А не желаете ли варенья из смолы и сосновых шишек? Или пряничка из черемуховой муки? Нет, действительно, это не шутка, не блажь гурмана, поскольку подобные лакомства можно и впрямь получить в привесок к чаю за столом музея русского десерта. Музей бытовой — живой, наглядный и познавательный. В последние годы таких появилось немало — каждый с собственной изюминкой вприкуску, каждый по-своему самобытен и уникален. Более того, многие действующие музеи — особенно в дачных местностях — нынче то и дело устраивают крепкие чайные застолья: музей Андрея Белого в балашихинском Кучине, мемориальная дача Окуджавы в Переделкине, музей Дурылина в Болшеве. Вспомним и то, сколько строк, посвященных народному напитку и его потреблению, разбросаны по лучшим произведениям наших классиков — Гоголя, Островского, Чехова, Бунина, Шмелёва. Так что еще и десятки литературных экспозиций поведают нам о блаженстве чаепития. И еще: выдающиеся отечественные живописцы, чьи полотна хранятся в ведущих художественных сокровищницах страны, также не пронесли мимо холста сюжетной чайной линии: Перов, Кустодиев, Козухин, Маковский...

Что ж, чаепитие на Руси, пришедшее к нам с Востока, превратилось в характерную часть нашего быта, этнографии, культуры. Да и истории. А постоянные экспозиции, фиксирующие и развивающие культуру российского чаепития и десерта, будто бы подогревают самовар забурлившего самосознания и интереса к родному прошлому. Конечно, всех «сладких» и «жидких» музеев не обойти, но с наиболее представительными и посещаемыми познакомиться следует.

И начнем, пожалуй, непосредственно с чая, то есть музея чая, существующего в Москве, по Боярскому переулку (д. 2). Невзирая на здешние старомосковские топонимы (Красные Ворота, Мясницкая, Козловские переулки, Хоромный тупик), этот музей имеет четкое восточное направление. Он ориентирован на китайские и японские чайные церемонии. И правильно: Китай — признанная родина чая, откуда данный напиток распространился и в Японию, и в Монголию, а впоследствии и в Россию с Европой.

Употреблять чай в Поднебесной стали задолго до нашей эры. известно, что за тысячелетие до Рождества Христова чай в Китае уже имел хождение, но был лишен собственного названия. Наряду с иными горькими растениями он звался одним общим именем: «ту». Спустя две сотни лет его идентифицировали и придали особое имя: «ча» или «чае». Постепенно чай вкупе с рисом, солью, растительным маслом, соевым соусом, уксусом и дровами вошел в круговой обиход семи слагающих день общеупотребительных вещей. Помимо обыденного чаепития, душистый цветочный или зеленый напиток применялся и ритуально: в знак уважения перед родителями и сплочения близких на свадьбу, в ознаменование семейных встреч или, скажем, в качестве примирения и прощения. Так мало-помалу складывалась яркая чайная культура, позднее проникшая в соседние страны и не менее, чем в самой Поднебесной, ставшая предметом национальных умонастроений и мировосприятий.

К примеру, в Японии, куда чай из Китая попал в VII веке, новшество всячески продвигали монахи буддийской школы «дзен». Чай пили, медитируя и таким образом поднося бескровную жертву Будде. Японские дзен-буддисты выработали и каноны совместных чаепитий: умиротворение, почтительность, чистота, гармония. Исходя из аскетического миропонимания, японские отшельники вкушали чай из керамической посуды грубой выделки. Под соответствующие церемонии появились и знаменитые чайные домики, а к XII столетию культура потребления ароматного водно-травяного настоя распространилась и среди высших слоев общества — самураев. Потому-то к чаепитиям суточного уклада — ночное, на восходе солнца, утреннее, послеобеденное и вечернее — добавилось еще и «специальное», то есть перед совершением харакири или накануне военных действий. К услугам «специального» чаепития, дабы поддержать боевой дух и самообладание, предлагались наиболее крепкие сорта чая. Устраивались и мирные дегустационные турниры, во время которых пробовалось и определялось невообразимое количество всевозможных разновидностей столь полюбившегося японцам напитка. И по сей день чайные церемонии на островах не экзотика. Это — зиждущаяся на буддийской духовности неотъемлемая крупинка культуры и быта.

Между тем чай пришелся по вкусу и большинству кочевых азиатских народов, о чем поведают в прелюбопытнейшем Музее кочевой культуры, не столь давно выросшем на Авиамоторной улице, д. 30а...

