О жизни великого художника Исаака Ильича Левитана, гениальной кистью воспевшего красоту русской природы, сказано много. Однако никто из друзей Левитана, впоследствии написавших о нем, даже не упомянул о его дочери, хотя критик-искусствовед С.С. Голоушев, первый открывший Левитана широкой общественности, был с ней хорошо знаком, а Т.Л. Щепкина-Куперник была ее подругой. Причиной их молчания является таинственное происхождение дочери художника.

По прошествии времени многие тайны утрачивают актуальность. Их раскрытие уже не может никому повредить, поэтому можно и нужно рассказать о человеке, хотя бы потому, что он жил на свете. Тем более о дочери Левитана.

Софья Гославская... При этом имени вспоминаются первые годы немого российского кинематографа. Софья Евгеньевна Гославская, дочь известного драматурга Евгения Петровича Гославского, вошла в историю одной из первых отечественных киноактрис.

Но была и еще одна Софья Гославская. Софья Петровна Гославская — внебрачная дочь Софьи Петровны Кувшинниковой, ставшей прототипом героини чеховского рассказа «Попрыгунья» и художника Исаака Ильича Ле­-
витана.

В жизнь Гославских эта Софья вошла совершенно неожиданно, известие о ней прозвучало именно как гром среди ясного неба. Произошло это в августе 1901 года. Дело в том, что Петр Петрович Гославский, младший брат Евгения Петровича, удочерил эту девочку, дав ей свои отчество и фамилию.

Этот поступок Петр Петрович совершил по просьбе С.П. Кувшинниковой, с которой состоял в близких, дружеских отношениях, а также желая помочь дочери своего учителя и друга И.И. Левитана, умершего годом ранее. Софье в ту пору шел уже четырнадцатый год. Она до сих пор еще ничего не знала о своем отце, а с матерью познакомилась лишь незадолго до удочерения.

Кувшинникова родила ее в обстановке строжайшей тайны не только от своего мужа, но и от Левитана. Она любила Левитана и опасалась, что, узнав о ее беременности, он прервет с ней отношения. По обычаю того времени, внебрачную дочь назвали по имени ее матери. По просьбе Кувшинниковой акушерка Ольга Петровна Киреева, принимавшая роды, отвезла младенца из Москвы в далекую деревню Заовражье и отдала своей знакомой, Марии Федосеевне Балашовой, на воспитание за небольшой пенсион. Произошло это в конце 1887 года.

От Балашовой Соня знала, что родители ее давно умерли и живет она на иждивении тетки круглой сиротой. Жили они скромно и просто: что в огороде сами вырастят, то и на столе, да пенсионная пятерка раз в месяц — вот и все их доходы. Тетка Соню не обижала, но и не слишком-то привечала. Так и росла она без материнской ласки, без отцовской защиты. А ребенком Соня была смышленым, толковым. В восемь лет нанялась пасти гусей — вот и самостоятельный заработок. Проявились и художественные способности, унаследованные от родителей. Рисовала соседским детям такие забавные картинки, что люди удивлялись ее фантазии и умению. А уж когда взялась Соня матрешек на свой манер раскрашивать, то заказчик ей даже жалованье прибавил. Только вот не знала Соня грамоты. До школы двенадцать верст, а в деревне учиться не у кого. Хорошо еще, что друг ее, подпасок Гриша, научил читать и в ведомости расписываться, чтоб не ставила крестик по неграмотности.

Увидел отец Гриши эту роспись да и сболтнул ей по простоте, что не Балашова она, а Кувшинникова, и нет здесь у нее никакой тетки, подбросили ее сюда из Москвы, а Балашова за нее пенсион получает. От такой вести забилось Сонино сердечко, как воробышек в безжалостных когтях. А когда в себя пришла, стала размышлять и поняла, почему тетка ни разу ее не приголубила, как иные чужие бабы на деревне. Стала вспоминать, как по-разному относились к ней люди. Одни звали ее сироткой, качали головами, вздыхали и шептались. Другие не разрешали своим девчатам водиться с ней. Были и такие, что насмехались, отпускали двусмысленные шуточки. Теперь-то ей стало понятно, что причиной такого отношения было ее постыдное происхождение. В Москве родители от нее отказались, она им оказалась не нужна. «Да и здесь нужна только тетке ради пятишницы», — с горечью думала Соня. Один только Гриша ни в чем Соню не упрекал и всегда поддерживал.

Была у Сони с Гришей взаимная симпатия. Он был старше Сони на три года и уже хорошо помогал своему отцу в плотницком деле. Освоил и матрешек мастерить, тех самых, что Соня раскрашивала. Очень нравилась ему Соня: пригожа, смугла, румяна, с длинной толстой косой и красивыми нежными руками. Ждал Гриша, когда Соня повзрослеет, другой жены себе и не желал.

Все бы хорошо, но вдруг объявилась в начале августа 1901 года в За­овражье барыня, которую здесь раньше никогда и не видели. Вся деревня сбежалась, когда из экипажа вышла немолодая, малопривлекательная, но очень самоуверенная барыня в громадной зеленой шляпе с перьями, в тальме до самых пят, с золотым лорнетом на цепочке и большим, расшитым бисерными розами ридикюлем в руках. От всего ее облика веяло властным напором. Это С.П. Кувшинникова решила поучаствовать в судьбе своей дочери. С горечью вспоминала потом Соня эту первую встречу со своей матерью. Кувшинникова словно приехала с инспекторской проверкой. Мать даже не обняла свою дочь, не поцеловала, не объяснилась по поводу ее сиротства. Провела «ревизию», ужаснулась неграмотности и деревенской речи дочери. В то же время явные успехи Сони в рисовании вызвали у нее раздражение: никто не учил, а получается хорошо.

