стану.

И не выехать из, слыша арии лучших недель,
Где находишь тех бусин, попавших в горох разговорный, —
И они исчезают... Скоро дождь превратится в метель.
Скоро включатся сосны иллюминацией плоскогорий.


* * *
Когда запустили коллайдер, мы растопили печку,
И стало теплее в доме. как понял — то был аванс.
И я приказал сережке: не говори колечку,
Что вы из одного слитка, что песенка не про вас.

И я надел сережки, а позже надел колечко,
И сильно забилось сердце у той, на кого надел.
И я ей сказал, что, кроме нас, ничего не вечно,
Ну разве лишь что над печкой подвешенный чистотел.




Елена Фельдман


Сыну

Открытка — памятка, заплатка,
Где штемпель тонет в акварели,
В себя вместила без остатка
Четыре тихие недели:

Фонарики хурмы тягучей,
Песок и ель, окно беседки,
И в нем — мохеровые тучи,
Надетые на пальцы­ветки.

Я там жила почти до снега;
О том погашенная марка
Свидетельствует четверть века,
Сияя в сумерках неярко.

Я там жила — должно быть, славно:
Писала письма, печь топила,
И керосинка своенравно
С крюка мигала в четверть силы.

Я там жила — ждала кого­то,
Кто не хотел меня и сада.
Инициалы — с оборота,
Но не смотри туда, не надо.

Чернила синие расплылись,
Слова столкнулись, точно глыбы,
И адресат, конечно, выбыл,
И вы с сестрою не родились.


На пороге

Ну, вот и все. Не страх, а жалость
Поземкой выбелила путь.
Минуты три еще осталось —
Судьбой дарованная малость,
Чтоб календарь перевернуть,
Проверить ставни и щеколды,
Погладить чайник тупомордый,
Засохший выбросить букет
И подобрать один опалый,
Кленовый, желтый, пятипалый,
Не проштампованный билет.
Ни направления, ни даты...
Куда спешить нам, провожатый?
Пускай еще повьется нить.
Давай присядем на дорожку:
Еще секунду, каплю, крошку!
Все недожитое дожить.




Александра Снег


* * *
Человек лежит в темноте, что густа и волгла,
Как изнанка земли, или зимних небес язык.
Человек не кричит, не плачет, не воет волком.
Человеку давно так плохо, что он привык.

И текут под веки сюжеты от Сальвадора
Или Босха (и как вмещает их голова?),
У него наяву — завядшие помидоры
И погибшие в первых заморозках слова.

И склоняется безнадежье как можно ближе
И цепляет зрачки на взгляда стальной крючок.

Очень жалко птенцов. Неужто никто не выжил? 
Ну­ка, я похожу с фонарем, поищу еще.

А потом в груди, где только что бил набатом
Прошлогодний гром и молнии жгли до искр,
На остывшей почве находится вдруг... крылатый,
Теплый, полуживой, из вымерших тварей, из

Тех времен, когда еще было — звучало — слово.
Человек подставляет ладони, не верит сам
В то, что это возможно — рождение, вспышка, снова
Голубая весна, любимые голоса.

А пичуга уже вьет гнездышко в изголовье,
С хрустом вечные льды зимы исчезают с карт...

Человек размыкает губы, плюется кровью,
Начинает петь. 

И на голос приходит март.




Галина Дмитриева


* * *
Поворот на весну. Или это скрипит в тишине
Ветвь еловая, дрогнув под ласковой тяжестью снега?
Выйдет солнце — неспешно и гордо, как будто во сне,
Озаряя карминовым светом высокое небо.

Поворот на весну — и как будто бы стало теплей,
Встрепенулись в далекой дали перелетные птицы,
Снова чуя призыв — ото дня зазвучит он сильней,
Чтобы гнать их в дорогу, чтоб снова домой возвратиться...

Но пока тишина (ни колеса, ни ель не скрипят,
Волшебство отступило — иначе не может, не так ли?).
Только в солнечном свете, ликуя, блистая, кипя,
С черной ветки скатилась весенняя первая капля!




Клементина Ширшова


* * *
«остановите яблочный побег», —
шептали дети, в окна пролезая.
там напряженно вглядывалась вверх
горящими закрытыми глазами.
высвечивала ими каждый звук,
пыталась опознать, а вдруг? и точно:
ночное, наливное, на весу
раскачиваясь, яблоко грохочет.
до боли надуваясь изнутри,
от жидкой, сочной мякоти трепещет,
и кожица натянута, как щит.
а ветка накренилась, но молчит.
но отпускает, чтобы стало легче.
и ей самой, и дереву всему,
и детям, уходящим в темноту,
где люди так похожи на побеги —
на яблоки, на яблони в цвету.




Екатерина Ратникова



* * *
То было в иные годы,
Когда между двух веков
Москву покрывали воды
Рекламы и бутиков.

Бесследно дома тонули
Кварталами и поврозь
В богатом веселом гуле,
Но мимо и как бы сквозь

Плыл дом на одном бульваре
С упорством святой ладьи,
И жили там Божьи твари,
Кто парами, кто один.