Впрочем, здесь, в юртах и чумах, не только расскажут о специфических прелестях чая по-монгольски или с кашмирским привкусом, но и угостят по ходу экскурсии. Быть может, чаи кочевников и не по нашим привычкам, да тут никуда уж не денешься: свой обиход, свой способ приготовления, своя культура. Например, чай по-монгольски — это зеленые сорта, заваренные с молоком, мукой, маслом и солью. Кочевники есть кочевники — и, если под рукой не было масла, использовали топленый жир или сало. Порой в необычное для нас варево окунались еще и... пельмени. Чай же в целом — причем китайский, зеленый — вошел в жизнь кочевых монголов только в ХХ веке, когда стремительно передвигавшиеся воинственные всадники вторглись в Поднебесную и опрокинули там царствовавшую династию. Поначалу растительный напиток среди монгольских набежчиков был в такой цене, что их прекрасные рысаки обменивались на скупые высушенные щепотки. Может, потому и стали они «обогащать» чай мукой, молоком да жиром?

К слову, у перенявших такой чай казахов, киргизов, уйгуров применялось не только кобылье молоко, но также козье и буйволиное. 3амечу: молоко и сливки долгое время в чай внедряли и у нас в России. А вот калмыки молочно-мучную разновидность чая «освежают» порциями перетертого мускатного ореха и лаврового листа.

Еще дальше пошли народы, населяющие часть Индии, Тибет и Кашмир: там к черному или зеленому листовому чаю наряду с молоком вовсю добавляют множество специй — перец, гвоздику, шафран, кардамон, имбирь, корицу, зиро. Такой чай согревает на ветру и в снежных горах, насыщает энергией, улучшает обмен веществ и питает организм необходимыми микроэлементами. Правда, человеку европейского чайного склада с кашмирскими или монгольскими вариациями свыкнуться сложновато. И пусть замечательный поэт А.Блок утверждал когда-то, что, дескать, «азиаты мы и скифы», слишком разнятся наши вековые традиции. Ну а уж какая составляющая нашей культуры застолья приходится и приходилась на чай и сопутствующие ему сладкие и мучные продукты, выразить тоже не просто. Однако попробуем. И опять-таки не без участия «профильных» музеев...

Итак, мы вновь в подмосковном Звенигороде, на улице Фрунзе, д. 23/2. Музей русского десерта. Особняку купчихи Фокиной, где с февраля 2014 года работает музей, более 130 лет. Вслед за серьезным ремонтом здесь прямо в печи можно самим приготовить кашу по-гурьевски, пряники или печенье, а чай предложат из настоящего самовара. Музей, при котором постоянно открыта лавочка сладкой продукции, стремительно перерос в разряд чрезвычайно популярных и посещаемых. Посетителям устраивают затейливые мастер-классы, после чего готовые изделия разрешается брать домой.

К слову, на Руси то, что подавалось к чаю, именовалось сверхнасыткой — то есть баловством, по сути. Однако к баловству, сверхнасытке, готовились всерьез, как к экзамену. И легкими закусками отнюдь не ограничивались: к чаю в русских печах выпекали калачи, плюшки, баранки, бублики. Между прочим, полюбившиеся нам баранки впервые исторически упоминались в писцовых грамотах от 1646 года. Правда, тогда их прозвание звучало в мужском роде: «баранок», «баранник» или «бараночник». Ну а мода на пряники, как ни странно, переместилась к нам из Германии. Поначалу то был продукт чисто рождественский. Позднее пошли по ярмарочной Отчизне гулять пряники вяземские да московские, тульские и архангелогородские — имбирные, мятные, с корицей, повидлом, сахарной и шоколадной глазурью. И пряники, и баранки, и разнообразные печенья, что называется, с пылу с жару предложат к чаю и в паре интерактивных музеев, посвященных тому продукту, который в течение ряда веков считался у нас мерилом благосостояния или же, напротив, худородности. Хлеб. Хлеб всему голова — это отстаивают в коломенском музее калача и в московском музее хлеба...

Первый притулился в бывшем купеческом лабазе у Пятницких ворот коломенского кремля, второй — в удивительном деревянном новоделе «Измайловский кремль». Как известно, кремли древнейших русских поселений составляли градообразующую основу, постепенно обрастающую ремесленными посадами и слободами. Так и росли наши старинные города. Так росла и развивалась Коломна, славящаяся, по свидетельству историка Н.Карамзина, «сальными заводами, а также яблоками, вишнями и прочими плодами». Вот и образовался в «плодоносящей» Коломне доходный посадский промысел — при посредстве яичного белка и сахарной пудры. Здесь шла варка пастилы.