На следующий день мать приехала, чтобы навсегда забрать Соню из деревни. Кувшинникова была не одна, а в сопровождении своего друга, художника Петра Петровича Гославского, молодого, изящного господина в широкой шляпе, бархатной куртке и галстуке в виде пышного мягкого банта. Подружились они уже давно, еще в 1895 году, вскоре после окончательной ссоры Кувшинниковой с Левитаном. Вместе ездили на этюды в Подольск, Киев, Плёс.

Петр Петрович проживал в Москве, на Большой Молчановке. Недалеко от Трубниковского переулка стоял тогда белый двухэтажный особняк, во дворе которого находился двухэтажный флигель. В нем и располагался Петр Петрович. Сюда же привезли и Соню. В прихожей она отшатнулась, внезапно впервые увидев себя в зеркале во весь рост. Еще больше поразила Соню мастерская Петра Петровича. Зеркальная стена от пола до потолка, в которой отражался весь громадный зал, служивший и мастерской, и гостиной, и столовой. Огромное итальянское окно заливало солнцем всю эту комнату, стены которой были сплошь увешаны картинами, а двери и рама украшены расшитыми портьерами и жанровыми аппликациями. Пол застлан большим ковром, на котором стояло множество причудливой старинной мебели. Фарфор, бронза, вазы, статуи, часы и канделябры были расставлены на столах, на пианино, на камине, на окне, на полках и этажерках. Петр Петрович слыл глубоким знатоком и ценителем старины, любил и сам умел создавать изящные и красивые вещи. Все это великолепие являлось результатом его увлеченного собирательства. С юных лет он с интересом посещал городские ярмарки, рынки, а также барахолки дальних уездных городков и больших торговых сел.

Петр Петрович показал Соне ее уютную, нарядную комнатку. Постель была вся белая, под кружевным парадным покрывалом. У окна стоял резной точеный столик, на нем блестящая, словно золотая, лампа и чернильница, рядом книги и тетради. Рядом нарядный шкафчик с занятными безделушками. В углу висело круглое зеркало, обвитое полотенцем со сверкающими звездочками и ящерками. На стенах развешаны картинки, на них море, горы и леса. А между ними к обоям прилепились ласточки, совсем как живые, с белыми грудками — кажется, сейчас взмахнут крылышками и полетят на потолок

За обеденным столом «инспектирование» Сони продолжилось. Мать строго следила за каждым ее движением, отмечая все неточности в обращении со столовыми приборами. Бедная Соня терпела придирки как могла. Деликатный Петр Петрович пытался сглаживать неловкие сцены. Когда это мучение закончилось, Кувшинникова объявила Соне, что Петр Петрович ее удочерил. Теперь она является его падчерицей и звать ее будут Софьей Петровной Гославской. Жить она с этого дня будет в его доме, всегда отдельно от матери, встречаться с которой можно будет лишь изредка. Все должно остаться в тайне. Соня стояла, дрожа всем телом и стиснув зубы, чтобы не закричать. Горькая обида охватила ее, как тогда, в деревне, когда она впервые узнала, что от нее отказалась мать. И вот родная мать снова ее бросила!

В доме Петра Петровича Соня была почти счастлива. Ее неожиданный переезд был подобен сказочному чуду. Еще вчера она пасла гусей в деревне, а сегодня она в большом городе, живет в чудесной комнатке и за ней самой ухаживает служанка! Здороваясь с барином, теперь не нужно кланяться ему в пояс, а достаточно только поздороваться. Потому что барин этот ее отчим, почти отец! Петр Петрович счел своим долгом сделать все от него зависящее для дочери человека, которого он глубоко уважал, с рождения оказавшейся в затруднительном положении. Наконец-то Соня стала учиться, о чем раньше она могла только мечтать! Для нее была нанята учительница, занимавшаяся с ней дома по всем предметам начальной школы.

Познакомившись с семьей старшего брата своего отчима, Евгения Петровича, Соня вошла в круг близких людей, принявших ее очень доброжелательно. С ней сразу же подружилась Софья, дочь Евгения Петровича. C первой же встречи они ощутили взаимное расположение. В облике Сони сразу поражали ее «левитановские» глаза — большие, очень темные, почти черные, с мягкой, бархатной поволокой, мерцающие из-под длинных, загнутых ресниц. Улыбка широкая и ласковая. А как замечательно она пела свои любимые русские песни! «Дивное меццо-сопрано лилось само собой, без намека на напряжение. Казалось, оно переполняло ее легкие и выливалось безотчетно, непроизвольно, совсем помимо нее. Слушатели замирали и изумлялись, понимая, что очарование в пении Сони не только в ее голосе, — у нее звучало сердце. В слова песни она вкладывала всю свою личную тоску, свои переживания», — вспоминала впоследствии Софья Евгень­евна. К сожалению, Сонино пение не поощрялось. Считалось, что певицей она все равно не станет, поскольку без образования в консерваторию не принимают.

