* * *
Когда б я знал, куда течет вода,
Куда огонь свое возносит пламя,
Я б примирился с миром навсегда
И мир со мной, не стало зла меж нами.

Когда б я знал, кто возвращает свет,
Когда навеки тьма закрыла веки,
Я б отыскал необратимый след,
Которым вдруг ушли на небо реки.

Я по земле за солнцем колесил,
Я каждой мысли предавал усердье,
И всех умерших к жизни воскресил,
А всем живым пожаловал бессмертье.

Но мир меняет золото на медь,
И кто-то сверху шепчет в укоризне,
Что только жизнь оправдывает смерть
И только в смерти оправданье жизни.

Мне доживать в неведенье своем
Пред вечной тайной, скрытой в человеке,
И вновь вода сливается с огнем
И закипают ледяные реки.


* * *
Больно резать по живому,
А по мертвому больней,
Я по следу межевому
Уходил в простор полей,

Я искал себе кумира
Средь отеческих могил,
Было холодно и сиро,
Не хватало слез и сил.

Но зато звезда светилась,
Отражая свет в окне,
И душа моя томилась
По заветной старине.

Я в провалах бездорожья
Видел всех, кто был забыт,
И рука держала Божья
Надо мной Небесный щит.


* * *
В эту грозную ночь ветер щелкал кнутом,
Тьма вязала концы и начала,
И спросил я у Тьмы: «Что же будет потом?»
«Белый свет будет», — Тьма отвечала.

Дотерпел я, дождался, забрезжил рассвет,
Зацепился за землю лучами,
И спросил я, тревожась: «А что же вослед?»
«Будет тьма», — Белый Свет отвечал мне.

И, упорствуя, каждый стоял на своем
И одно выговаривал имя,
И веревкой вилась, и горела огнем
Жизнь моя, как граница меж ними.


* * *
Не мерещится мне и не снится,
А творится со мной наяву,
Прямо в руки садится Жар-птица,
А синица летит в синеву.

Ослепительный царский подарок!
Тяжесть золота грею в горстях!
А синица поет спозаранок
И гоняет мошку в воздусях.

Оттого мою голову сносит,
Как под ветром макушку сосны,
Что Жар-птица — как поздняя осень,
А синица — предвестник весны.

Ячея у ловушки густая,
Но я душу свою не гублю,
И Жар-птицу из рук выпускаю,
И синицу в силки не ловлю.


* * *
Как бы мы себе ни лгали
Во спасение свое,
Жизнь проходит по спирали,
Не уходит в забытье.

Повторяется потеха,
Грех рождает новый грех,
Страшно жить в начале века,
Если помнишь прошлый век.


* * *
Долгий путь слезой суровой вышит,
Прорастет слеза и зацветет,
Кто не слушал — больше не услышит,
Кто не выжил — больше не умрет.

На каких мы выросли заквасках!
Как дышали светлою волжбой!
Укатили сказки на салазках
И забрали бабушку с собой.

Я с тревогой памяти внимаю,
Санный след, как ленточку, тяну,
Жизнь прожил, а все не понимаю
То, что жизнь обратно не верну.

Утомились реки от движенья,
Наплывает зеркалом слюда,
И еще живые отраженья
Прибирает мертвая вода.


Лебеди-гуси

В каждом прожитом дне понимания больше и грусти,
С каждой спичкой зажженной и сам, словно хворост, горю,
А забудусь на миг, и несут меня лебеди-гуси
Через лес, через дол, через долгую память мою.

Озаряются дали, и вижу я мать молодою,
И отец-молодец, с ним любая беда — не беда,
Ранним утром меня умывают живою водою,
Чтоб с меня худоба уходила, как с гуся вода.

Над тоскою моей, над заснувшей с усталости Русью,
На вороньим гуляньем, затеявшим суд-пересуд,
Сколько крыльев хватает несут меня лебеди-гуси,
Сколько крика хватает зовут мою память, зовут.

То дорога легка, то вокруг облака без просвета,
То дымком от печи, то пожаром потянет с земли,
Золотыми шарами и медом нас балует лето,
Серебром осыпают усердные слуги зимы.

Но недолог полет, возвращенье всегда неизбежно,
Оборвется сомненье, проститься — и то не успеть,
И смотрю я назад, и такая мне видится бездна,
Что оставшейся жизни не хватит ее разглядеть.


Дом

Часы не идут, вязнет сырость в углах,
Все окна крест-накрест забиты,
Но скрипнула дверь, словно соль на зубах,
Душа поднялась до молитвы.

Когда я входил в этот дом нежилой,
Концы не сходились с концами,
Но печку при мне затопил домовой,
И печь зацвела изразцами.

Сквозняк коридоры продул на лету,
Крылом не задев паутинки,
И память размыла в глазах темноту,
Как переводные картинки.

Немного тепла — и вокруг оживут
Давно позабытые лица,
И долгий со мной разговор заведут,
Как сладко им разговориться!

Я слушаю их да и сам не молчу,
От радости все будто пьяны,
А наш домовой затепляет свечу
И чай разливает в стаканы.

Качается месяц сквозь доски в окне,
Полы лунным светом протерты,
И силы мои возвращаются мне,
И жизнь возвращается мертвым.


* * *
Даль бездонная, даль вековая,
Ветер срезал щетину со щек.
Я пред вечностью мышь полевая,
А быть может, и меньше еще.

Что ей кости мои раскладные?
Что ей разум зарвавшийся мой?
Вечность знает слова заварные,
Ими кормится спор мировой.

Я к земле сам себя прижимаю,
Я от слов своих зябко дрожу,
Забываю их, вновь вспоминаю,
Как заварку, сквозь зубы цежу.


* * *
Чем ухабистей путь, тем красней на обочинах храмы,
И чем легче земля, тем небес неподъемнее спуд,
Здесь во веки веков каждый мертвый не ведает срама,
Здесь живые до смерти с виной пред собою живут.

Я из этих глубин, я из этих густых бездорожий,
Я за миг до рожденья виной был крещен и клеймен.
Что молчанье мое по сравненью с молчанием Божьим?
Что исканья мои по сравненью с потерей времен?

Никому из живых не узнать — мы куда и откуда,
А у мертвых спросить, не отыщешь в миру толмача,
Солнце выдержит круг, не навеки дожди и остуда,
Жизнь — рубахой на мне, велика, но с родного плеча.


* * *
Подолгу не видящий света,
Живущий на самом краю,
Я лишь ожиданием света
Оправдывал долю свою.

И верил не в легкое слово,
Вгрызаясь в подзолистый лед,
А в то, что земные оковы
Терпенье мое перетрет.


* * *
Песок тягучий черным цветом,
И волны серым сквозь шугу,
И понимал я — даже летом
Здесь отогреться не смогу.

И замирал я в ожиданье,
И был послушным, как чернец,
И мне разгадка мирозданья
Казалась близкой наконец.

Но ветер сыпал в лихорадке
Песком с водою по глазам
И за мгновенье до разгадки
Меня отбрасывал назад.

Он зло пружинил на просторе,
Он разрастался в ураган,
И понимал я — здесь не море,
Здесь миром правит океан.