Пастилу здесь варили яблочную, сливовую, вишневую, малиновую, клюквенную. Коломна всего-то на 30 лет младше Первопрестольной — потому и история ее изобилует знаменательными событиями. Одно из них — визит императрицы Екатерины Великой, посетившей все значительные православные святыни и удостоившей высочайшим присутствием местное купечество. Большая сластена, матушка-государыня, бесспорно, подстегнула выработку здешних десертов. Сегодня — а точнее, с января 2009 года — на Посадской улице, д. 13 с завидным успехом существует Музей коломенской пастилы, принимающий в радушные объятия до 50 тысяч сладкоежек ежегодно. В летние периоды чаепития при музее обустраивают на воздухе — и тут, к забаве детей и взрослых, на улице наставляют «живой» самовар.

Кстати, о самоварах... Вопреки расхожему мнению, сей «снаряд» не такой уж и патриархальный, как порой кажется. С появлением на Руси чайной заварки — а первопроходцем того делания был то ли подручный путешествовавшего в XV веке в Индию тверитянина Афанасия Никитина, то ли прибывший к монгольскому хану и с большой неохотой принявший за бесценные собольи шкурки «пуда два сенной трухи» боярский сын Василий Старков — воду под нее кипятили в медных чайниках. И лишь в 1778 году тульский оружейник Ф.Лисицын внедрил в производство изобретение самовара. Вот она, наша изобретательность, вот полет и самоварное бурление фантазии! И самовар стал не только главным предметом на кухне, но и действующим персонажем многих художественных, публицистических и мемуарных произведений.

Так, в сборнике воспоминаний «Очерки Москвы 40-х годов XIX века» полузабвенного литератора И.Кокорева имеется пространный очерк с немудрящим наименованием «Самовар», где весьма и весьма талантливо вперед, на авансцены, в главной роли выдвигается претерпевший человеческую судьбу «Туляк».

В частности, автор живописует: «Кипит медный богатырь. Полымем пышет его гневное жерло, клубится пар, белым ключом бьет и клокочет бурливая вода. Близко наслаждение: готов душистый чай. Какой вкус! Какой запах! Чашка за чашкой — и вот во всем существе, по всем жилкам и суставчикам разливается неизъяснимое самодовольствие. Тепло становится жить на свете, легко и весело на сердце. Ни заботы, ни печаль не смеют подступить в эти блаженные минуты. Хорошо!» А и впрямь замечательно...

Неплохо бы в таком разе побывать и в тульском Музее самоваров, разместившемся в старинном здании на Менделеевской улице, поблизости от местного кремля. Добавлю: чай чаем, а кипяток из самовара пить не будешь.

И вот постепенно произросла у нас особая культура чайной и столовой посуды. Та культура, собственно, тоже началась с Китая, где и поныне чай хранят и заваривают только в фарфоровых емкостях. Перехватив уже сложившийся европейский опыт, у нас кто-то прихлебывал чай из блюдца, другие предпочитали стакан, а иные — фарфоровую чашечку. Первая посуда — особенно для высшей знати — завозилась из германских и австрийских земель, Франции, Голландии. Расцвет профессиональных русских стекольных заводов пришелся на эпоху Михаила Федоровича и Алексея Михайловича Романовых.

К 1766 году впервые в России, в Вербилках, прибыльное дело наладил английский переселенец Гарднер. Затем был Императорский фарфоровый завод в Ораниенбауме. Были и предприниматели Поповы. Были и гжельские мастера. Однако затмили всех легендарные Кузнецовы. Выходцы из деловитой старообрядческой среды, они к началу ХХ столетия практически подчинили себе рынок фарфоро-фаянсового посудного производства и сбыта. В 1832 году Терентий Кузнецов скупил земли у пустоши Дулёво и тем — не ведая сам — определил черты будущего подмосковного города Ликино-Дулёво. Спустя полвека Кузнецовы не только перекупают фабрики Гарднера, но и становятся владельцами седьмой части всех имевшихся на тот момент профильных российских заводов, выпускающих половину отечественной посуды.

Кузнецовский фарфор получает Гран-при на Всемирной выставке в Париже, а торговый дом Матвея Кузнецова прочно закрепляется и в Москве. Торгово-промышленное товарищество Кузнецовых, о чайной посуде которых сегодня в какой-то мере напоминает выставочный зал Московского фонда культуры, расположенный в семейном кузнецовском жилище на проспекте Мира (д. 41), охотно вырабатывало чайные сервизы, отдельные чайники, блюдца, чашки. Императорский фарфор и гжельская керамика для семи мощных фабрик Кузнецовых стали малыми конкурентами.

К слову, об императорском фарфоре в Москве может поведать галерея современного фарфора на Кутузовском проспекте (д. 17), где время от времени устраиваются различные выставки-продажи. О фарфоре вообще, в том числе чайном, красноречиво говорит мирового уровня коллекция усадьбы «Кусково». Предметы гжельской продукции можно увидеть в производственном музее подмосковного поселка Гжель. Прекрасный производственный музей действует и при фабрике в Ликино-Дулёве, богатством и широтой экспозиции весьма опережающий собрание местного краеведческого музея.