Софье шел двенадцатый год, она была почти на три года младше Сони, но по общему развитию, воспитанию и образованию превосходила ее и совсем не чувствовала себя маленькой в обществе новой подруги. Она с большим желанием взялась помочь Соне освоиться в непривычной среде обитания.

В доме отчима не было Соне покоя от постоянной «муштры». Ее все время одергивали и поучали, как нужно сидеть, есть, говорить и тому подобное, чтобы она поскорее смогла почувствовать себя свободно в кругу общения отчима и матери. Петр Петрович, по натуре человек вежливый, был очень добр к Соне и терпеливо занимался ее перевоспитанием, понимая, что для превращения Золушки в принцессу требуется много времени. Но что за сказка без бабы-яги! На правах матери в их жизнь постоянно вмешивалась Кувшинникова. У отчима защиты от нее Соня не находила. Он избегал личного участия в конфликтах и просто отворачивался, делая вид, что ничего не замечает.

Увы, Кувшинникова не была способна любить своего ребенка. Она видела в Cоне не столько свою дочь, сколько соперницу. Ее раздражало, что Соня от природы хороша собой и одарена художественными способностями, а сама Софья Петровна с молодых лет в красавицах не числилась и искусство живописи постигала в трудах. Всем матерям свойственно восхищаться успехами своих детей, радоваться их новым достижениям. Да и как же может быть иначе! Какая мать не желает своему ребенку лучшей участи, чем имеет сама! Кувшинниковой же было чуждо материнское чувство. Она считала, что дочь должна быть благодарна ей за дворянский титул и обеспеченную жизнь в новой семье как приемлемую компенсацию за сиротское детство. И никаких сантиментов! С ее стороны это были отношения работодательницы с работницей.

Поразительно, но насколько она обожала Левитана, настолько была холодна к их общей дочери. Будучи бездетной в законном браке, она имела возможность поставить своего мужа перед свершившимся фактом — рождением Сони. Имеет женщина право реализоваться как мать? Зная ее напористый характер и учитывая покладистый нрав мужа, не препятствовавшего творческим поездкам жены на этюды в компании с Левитаном, вполне можно предположить, что он мог бы ей уступить. Вот только ей самой это было не нужно. Материнский инстинкт, которому не нужно учить, потому что он дается женщине в генетическом коде, как гарантия продолжения человеческого рода, у нее отсутствовал. В отношениях Кувшинниковой с дочерью господствовал менторский тон, и Соня по-прежнему чувствовала себя сиротой.

В этих условиях появление не по годам авторитетной подруги было очень кстати. Софья сразу же взяла Соню под свою защиту от придирок. Семья Евгения Петровича жила неподалеку, в том самом особняке, во дворе которого стоял флигель Петра Петровича, поэтому Софья стала навещать подругу почти ежедневно. Это несколько облегчило жизнь «Золушки». Кувшинникова стала более сдержанной в эмоциях, потому что побаивалась отца Софьи. Евгений Петрович придерживался правила никак не выражать Кувшинниковой своей приязни и даже знаменитого ее салона ни разу не посещал.

Салон этот устраивался в квартире Кувшинниковых. Дмитрий Павлович Кувшинников, муж Софьи Петровны, служил врачом Мясницкой полицейской части на Хитровке. Во дворе этой части стоял флигель, на втором этаже которого они занимали скромно обставленную трехкомнатную квартиру. Здесь Кувшинниковы и принимали своих гостей. Всеми делами руководила Софья Петровна. Она определяла, кого можно допускать в свой круг общения. Желающих посетить этот салон было немало, что придавало Софье Петровне большой авторитет в обществе. Ее благорасположения искали, потому что именно у нее можно было запросто познакомиться с меценатами, популярными или обещающими стать таковыми писателями, художниками, актерами и певцами.

Софья Петровна занимала прибывающих гостей, а Дмитрий Павлович, отвечающий за материальную базу салона, обеспечивал роскошный и обильный стол. В те годы на полицейского врача возлагалась и функция санитарно-эпидемического контроля на подведомственной территории. От него зависело, признать ли товар доб­рокачественным или же забраковать его. Поэтому купцы, не скупясь, несли ему на «пробу» огромных астраханских осетров и белоснежную белугу, балыки и жбаны икры, мясо и птицу, бакалею и фрукты, ящики вина и водки. Дмитрий Павлович сам ведал приготовлением блюд и сервировкой стола, распоряжаясь опытной прислугой. Кстати, увековечен он тоже за импровизированным столом: на известной картине Перова «Охотники на привале» средняя фигура написана с него.