К окну подлетали птицы,
Умевшие все успеть:
И ссориться, и кормиться,
И драться, и песни петь.

Внизу же, по всем дорожкам,
А также по этажам
Изящно ходила кошка,
Бездельников сторожа.

Собака водилась тоже,
Хранила не кость — устав,
Но я появилась позже,
Лишь старость ее застав.

Блажен во всех поколеньях
Твой род, в ответвленьях всех,
О странник, на чьих коленях
Дремали ногами вверх,

С чьих рук черный хлеб клевали,
Ни крошки не сыпля вниз,
Чей голос встречали лаем,
Сходящим в счастливый визг...

То было во время оно,
Исчезло невесть куда;
Дом желтым был, двор зеленым,
А прочее — как всегда.


Царицыно

1

Если счастье есть, то оно наступает так:
В теплый майский шум, под цветенье растений разных
Исчезает день, и Царицынский строгий парк
Выпускает в мир горожан и туристов праздных,

Вызывает птиц и зверей своих мелких всех
И кого еще — не узнать нам, живым и смертным,
И нельзя понять, то ли дух, то ли чей­то смех
Прошуршит в ветвях, лепестков нароняет вслед нам.

Хорошо входить под деревья — природы лик
Не зазря спасен и украшен придворным зодчим...
И далек дворец, что снаружи почти велик,
А внутри нелеп, как и вся современность, впрочем.

Но сейчас, сейчас! Что расскажет тебе и мне
Этот скрип стволов? Это пение чем поможет?
И летят с кустов лепестки, этот птичий снег,
Этот дар весны, на нее самое похожий.


2

Огромное дерево смотрит на мир с холма —
И можно подумать, что миру оно ровесник.
Из давних времен суровый господний вестник,
Не людям и не стихиям его сломать.

Почти что касаясь кроной Луны и Солнца,
Чтоб мы ощутить их близость к себе могли,
Оно проросло в глубины, к душе Земли
И силу дает тому, кто его коснется.




Наталья Баева


Волк

Тихо и долго на пристальную луну
Волк смотрел в восхищении
                                       и медленно взвыл.
От этого воя лес натянулся струной,
Холодную влагу посыпала хвоя в траву.
Луна — та земля,
                        откуда пришли к нам волки.
Когда ее сила в разгаре,
                                 должны они вспомнить,
Откуда они —
                    и кто­то сможет вернуться.
Родина, родина,
                      как же ты мучаешь больно!


* * *
Все рассыпано.
Это такой стиль.
Но пока все рассыпано,
                                нравится мне
Ладонью по полу, по полу водить.
По белым доскам пола водить.

Счастье быть бусинами на полу!


* * *
Умывается осень — гостей намывает —
На пушистые склоны, на горные цепи,
На звезду Рождества и младенца в вертепе,
На зарю золотую — золотей не бывает.
Умывается осень на седой самолетик,
Распустивший боа аж до края Вселенной...
Улыбается осень весне, что напротив.
Намывают гостей они. Попеременно.




Василиса Ковалева


* * *
Унесенный ураганом,
Закруженный вьюгой снежной,
В этом мире очень странном,
Несусветном, неизбежном
Не успеет оглянуться —
Только пепел и молчанье
Да луны пустое блюдце
На ближайшем расстоянье.
Может, он хотел быть другом,
Улыбнуться и обняться...
Но ведь ветер, но ведь вьюга —
Даже и не попрощаться.
Даже дождь уже не смоет:
Просто было слишком много.
Где­то рядом волки воют,
Им и в стае одиноко.


* * *
По искристо­блестящим, пушистым снегам,
Распахнув на морозе звенящую грудь,
Показав средний палец лежащим врагам,
Побегу, напевая под нос что­нибудь.

Все болота во льду, все страданья ушли.
Что там в прошлом? Да кто ж его там разберет!
Да, мы жили тогда и дрались как могли,
А теперь — только поле и волчий намет.

Я не знаю, где ты. Ты не знаешь, где я.
Пусть об этом никто не узнает нигде.
В этом поле совсем не нужна колея,
Только привкус железа в застывшей воде.


Последний танец

Последний танец. Я иду на вы.
Вершина — это очень высоко.
Из музыки — лишь уханье совы,
Из реквизита — сосны арт­деко.

Свидетель — только солнце впереди,
Слепой, немой, оранжевый конвой.
И смерть нестрашная на глиняной тверди
Внимательно безмолвствует за мной.

А в этом танце — длинный мой рассказ
О битвах, где когда­то победил,
И проиграл, и прятался не раз,
О тех мирах, где наяву ходил,

О сновидениях, о тайнах, чудесах,
О вере, о сомненьях, о борьбе.
Но солнце умирает в небесах,
И это знак, что хватит о себе...

Мой танец тихо подошел к концу,
Прощанье с солнцем на закате дня.
Я только руки поднесу к лицу —
И смерть поймет. И уведет меня.