Вот только, кажется, над великим дулёвским промыслом нависли грозовые тучи, способные размыть градообразующее предприятие и саму память о городских родоначальниках. Комбинат прекращает производство, и вскоре, по имеющимся сведениям, его цеха приспособят под теплицы с хозяевами из КНР. Да, Китай удивительным образом вновь втиснулся в канву нашего повествования, ибо именно оттуда устремились и пробные партии чая. У истоков быстро набиравшей обороты торговли стояли маститые сибирские купцы. Позже к делу приноровились москвичи, вологжане, поволжцы, южане. Все мы хорошо помним о лавке колониальных товаров в приазовском Таганроге, принадлежавшей отцу Антона Павловича Чехова и торговавшей в числе прочего чаем. Лавка давно музеефицирована и превращена в один из таганрогских чеховских мемориалов. Увы, Чехов-отец коммерсантом оказался никудышным, а вот в Белокаменной, куда Чеховы перебрались по фактическому разорению, мало-помалу складывались успешные чаеторговые и чаепромышленные династии. Усачевы, Боткины, Перловы, Высоцкие, Поповы — каждый из этих деловых родов знаменит и интересен по-своему...

Многие Боткины, богатея, отходили от дел и дарили державе одного за другим врачей, художников, мыслителей. Высоцкие были близки с семьей Пастернаков: отец будущего Нобелевского литературного лауреата писал портреты членов фамилии, а сам Борис Леонидович давал уроки в их доме и был неравнодушен к одной из дочерей.

Другие чайные магнаты, Поповы, первыми заложили подле Батума соответствующие плантации и получили тот сорт, что в годы «застоя» именовался «грузинским чаем», которому предпочитались более дефицитные индийские и цейлонские аналоги.

Впрочем, купцы наши снабжали Отечество чаем и черных, и зеленых сортов. Еще и чаем цветочным. А ведь исстари на Руси заваривали и травяные сборы. Растительные чаи с чабрецом (богородичной травкой), смородиновым и малиновым листом пользовались великим спросом и в дальнейшем. Особенно распространены они были среди сельских жителей. Весьма охотно пили их и в русских монастырях. Нет-нет, обычный листовой черный чай в принципе не возбранялся. Главное, чтобы крепость поменьше и умеренность во всем. Неспроста же святой Иоанн Кассиан среди главных человеческих пороков — сребролюбие, блуд, тщеславие, гнев, гордыня — на ведущее место ставил чревоугодие. Так что, борясь с ним, многие аскеты от традиционного крепкого чая отказывались вовсе. Ущемляли себя и в чайных сладостях: варенье, меде, сдобе. Постами отказывались и от сахара, поскольку тот при выработке для отбеливания прогонялся через говяжью кость.

Вместе с тем и мед, и десятки видов варений всегда присутствовали за столами в монастырских трапезных. Хотя бы для паломников. А вот в таких строгих местах иноческого подвижничества, как скиты, ни сладостей, ни черного чая не дозволялось никому. В скитах Валаамского архипелага в течение всего года не вкушали ни молочное, ни рыбное, а в Предтеченском скиту в рационе вообще были разве что сырые овощи, вода и ржаной хлеб. Строго и постоянно постились схимонахи и знаменитые старцы Оптиной пустыни в Калужской губернии, но травяные чаи, судя по всему, там заваривали. По крайней мере, отвар из таволги окрестили «чаем оптинских старцев».

Валаам, Оптина пустынь — они и им подобные обители издавна влекли к себе богомольцев. Паломники шли туда отнюдь не к трапезным и чайным церемониям, они устремлялись, если можно так выразиться, за крепким чаем монашеского опыта и духовности. Это отчетливо проглядывается при посещении музея истории паломнических путешествий, работающего в одном из помещений Крутицкого подворья в Москве по адресу: Крутицкая улица, д. 17. И в Оптину, и в Тихонову пустыни, и в воздыханное Шамордино множество раз наведывался московский чаеторговец Сергей Васильевич Перлов; думается, он был хорошо осведомлен о тонкостях иноческих чайных традиций, но тем не менее обычный чай в качестве доброделания и благотворительности туда неизменно доставлял...