На одном из таких салонов с Соней произошла неприятность. К ней стал приставать один из молодых художников. Скандал получился пуб­личный. Петр Петрович был крайне возмущен и озадачен. После тревожных раздумий он решил, что сам должен жениться на Соне. По его мнению, только муж, а не отчим способен защитить Соню от дальнейших притязаний кавалеров. Тщетны были попытки Евгения Петровича разубедить его. При известной мягкости в обращении с людьми Петр Петрович был упрям в выполнении уже принятых им решений. В короткий срок он расторг отцовство и уговорил священника обвенчать его с еще несовершеннолетней Соней. Вскоре состоялась и свадьба, скромная и немноголюдная. На свадьбе присутствовали Анна Васильевна Гославская (жена Евгения Петровича), Софья, ее старший брат Сережа, супруги Кувшинниковы, шаферами были художники Степанов и Россинский. Из Заовражья приехала тетя Балашова. Гриша не приехал и не поздравил. Венчание состоялось в церкви, известной под названием «Никола на курьих ножках», стоявшей на углу Большой Молчановки и Большого Ржевского переулка. Накануне свадьбы Соня была в замешательстве. Нужно ли ей это сейчас? По любви ли она выходит замуж или вынуждена покориться обстоятельствам? Стоя же в храме рядом с женихом, она сияла от счастья, как солнышко! Все любовались красивой парой, и только Кувшинникова злобно шипела, вперив в лицо невесты ненавидящий взгляд.

Брак Петра Петровича и Сони стал тяжелым бременем для обоих. Соня понемногу привыкала к своему новому статусу и со временем вполне могла бы обрести свое счастье. Петр Петрович в свою очередь относился к жене бережно и предупредительно. Он всячески старался проявить свою любовь к ней, однако лишь в рамках, которые определяла все та же Кувшинникова. Печально, но и замужество не избавило Соню от упреков матери, которые продолжали отравлять ей жизнь. Что чужой дядя, что отчим, что муж — смена статуса Петра Петровича ничего не решала в отношениях матери и дочери. Петр Петрович так и не стал зятем, способным указать сварливой теще на порог, защищая жену и семейный покой.

Соня хотела жить свободно и радостно, не ожидая ежеминутно упреков и нотаций. Она доверчиво и открыто тянулась ко всему хорошему, что видела вокруг себя. Прежде всего, это было общение с Софьей. Евгений Петрович организовал посещение театров для дочери и Сони, и эта зима стала для них театральной. В этот сезон они побывали на всех лучших постановках и посетили все известные сцены: Большой театр и Малый, театр у Корша и Новый, Художественный и другие подобные заведения. Софья предпочитала драму, а Соня обожала оперу. Она легко запоминала арии и уже на следующий день уверенно распевала их.

Интерес к актерскому искусству подогревался самой атмосферой, царившей в доме Евгения Петровича. У него и его друзей собирались «литературные среды». Эти вечера посещали известные деятели русской словесности, среди них писатели А.М. Горький, А.И. Куприн, И.А. Бунин, поэты А.Блок, К.Бальмонт, В.Брюсов, председатель общества Российской словесности А.Е. Грузинский, критик-искус­ствовед С.С. Голоушев, режиссер-пос­тановщик А.П. Ленский, актрисы Е.Д. Турчанинова, Е.Л. Садовская и другие, даже маститые ученые, небезразличные к русскому слову. Здесь авторы выносили на суд искренней и беззлобной критики свои свежие сочинения, сразу же получая ценные товарищеские советы. Софья имела уникальную возможность видеть и слышать всех этих замечательных людей, что благотворно влияло и на нее, и на формирование ее подруги.

За эту зиму Соня заметно изменилась. Она повеселела, сильно развилась интеллектуально, приобрела манеры и даже заговорила интеллигентным языком, забыв простонародные словечки. Увлечение театром было так сильно, что подруги дома разыгрывали увиденные сценки, импровизируя по ходу игры и привлекая к этим постановкам братьев Софьи.

Занятия этой художественной самодеятельностью привели к тому, что Соня совершенно перестала интересоваться домашними делами. Петр Петрович был очень огорчен тем, что Соня никак не проявляла себя в ведении домашнего хозяйства, а в его отсутствие даже прислугой не руководила. И в самом деле, к чему ей все эти взрослые заботы о муже, о доме? Ведь она была еще очень молода. Тем не менее лицедейство было ей запрещено как занятие для нее бесперспективное ввиду малограмотности. Вердикт домашних «судей» был безапелляционен: актрисой все равно не станет, так зачем же время терять? И опять почувствовала себя Соня круглой сиротой — Аленушкой с картины В.М. Васнецова. Это точное сравнение осенило Соню, когда С.С. Голоушев водил ее по картинной галерее и рассказывал о полотнах. Увидела Соня пруд как в Заовражье, а на бережку горькую сиротку — как будто на себя со стороны посмотрела.

Приуныли подружки, но вновь блеснул для Сони лучик надежды наполнить свою жизнь творческими интересами. Новые чаяния были связаны с Ольгой Христофоровной Аджемовой — профессором Московского Строгановского училища. Она была знакома братьям Гославским как одна из лучших художниц по прикладным искусствам, а ее дочь Маргарита была лучшей подругой и одноклассницей Софьи. Ольга Христофоровна много лет жила и училась в Париже, где мастерски освоила несколько художественно-прикладных предметов, отдавая предпочтение тиснению по коже, что и преподавала теперь в Строгановке. Ее работы неизменно занимали первые места на международных выставках. Творения ее рук были настолько восхитительны, что любоваться ими никогда не надоедало. Не менее притягательным было и общение с этой умной и очень доброжелательной женщиной. Заме­тив, что ее дочь дружит с Софьей как с сестрой, она и сама относилась к ней почти по-матерински, превращая каждое посещение их дома желанной гостьей в радостное событие. Ольга Христофоровна смогла уговорить Петра Петровича разрешить Соне заниматься у нее.

Когда Ольга Христофоровна сказала Петру Петровичу, что для нее является большой честью и счастьем доставить хоть крупицу радости дочери такого прославленного на весь мир гения, Соня побледнела и тихо вышла из комнаты. Оказывается, она до сих пор не знала своего отца! Все знакомые Сони были в курсе ее таинственного происхождения — и Софья, и Петр Петрович со всеми своими родными и близкими, включая и семью Евгения Петровича, а также некоторые участники салона Кувшинниковой и «литературных сред», и никто из них ни разу даже не проговорился Соне о том, что великий Левитан, картины которого ей показывали в галерее, является ее родным отцом! Все они считали себя не вправе разглашать эту тайну, поскольку у Сони есть мать.

Возмущение Ольги Христофоровны бессердечием матери Сони и отстраненностью ее мужа побудило Евгения Петровича положить конец этому бессовестному обману. У него хранился подарок Левитана — альбом с его лучшими репродукциями и автографом. Подарок был очень дорог Евгению Петровичу, тем не менее он попросил Софью передать этот альбом Соне, считая, что ей он будет еще дороже. Решено было подарить Соне альбом без объяснений, чтобы она сама догадалась о тайне своего происхождения. И вот Соня держит альбом в своих руках и читает дарственную надпись: «Дорогому, любезному хозяину, Евгению Петровичу Гославскому, благодарный за теплое гостеприимство, Ваш И.Левитан», — и удивляется: при чем же тут она? «Да потому что он ваш отец», — спокойно проговорила Ольга Христофоровна. Соня так и замерла, прижав альбом к груди. Невеселые мысли пронеслись в ее голове. Теперь уж Петр Петрович был вынужден ответить на ее вопросы. Выяснилось, что росла она сиротой при живом отце, который не знал о ее существовании. Более всего печалилась Соня о том, что не могла скрасить последние его одинокие годы. Кричать хотелось от непоправимого горя, но слез не было. Опустились уголки губ, резкая морщинка навсегда пролегла между бровей. Очевидцы заметили, что от переживаний Соня постарела за какой-то час.

Занятия с Ольгой Христофоровной оказались для Сони очень кстати. Увлечение творческой работой способствовало выходу Сони из глубокой депрессии. Из всех декоративно-при­кладных искусств, которым могла обучить ее Ольга Христофоровна, Соня выбрала инкрустацию по дереву. Этим мастерством хорошо овладел ее друг Гриша, подаривший ей на именины, в сентябре 1901 года, изумительной красоты инкрустированную шкатулку собственной работы.

Инкрустация — занятие многотрудное, требующее художественного вкуса, твердой руки и точного расчета. Детали из разноцветных пород дерева аккуратно выпиливаются лобзиками и составляются в единое целое изделие. Овладению этим мастерством и посвятила Соня свой досуг. Ольга Христофоровна преподала ей теорию, научила применять инструментарий, а уж фантазии Соне было не занимать.

Через несколько месяцев в ее активе уже было немало изящных вещиц с инкрустацией — шкатулки, рамки, чернильные и туалетные приборы и прочее. Однако и это занятие пришлось оставить. Соня готовилась стать матерью, и ей стало вредно вдыхать пары красок и работать с инструментом. На выставке в Париже Аджемова получила золотую медаль за свои эскизы по ковру. Соне же была выдана похвальная грамота за ее работы, которые Ольга Христофоровна тоже брала с собой на выставку. Наставница была очень горда успехом своей ученицы, а вот Петр Петрович, да и сама Соня восприняли эту грамоту равнодушно.

Вскоре в их семье произошло важное событие. В конце 1902 года Соня родила своего первенца — замечательного малыша Митю. Танечка появилась на свет 10 января 1905 года.

Тогда же Петр Петрович приобрел участок земли в Крыму, под Алупкой. Там он выстроил дом, флигелек и обустроил фруктовый сад с виноградником. Теперь с ранней весны и до поздней осени семья жила на крымской даче, в окружении цветов, моря и гор. Последними Петр Петрович совершенно пленился и с упоением живописал их красоту. По возвращении в Москву он с большим увлечением взялся за работу над портретами своих друзей и знакомых. В ту пору он написал и громадный, во весь рост, портрет Сони. Она была изображена в русском народном одеянии, с букетом цветов.

Соне тоже хотелось творить, создавать что-либо своими руками, но из послеродового состояния она выходила долго и с трудом. К тому же Кувшинникова отобрала у нее все инструменты и материалы, чтобы Соня не отвлекалась от семьи. Роль требовательной бабки Кувшинникова выполняла с большим усердием, чем свои материнские обязанности. Однако Соня была уже не испуганной девчонкой, а женой и матерью двоих детей, и не Кувшинниковой было учить ее материнству. Конфликты, следовавшие один за другим, неминуемо привели к окончательному разрыву между дочерью и матерью.