О Перлове и ныне вкратце можно судить по отстроенному им с помощью зодчих Р.Клейна и К.Липпиуса причудливому магазину «Чай». Воздвигнутый в виде китайской пагоды, он и сейчас привлекает взоры всякого проходящего по Мясницкой улице. Кажется, оставшийся в живых дореволюционный торговый дом знают все. О его владельце, жившем насыщенной духовной жизнью, задумываются немногие. Так или иначе, Сергей Васильевич, отпетый в приходской церкви Николы в Мясниках и погребенный по завещанию в Шамордине, являл собой истинное воплощение лучших представителей ушедшего купеческого сословия. Он исповедовался у великого оптинского старца Амвросия, а по кончине преподобного стал попечителем Шамординской обители.

В бедном монастыре Перлов отстроил и обустроил все: собор, школу, мастерские. За оградой иноческого гнезда он поднял собственный скромный домик. Когда его пытались благодарить, он искренне признавался в том, что торговые его дела, как бурлящая вода в самоваре, пошли вверх после шамординских благодеяний. Недаром привозимым им чаем он угощал и настоятельницу, и сестер, и прибывающих к святыне.

Музея чаеторговца Перлова в Москве нет, нет его и в бывшем дачном поселке Перловская. Зайдите, однако, в перловский чайный ларец на Мясницкой — и музейный дух обязательно прочувствуете. А сам хозяин, невзирая на занятость, старался посетить опекаемое Шамордино хотя бы раз в год. Особенно любил отправиться туда к Рождеству.

Таким образом, в данной связи уделяли внимание и нашим рождественско-новогодним традициям, поскольку Новый год как таковой у нас не отмечали, и лишь при Петре, перенявшем обычаи Старого Света, наши предки стали вынужденно приучаться праздновать новолетие не с сентября, а с января. Правда, рождественская елка долго еще не могла войти в психологию празднования, ибо, произраставшая, как правило, в дремучих дебрях и на болотах, считалась обиталищем нечистой силы. Только с женитьбой Николая Павловича на прусской принцессе Шарлотте у нас впервые к Рождеству появилась нарядная ель. Поначалу ее разряжали не игрушками и крошечными мыльцами, а пряниками, яблоками, конфетами — по немецким лекалам. С наступлением святок елочку оголяли и съестные украшения подносили к праздничным чаепитиям. Без малого два века спустя, с 2009 года, на дороге из Петербурга к Москве, в Клину, вырос выставочный комплекс «Клинское подворье», пропагандирующий постоянной экспозицией все проявления Рождества и Нового года, включая игрушки, гирлянды, историю застолий и чаепитий. Между прочим, Клин поминался и в одном из очерков бытописателя В.Гиляровского, который к тому же не обошел вниманием и личным участием чаевкушения славного трактирного прошлого Златоглавой...

Как еще принимали в себя сакральный отвар наши пращуры? С чем? Оказывается, с «алимоном» и «полотенцем». По Гиляровскому, особо ретивые посетители трактиров и чайных могли заказать маленький чайник с заваркой, большой с кипятком, стакан и полотенце. Поглощая за присест несколько чайников — отсюда и выражение «до семи потов», — какой-нибудь мещанин или купец после каждого усердно вытирался висевшим на шее полотенцем. В популярнейшем московском трактире Егорова, славившемся чайной комнатой в китайском стиле, по желанию выдавали и чай с «алимоном», то есть пару стаканов, лимон и сахар. Сахар к чаю поначалу закупали за границей. Но уже в XVIII столетии граф А.Бобринский, бнебрачный сын Екатерины Великой, в своем тульском имении под Богородицком открыл один, а затем и второй сахаросвекольные заводы. Вскоре аналоги появились в Курской, Орловской, Воронежской губерниях. Большим их количеством выделялась Малороссия.

Как и в чайном деле, в сопутствующем ему сахарном укреплялись свои торгово-промышленные династии: Харитоненко, Бродские, Терещенко. «Чай от Высоцкого, сахар от Бродского, революция от Троцкого», — поговаривали на Москве в  первые революционные годы.

Однако вскоре чай пришлось заменить на травяной или морковный, сахар — в лучшем случае на сахарин, а революционные завоевания шли своим ходом. Собственно, и до революции даже самые пресыщенные богатеи сахар в «горячий чай не опускали, а использовали вприкуску.  Беднейшие слои — вприглядку. Сладкий продукт свекольной переработки употребляли не «для рассиропливания, а для расслащивания» чая.