Избавившись от опеки, Соня снова обратилась к инкрустации. Софья получила для нее все необходимое у Аджемовой. Вышло так, что, когда Софья принесла инструменты, Сони дома не было, и посылка оказалась в руках Петра Петровича. Когда же через месяц Софья навестила их, ее взору открылись изумительные инкрустации, которыми наполнилась квартира. Но поздравлять Соню было не с чем. Оказалось, что все эти чудесные творения были делом рук Петра Петровича. Как истинный художник-академик, он самостоятельно разобрался с пилочками и лобзиками и выполнил всю эту работу на недосягаемо высоком для Сони уровне. Теперь и самой Соне стало ясно, что все ее мотыльки-бутончики жалки и нелепы в сравнении с произведениями подлинного искусства, потому что без всестороннего общего образования и фундаментальной живописной школы серьезно заниматься творчеством нельзя. Осознание этой истины повергло Соню в состояние глубокого уныния. Подошло время, когда достижения Петра Петровича стали больно задевать неудовлетворенное самолюбие Сони, как некогда ее собственные успехи сильно раздражали Кувшинникову. Однако теперь, когда Соня знала, чья кровь в ней бушует и не дает покоя, она уже не желала мириться с положением просто жены талантливого художника.

Наступила весна 1906 года. Петр Петрович засобирался в Крым, но Соня наотрез отказалась ехать туда из-за жаркого климата. Скорее всего, жара послужила только предлогом. Творческий разлом прошел и по супружеским отношениям. Соня вдруг почувствовала, что вполне может обойтись какое-то время без мужа. Отказ Сони ехать с ним показал, что надежды на «стерпится — слюбится» не оправдались. Странно, но даже дети не могли ее удержать. Соня вполне успокоила себя тем, что о малышах заботится горничная Луша. Расстроенный Петр Петрович попросил брата взять Соню на лето вместе со своей семьей в село Старое Пластиково Рязанской губернии. Оказавшись на деревенском приволье, вне стен дома, в котором она пережила так много разочарований, Соня быстро пришла в себя и даже похорошела. В семье Евгения Петровича было принято ставить за лето несколько спектаклей для местных селян и дачников. Вместе с Софьей и ее братьями Соня с увлечением занялась репетициями и очень хорошо показала себя в спектаклях. А по вечерам она по просьбе друзей и знакомых замечательно пела свои любимые народные песни. Присутствовавшие при этом известные деятели искусства высоко оценивали дарования Сони. В частности, С.С. Голоушев находил, что у нее от природы правильно поставлен голос. Вместе с хорошим настроением к Соне вернулся и интерес к своей семье. Она стала регулярно писать мужу, пытаясь загладить свою вину. В ответ не получала ни строчки. В своих письмах Петр Петрович адресовался к брату, а ее имени и не упоминал. Ему было обидно получать от жены описания ее отдыха, в то время когда болели и требовали заботы дети, а сам он ведрами носил из-под горы воду для полива сада и виноградника. А ведь еще нужно было писать картины, заказы на которые он получил.

Затосковав от невнимания мужа, Соня решила прервать свой отдых и вернуться. Нет, не к мужу. Вернулась она в Москву. В надежде попытать счастья на сцене, обратилась Соня в актерскую биржу труда. Там ее и пристроили в проезжую труппу из Конотопа. Амплуа по усмотрению режиссера, то есть на все роли начиная с массовки. Оплата по маркам, в зависимости от сбора. С окончанием лета вернулся в Москву Петр Петрович и, не обнаружив жену ни дома, ни в семье брата, возмутился ее взбалмошным поступком. Меж тем конотопские гастроли сборов не имели, и Соня телеграммой попросила у Евгения Петровича денег на обратную дорогу. Вернулась она посеревшая и осунувшаяся. Прошмыгнула прямо к Евгению Петровичу и в слезах упросила его разрешить ей пока пожить в его семье, чтобы собраться с духом. Когда же Соня наконец переступила порог своего дома, то обнаружила, что ее место едва ли не занято: за швейной машинкой уверенно крутила колесо Екатерина Григорьевна Медынцева. Летом она снимала флигелек на даче Петра Петровича и стала очевидцем его затруднительного положения. Как давняя московская приятельница, она принялась ухаживать за детьми и помогать ему в саду. Теперь Медынцева обшивала обносившихся малышей. Почувствовав себя лишней, она удалилась. На этот раз Соне повезло, она осталась в своей семье. Но житейская наука не пошла ей впрок. Мечта стать артисткой не покидала ее.

Весной 1910 года она подписала договор на актерской бирже и уехала на гастроли, фактически оставив семью. Тщетно негодовал Петр Петрович, плакали и цеплялись за материнское платье дети, голосила Луша, увещевала Софья — ничто не удержало Соню. Оскорбленный Петр Петрович решил покончить с затянувшимся неопределенным положением. Когда Соня через несколько месяцев вернулась домой, она обнаружила, что на этот раз ее место прочно занято Медынцевой. Екатерина Григорьевна была старше Петра Петровича и не отличалась внешней привлекательностью, но она имела хорошее образование, знала языки, литературу, разбиралась в искусстве, хорошо музицировала, умела вести домашнее хозяйство и оказалась доброй мачехой, заменившей детям гастролирующую мать. Петр Петрович просто отвернулся от Сони и не проронил ни слова. Соня поняла, что в этом доме она посторонняя. Поселилась Соня у своей крестной, Ольги Петровны Киреевой, той самой акушерки, которая принимала ее при родах. Теперь ей самой нужно было думать о хлебе насущном. Пригодился антиквариат, доставшийся по наследству от матери. (С.П. Кувшинникова умерла от тифа еще в 1907 году, она заразилась, ухаживая за своим больным другом, молодым художником Грандковским.)

Помогла Соне и Софья Гославская. Окончив гимназию, она училась на актерских курсах А.И. Адашева при МХАТе. По ее примеру Соня решила получить актерское образование там же. В оплату за обучение пошли тарелки севрского фарфора.

В студенческой среде Соня освоилась на удивление быстро. Ее деликатность, общительность и дружелюбие открыли ей доступ не только в компанию сокурсников, но и в общество перспективных студентов старших курсов. Соня без смущения подходила с вопросами к Е.Вахтангову, общалась с Бирман, Гиацинтовой, Потемкиной и многими другими. Не забывали Соню и на актерской бирже. Иногда она получала оттуда предложения на выездные выступления недалеко от Москвы.

Почти утратив связь с детьми, Соня наконец-то почувствовала, как же они ей дороги. Навещая их в доме Петра Петровича, она уже горько сожалела о том, что сама разрушила свое женское счастье. После того как Петр Петрович официально развелся с ней и женился на Медынцевой, Соне разрешили навещать детей лишь один раз в месяц. Теперь Соня, забыв о курсах, со всех ног бежала к детям, чтобы обнять и расцеловать их, пока Петра Петровича и Медынцевой не было дома. С этих пор не стало покоя в ее душе. Соня замкнулась, ее общительность сменилась всепоглощающей тоской.

По окончании второго года курсы Адашева были закрыты. Продолжить обучение где-либо еще для Сони было затруднительно. Ей оставалось только жить сезонными гастролями. В актерской бирже к ней уже привыкли, и она стала получать договоры на 3–4 месяца, но уже на гарантийных условиях. Это был более надежный заработок, хотя рольки ей доставались маленькие. Теперь Соня сама недоумевала, как же так получилось, что на эту-то незавидную долю она променяла такого мужа и детей?

Зимой 1918 года, лишившись даже сезонных актерских доходов, Соня устроилась в бюро по выдаче продуктовых карточек. Эта работа давала ей возможность обеспечивать себя и помогать своим детям, а заодно уж и бывшему мужу с его женой. В это время в Москву вернулась Софья Гославская с мужем и маленькой дочкой. Софья стала профессиональной актрисой. Она окончила отделение драмы Филармонического училища (ныне ГИТИС), успешно выступала в штатной труппе Акционерного общества Ханжонкова, где сыграла ведущие роли в более чем 30 фильмах. Потом играла в театрах Владивостока и Петрограда. Устроившись в Замоскворецкий театр, Софья сразу же попросила руководство за Соню. Пробы прошли вполне успешно. Нужно было сыграть девушку из народа, чему Соня с детства соответствовала. Однако создавать незнакомые ей образы Соня не умела, поэтому сразу же провалилась на первых спектаклях. В театре ей могли предложить только место билетерши. Не поздно ли вернуться в продбюро? Уточнить это не успели.

Оказалось, что даже погоревать о крушении последних надежд Соне уже было некогда. Утром следующего дня выяснилось, что заболела тифом Медынцева. Петр Петрович попросил Соню прийти и помочь чем сможет. Требовалось и ухаживать за больной, и заботиться о детях, и отоваривать продуктовые карточки. Презрев опасность заражения, Соня сразу же приехала к Петру Петровичу и стала помогать ему выхаживать свою соперницу. Медынцеву отстоять удалось, но от нее заразился тифом и умер сам Петр Петрович. Из голодной Москвы Медынцева увезла детей в Тамбов, к Алексею Петровичу, брату Гославских. Алексей Петрович служил в банке и помог Медынцевой и детям пережить трудное время вой­ны и разрухи. В свою очередь Медынцева вполне могла бы отплатить Соне добром. Однако она поступила иначе: пока Соня была нужна, то жила в их квартире, а когда надобность в ней миновала, то Медынцева постаралась отделаться от конкурентки — ни к чему детям видеть свою мать. А ведь для Сони было бы спасением пережить ту страшную зиму в отапливаемой квартире, к тому же на антиквариат можно было выменять продукты. Договорившись о переезде в Тамбов, Медынцева припрятала самые ценные вещи, а квартиру сдала в наем чужим людям.

Бедная же Соня теперь ночевала то у своей безработной крестной в не топленной с начала зимы квартире, то у кого-либо из подруг. У одной из них, Тали Авранек, и обнаружила ее Софья. Отец Тали служил капельмейстером в Большом театре. Жили они неподалеку, в Копьевском переулке. В этом доме жили артисты и администрация театра. Квартира Авранек находилась в пятом подъезде, на третьем этаже. Дверь открыла Таля. Соня не вышла навстречу подруге, а осталась сидеть на диване, только улыбнулась и протянула к Софье руки:

— Я так соскучилась. Спасибо, дорогая, что пришла.

Софья обняла ее, и они долго сидели молча. Слова не нужны, когда и без них все понятно. Непоправимое горе и нужда оставили свои следы на облике Сони. Вся она была словно догоравшая свечечка. Осознание страшного факта, что ее навсегда разлучили с детьми, лишило Соню последнего интереса к жизни.