И вот что еще писал в книге «Очерки Москвы 40-х годов XIX века» о любимом напитке москвичей Иван Кокорев — на сей раз в очерке «Чай в Москве»: «Соседи с китайцами, мы прежде других европейцев познакомились с благородным напитком, и чай с каждым годом приобретал у нас все большее число почитателей, употребляясь сперва как пользительная трава, а потом просто в удовольствие желудка. Во второй половине XVII столетия чай продавался уже по 30 копеек за фунт. Как средство возбудительное, чай действует более на сердце, чем на голову, — вот почему особенно полюбили его жители Белокаменной. Москва деятельно приобщилась к чаю. Чай — пятая стихия ее жителей. Из москвичей редко найдете бедняка, лишенного самовара. В тесной каморке его нет ни одного неизломанного стула, а ярко вычищенный самовар красуется на самом видном месте, составляя единственную ценную вещь, какою владеет хозяин. Москвич скорее согласится даже не испечь пирогов в праздник, чем не напиться чаю хотя бы раз в день. В других городах, строго преданных дедовским обычаям, еще довольствуются отваром мяты или другой доморощенной травы с медом».

Справедливости ради замечу, что и наша Златоглавая мед с удовольствием поглощала в любых случаях: при хворях вкупе с малиновым вареньем и липовым цветом, в  кулинарном процессе в качестве компонента пирогов и пряников, да и просто на десерт к чаю.

Музей меда в Кузьминках, органично вписавшийся в музейный пирог дворцово-паркового ансамбля «Люблино-Кузьминки» (музей истории усадебной культуры, дворец-музей Дурасова, музей старинных автомобилей и экипажей на улице Заречье, экспозиции на Конном дворе Голицыных и в Банном домике), также предложит и коллективные чаепития. Мед к чаю в обязательном порядке входил и в меню московских трактиров. А их, к слову говоря, по Москве к середине XIX столетия уже насчитывалось три с лишним сотни. По Кокореву, только в 1847 году (одном из самых неблагополучных в трактирной торговле) употреблена была 191 тысяча фунтов чая на общую сумму полмиллиона рублей серебром.

Кроме того, ежегодно продажа чая по мелочным и колониальным лавкам Первопрестольной прокручивала до 7 миллионов рублей и выше. «Чай на чай — не палка на палку», — шутили чаеобильные москвичи — водохлебы. И пили, пили, пили. Эти простодушные пристрастия, как элемент быта, отражаются и в таких флагманах просвещения, как Государственный исторический музей, и в таком камерном заведении, как Музей русского быта, своей избушкой притулившийся неподалеку от Ярославского шоссе, на окраине Лосиного Острова. Чай, чай... Ну а что еще, помимо множества сортов варенья, пирогов, баранок, меда, повидла, пастилы, блинов, сушек, предлагалось и подавалось на русский стол к чаю? Да уж предлагалось: и зефир, и мармелад, и «конфекты». Вошел в моду и отечественный шоколад, об истории возникновения которого и распространения по России сегодня нам рассказывают два представительных столичных музея.

Из ранга кондитерских — Малая Красносельская, д. 7 — таков адрес открывшегося в феврале 2009 года музея истории шоколада и какао «Мишка». Полноценный музей взамен производственных организовали после перевода сюда с Берсеневской набережной кондитерской фабрики «Красный Октябрь» и учреждения с существовавшим здесь комбинатом имени П.Бабаева концерна «Объединенные кондитеры». Собственно говоря, Бабаевский комбинат — наименование пусть и утвердившееся, но условное, поскольку привязано к фамилии секретаря Сокольнического райкома партии. Говорят, в данном качестве руководитель сокольнических коммунистов помог фабрике дровами — на том взаимосвязь и заканчивается. История же здешнего кондитерского производства куда как обширнее и интереснее, ибо ей сопричастен род производителей-монополистов Абрикосовых...

До того мелкие производственные мощности под началом А.И. Абрикосова кочевали по городу, но дело шло, капитал рос, и требовалось развитие. Так к 1880 году сыновья основоположника семейной кондитерской промышленности, Н. и И. Абрикосовы, расстроились в Красном Селе. Их ремесло было более чем успешно. К началу ХХ столетия абрикосовская фабрика выдавала десятки тысяч пудов мармелада, варенья, конфет. Выдавливая с отечественного рынка иноземных конкурентов, Абрикосовы освоили и выпуск засахаренных фруктов — в Крыму существовали у них сады. И все же доблесть абрикосовского дела сгинула с революцией.

Правда, его преемник, Бабаевский комбинат, прекрасно чувствовал себя и в советские годы, а с переводом на Красносельскую «Красного Октября» (до революции фабрика Эйнема) здесь возникли концерн «Объединенные кондитеры» и музей «Мишка», экскурсии в котором начинаются, как правило, издалека, так как начальные сведения об употреблении какао уходят за два тысячелетия до Рождества Христова. Тогда в перетертые какао-бобы добавляли воду и жгучий перец, подавая на стол лишь самым именитым вождям индейского населения. Со временем технология приготовления кашеобразного яства претерпела заметные изменения: к какао-бобам добавляли кукурузные зерна и различные пряности — так изобрели «чоколатль», по созвучию трансформировавшийся в «шоколад».