И через шестьдесят лет Софья Евгеньевна отчетливо вспоминала эту их встречу, оказавшуюся последней: «...очевидно, боясь, что я уйду и некому будет высказать все наболевшее, все до дна измученной души, она схватила меня за руку, сжала крепко и заговорила быстро-быстро:

— Только теперь, когда я их потеряла, когда их нет и я не могу увидеть их, я поняла и оценила, что значит дети. Я всегда любила их, но безболезненной, спокойной любовью. Я уезжала, бросала их, но знала, что очень скоро я вернусь и вновь их увижу, обниму и снова они мои, со мной. Теперь их нет, их отняли, нас разлучили. Если даже брошусь к ним, помчусь туда, в Тамбов, она меня не пустит к ним, я это знаю.

Она застонала, заломила руки и упала навзничь на диван. Она не плакала, глаза были сухи, но взгляд их был мрачен, и безысходна была тоска. Она затихла, лежала, так же закинув руки, как заломила их в отчаянном порыве. Так мы молчали долго. Затем она будто бы очнулась, пришла в себя и снова стала говорить, но уже совсем иначе, в другом тоне, будто сама с собой, спокойно вспоминая и даже размышляя.

— Как странно... Зачем я родилась? Зачем дали мне жизнь? Ведь я же никогда и никому не была нужна, мною просто или забавлялись, или помыкали и отнимали все, что меня радовало, что я любила. Я любила своих гусей, любила лежать, смотреть в небо и петь песни, которым научили меня наши добрые старухи. Гришуня подыгрывал мне, потом обучил меня грамоте, потом велел расписывать матрешек, мне с ними так хорошо жилось. И все исчезло, рассеялось как дым, как туман. Все отняли, куда-то зачем-то увезли. Я долго тосковала, но скрывала и не подавала вида, что тоскую. Потом мне приказали учить грамматику, спряжения, склонения, но я не понимала, зачем мне надо мучиться с этакой скучищей, я ее так и не выучила и погубила свою жизнь. Я тосковала по работе, по своим матрешкам; мне запретили брать в руки не только кисть, но и карандаш. Наконец, меня каким-то чудом осчастливили и научили инкрустации, но мне показали все мое ничтожество, и я сама отказалась от нее. Я мечтала о театре, хотела стать актрисой, но за мое невежество меня выкинули из театра. А ради него я оставляла дом, семью, добилась, что меня сочли за недостойную, неверную жену и развели с любимым мужем. И место мое заняла другая. И мужа нет в живых, и дома нет. Всю жизнь все отнимали, терялось, исчезало все, что было мило и дорого. Теперь у меня нет детей! Что дала мне жизнь? На что она нужна?

Соня смолкла, повернулась к стене, веки опустились — словно задремала. Я тихонько встала и неслышными шагами, еле ступая, пошла к дверям».

Утром следующего дня Соня окончила жизнь самоубийством. Она выбросилась с балкона этой квартиры и разбилась насмерть. Невредимой осталась только ее правая рука — матово смуглая, узкая, античной формы, с отточенными пальцами статуэтки, как говорили все, кто знал Левитана, — «точь-в-точь его рука».

* * *

Через полгода после трагедии к Софье Евгеньевне пришел Григорий, тот самый Гриша, друг детства Сони. Он пытался разыскать Соню или узнать о ее судьбе. С детства они были одного поля ягоды. Не разлучи их чужая воля, так и остались бы гармоничной парой с общими интересами. Он все-таки стал художником.

Медынцева с детьми вернулась в Москву. О ее дальнейшей жизни ничего не известно.

Дмитрий Петрович Гославский (1902–1973) стал картографом. Во время Великой Отечественной войны служил в авиационной разведке, где ему приходилось участвовать в полетах на территорию противника. В 1934 году у него родилась дочь Людмила. В 1957 году появилась внучка Тать­яна. У Татьяны родились два сына: Андрей (1981 г.р.) и Сергей (1987 г.р.). В 2013 году у Андрея родился сын Савелий — потомок И.И. Левитана в шес­том поколении.

Татьяна Петровна Гославская (1905–1979) вышла замуж за полковника госбезопасности и в 1935 году поступила на службу в это же ведомство. В 1944 году награждена орденом Красной звезды. Жили они в Москве, в «Доме на набережной». Детей у них не было. Уволена в 1951 году по состоянию здоровья: у нее была повреждена рука. О службе высказывалась одной короткой фразой: «Этой власти я послужила...»

Софья Евгеньевна Гославская (1890–1979) — актриса, в 70-х годах ХХ века написала мемуары «Записки киноактрисы» и «Так кто же виноват?». В последней книге она рассказала о сложной и трагической судьбе дочери Левитана. Эта книга была впервые опубликована только в 2010 году Олегом Владимировичем и Александ­ром Владимировичем Гославскими, племянниками Софьи Евгеньевны, и малоизвестна вследствие небольшого тиража.

До настоящего времени сохранилась лишь одна фотография, на которой запечатлена Софья Петровна Гославская. Это групповое фото, черты лиц на котором едва различимы. Мужчина, стоящий в центре, — Петр Петрович, левее него — малыши Митя и Танечка. Самая крайняя слева женская фигура с затемненным лицом — это она, дочь Левитана. Рожденная втайне, она и сейчас остается закрытой от взоров.

Р.S. Выражаю признательность О.В. Гославскому за предоставление фотографии и других материалов.