Любопытный факт: легендарный вождь Монтесума ежедневно поглощал до полусотни чашек шоколадного праотца. А вот Колумбу «чоколатый» не приглянулся. И тем не менее в начале XVI столетия яство оказалось в Испании. Старый Свет сотворил с экзотическим индейским приобретением последнее чудо: к порошку какао-бобов примешали тростниковый сахар и молоко. Правда, подобное ноу-хау целое столетие держало перед собой плотное забрало секрета и те несчастные, кто осмеливался приоткрыть тайну рецепта, обрекались на казнь.

И все же, невзирая на десятки казненных, шоколад начал наступление на Европу. Пришла его эра. Кардинал Ришелье использовал шоколад в качестве лекарства, а наши высочайшие дамы — императрицы Анна Иоанновна и Елизавета Петровна, распробовав заморское зелье как следует, поняли: это и лечит, и веселит, и воодушевляет. Все правильно: шоколад бодрил, стабилизировал давление, повышал тонус и активизировал так называемый «гормон счастья» серотонин. До шоколада охочи была и Екатерина II, и некоторые последующие наши правители.

Наш же собственный шоколад производить начали немцы — компаньоны Эйнем и Гейс, сочетавшие в отстроенных для себя корпусах на Берсеневской набережной выделку шоколада с выпечкой бисквитного печенья. Еще на русском кондитерском небосклоне взошла и яркая звезда француза Сиу, фабрика которого, переиначенная в «Большевик», до недавних пор работала на Петербургской дороге. Параллельно Эйнему и Сиу разворачивались Абрикосовы: в самом начале XIX столетия в Москву из-под Пензы перебрался выбившийся из крепостных крестьянин Степан, носивший прозвище Абрикос — по завидному умению варить вкуснейшие повидла и варенья. Вплоть до революции дело его умело вели внуки и правнуки.

Между прочим, в семье Абрикосовых как родовая реликвия хранилась икона, подаренная наместником Новоспасского монастыря. О занятии тех, кто продолжает сладкое дело и нынче, заманчиво напоминает ароматный шлейф, витающий на подступах к Красносельским улицам. Музей «Мишка», ставший в Москве главным из рода подобных, увековечил и народное пристрастие к подаваемым на чайный стол шоколадным изделиям, и память о тех, кто шоколадную и сопутствующую ей продукцию выпускал в России до и после революции.

Второй из посвященных шоколаду музеев официально распахнул двери несколько позже увлекательной экспозиции на Красносельской. То был музей истории русского шоколада, открытый в части помещений бывшего кинотеатра «Москва» на Триумфальной площади, звался тот знаменитый синематограф и «Триумфальным», и «Домом Ханжонкова» — еще в 1910 году учреждал и благоустраивал его выдающийся кинопромышленник. Увы, уже в наши дни кино с Тверских улиц ретировалось полностью. Не стало и центрального столичного кинотеатра «Россия». Если же погрузиться в туманность предреволюционных лет или во времена НЭПа да прогуляться от Манежной к Тверской заставе, можно было стать очевидцем богатого кинематографического застолья: «Большой Московский», «Гранд-Электро», «Миньон», «Люкс», «Палас», «Амур», «Аре», «Триумфальный», «Апполон», «Прогресс», «Сфинкс», «Ялта». Уверен, одни только имена ушедших синематографов способны вызвать обильное слюноотделение киноманов.

И еще. Каждое из прозваний могло послужить наименованием торта, пирожного, бисквита — в общем, десерта, неизменно предлагаемого к чаю или кофе в кинематографическом буфете, что в обязательном порядке существовал при любом из городских обиталищ кино. Свой буфет с чайной продукцией имелся и в «Триумфальном» — «Москве». Теперь здесь властвует шоколадный дух. Есть и лавочка конфет и шоколада ручной выделки. Историю же распространения какао-бобов, ведущей составляющей излюбленного десертного продукта, мы уже знаем. Знаем и имена старых московских шоколатье, некогда начинавших со штучного производства.

Между тем подобный штучный товар нам и сегодня предложат в ряде заведений, громко именуемых музеями шоколада. Таковой существует в Москве, на углу Волхонки с Ленивкой, имеется и в самом центре подмосковного Ногинска. По сути, то — презентабельные бутики, своеобразные коллекции которых как раз и являет дорогая шоколадная продукция ручной авторской выработки...

Авторскую продукцию иного порядка — инсталляции, живописные и фотографические работы — нередко можно увидеть и там, где клиенты свой обеденный или вечерний чай сочетают с наслаждением современным искусством. Это некоторые рестораны и кафе, совмещающие столовую деятельность с выставочной.

В частности, арт-галерея «Древо» располагается при заведении общепита на Малой Никитской, д. 16, а экспозиция «Вернисаж 1420» работала в ресторане на Волгоградском проспекте, д. 26. Галерея «А» имеется при кафе на Селезневской, д. 54. Наверное, чай здесь душистее и вкуснее.

К сожалению, призывный ароматный дух в связи с деиндустриализацией, закрытием многих фабрик, в том числе кондитерских, уходит из сложившейся атмосферы московского центра. Закрытые промышленные предприятия тут и там перепрофилируются в деловые и выставочные комплексы. К примеру, типичная участь постигла детище русского немца Эйнема, поскольку весь «Красный Октябрь» обращен в огромный арт-центр «Стрелка». Постепенно и «Большевик», дело Сиу, заполняется офисными и выставочными пространствами. Да и на Малой Ордынке былой цех обжига арахиса от комбината «Рот-Фронт» стал галереей «Глаз». Сладкое околочайное производство уступает место новомодным течениям в искусстве. Для посетителей закрылся и интересный музей чая, работавший на Московской чаеразвесочной фабрике в Лефортове. А ведь чай — наш народный, национальный напиток. Неспроста и ранее по всей Златоглавой, особенно в районах больших торговых и проезжих улиц, раскидывались сети чайных, закусочных, трактиров. Писатель Иван Шмелёв, совершавший паломничества в Троице-Сергиеву лавру, в книге «Лето Господне» вспоминал о бывшем где-то за Крестовской заставой и принимавшем тысячи богомольцев трактире «Отрада». Хозяин заведения самолично разливал и подавал чай с немудрящей снедью любому входящему и при этом декламировал наивное стихосложение собственного сочинения: «Брехунов зовет в “Отраду” всех — хошь стар, хошь молодой. Получайте все в награду чай с мытищинской водой».

Феномен любимой воды, главной снабженки Москвы на протяжении десятилетий, весьма прост: отменное качество и своеобразная реклама, составленная самой императрицей. Дело в том, что по дороге Екатерины II в лавру ей от мытищинских ключей поднесли испить водицы, которая сильно пришлась по вкусу. И государыня постановила: из Мытищ вести трубопровод в Первопрестольную и снабжать той водой город. Каменным памятником исполненного указа и по сей день служит Ростокинский акведук.

Собственно, в самих Мытищах, выросших за счет промышленного дореволюционного бума и советской индустриализации из села в крупный областной город, о воде, самоварах и чае тоже многое напоминает. Промышленный расцвет, в частности, привел к созданию Саввой Мамонтовым с подельщиками Александром Бари и Константином Арцибушевым Мытищинского вагонного завода. Впоследствии завод нарекли машиностроительным и он направлял свою продукцию в 25 стран мира. Между прочим, именно там начинал трудиться легендарный маршал Блюхер, а сам завод, открытый в мае 1897 года, раскинулся на бывших землях упоминаемого выше чаеторговца Перлова.

И еще. Крупный железнодорожный промышленник и замечательный меценат Мамонтов трогательно заботился о быте мытищинских рабочих, вкладывая немалые средства в строительство для них жилья, детских садов, амбулаторий, а также целой системы чайных и булочных. Таким образом, чайная тема по касательной затронула и Мытищи, история которых наряду с историей машиностроительного завода, главного поставщика составов для Московского метрополитена, наглядно отражена в залах местного историко-художественного музея на улице Мира. Между прочим, там среди экспонатов наличествуют старая посуда, самовары, знаменитые жостовские подносы — опять-таки к чаепитию. Свое скромное место нашлось и биографиям тех художников, которые когда-либо работали и жили на этой земле. Один из них — В.Перов, создававший здесь полотно «Чаепитие в Мытищах».

Что ж, много мытищинской воды утекло со времен указа Екатерины II. А чая, развариваемого здешней водой и потребляемого москвичами от души, немерено, кажется, ушло еще больше. «На Руси веселье есть пити» — эту историческую фразу приписывают равноапостольному князю Владимиру. Наверное, справедливо. Только следует добавить: пити чай. И посещать музеи, где так или иначе присутствует близкая каждому чайная тема; впрочем, в какой-то мере чайный сюжет сродни любому музею, ибо давным-давно сложившаяся культура чаепития — это культура народа вообще. Это и история государств с их бытом, сословным и национальным лицом, промышленностью, торговлей. Это и наш мир. И пусть тишину его нарушают разве что рассказы музейных экскурсоводов да бурлящие звуки воды, приводимой к кипению во славу чаепития...