Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Памятники-статуи святым угодникам

Великий святитель и замечательный церковный публицист начала ХХ века, богослов, политический и государственный деятель Российской империи архиепископ Православной Российской Церкви Никон (Рождественский) родился 4 апреля 1851 года в селе Чашниково Верейского уезда Московской губернии в многодетной семье сельского дьячка Ивана Андреевича.

С детства он был приобщен к церковной жизни, рано начал читать христианскую литературу — Библию, жития святых и другие книги.

Он писал: «Мы, старики, учились именно по старине: букварь, Часослов, псалтырь Царя Давида. Что до того, что детский ум мало понимал смысл священных слов: ребенку довольно и того, что он обогащает запас памяти. С возрастом у него весь этот запас осветится и смыслом тех или иных выражений и слов. А пока важно и то, что в его душе закладывается прочный фундамент для тех церковных настроений, какими он будет жить потом в сознательной жизни. Помню себя на руках моего родителя, когда он, после долгих моих просьб, принес наконец из церкви Часослов: как же я рад был этой книге, как целовал ея кожаный переплет, ея красные строки!.. Тут же, сидя на руках у отца, я дал обещание становиться на клирос, учиться петь, а потом и читать в церкви… Сколько радости, сколько счастья — стать на клиросе, подпевать отцу, а когда усвоишь навык к чтению — прочитать «Ныне отпущаеши», а потом и шестопсалмие… Знают ли нынешние дети это счастье?»

С января 1879 года — в течение последующих 25 лет — был редактором «Троицких листков», религиозно-просветительского издания для народа. В 1900 году за издание «Троицких листков» он был удостоен Макарьевской премии.

В 1885 году назначен соборным иеромонахом московского Донского монастыря. В том же году была издана его книга «Житие и подвиги преподобного Сергия, игумена Радонежского и всея России чудотворца».

В мае 1913 года принимал участие в осуждении русских афонских монахов-имяславцев в Андреевском скиту. Был послан Св. Синодом на Афон на военном корабле; по его указанию несколько десятков монахов было в итоге выдворено в Россию.

В 1916 году отошел от активной деятельности, по прошению был уволен с должности председателя Издательского совета и сосредоточился на служении в Троице-Сергиевой лавре. В конце жизни он издал книгу Сергея Нилуса «Близ есть, при дверех».

Умер 30 декабря 1918-го (12 января 1919 года) в Троице-Сергиевой лавре, где и был погребен.

Предлагаем читателям статью архиепископа Никона (Рождественского), в которой он убедительно показывает чуждость церковному благочестию и неприемлемость для православной традиции установки памятников-статуй святым угодникам Божиим.
 

* * *

Московское археологическое общество хочет поставить памятник смиренным служителям Церкви Русской: святителю Гермогену, Патриарху Всероссийскому, и преподобному Дионисию, радонежскому чудотворцу. Местом памятника избрана историческая Красная площадь в Москве, где уже красуется памятник Косме Минину и князю Пожарскому. Археологическое общество желает сим памятником ознаменовать наступающее в 1912 году трехсотлетие окончания великой Смуты, до основания потрясшей нашу матушку-Русь в начале ХVII столетия. Памятник, очевидно, должен говорить русским людям: «Любите Русь, как мы любили, целым сердцем; будьте готовы положить за нее свои души, отдать ей беззаветно все: и ум, и сердце, не говоря уже об имуществе, отдать самую жизнь свою за ее благо. Смотрите на нас и вспоминайте наше время, наши подвиги».

Святейший Синод предоставил Археологическому обществу произвести в текущем году во всех церквах Российской империи тарелочный сбор за всенощными бдениями и литургиями в праздники апостолов Петра и Павла и Успения Богоматери. Так откликнулась церковная власть на начинание Археологического общества.

В последнее время сборы по церквам в великие и не в великие только праздники — обычное дело. Собирают ежегодно в известные дни разные общества: Миссионерское, Палестинское, попечения о слепых, Красногo и других крестов — всех таких не перечтешь; собирают и не ежегодно, а только раз или два, в определенный день, на то или другое доброе дело. Не могу не заметить, что святое дело христианского благотворения, всецело некогда принадлежавшее Церкви, ныне большею частью ушло из Церкви и является в нее только с кружкой или тарелкой для сборов, а все распоряжение сими сборами идет уже мимо Церкви... Не буду теперь останавливаться на этом вопросе: можно ли сие признать нормальным явлением в церковной жизни по самому существу, тем более что к настоящему случаю это едва ли может иметь и отношение. Церковь строила и строит храмы как памятники, но еще никогда не строила памятники в мирском смысле этого слова. Я хотел бы только отметить, что это даже едва ли не первый случай сбора на памятник во время богослужения в церквах наших. Собирали на построение храмов, на школы, на богадельни, на миссии — словом, на дела добрые, но не на постройку мирского памятника. Не хочу восставать против такого сбора и теперь, ибо распоряжение церковной власти уже состоялось, никакой ереси в нем не усматривается, а потому и протестовать против него нет повода. Но при исполнении сего дела, при построении памятника, может произойти нечто такое, от чего хотелось бы предостеречь теперь же и Археологическое общество, и тех, кто должен отвечать пред Богом и историей за возможный соблазн...

Прежде всего вспомним: когда Москва решила поставить памятник царю-освободителю, то покойный государь, мудрый носитель народных идеалов, особенно был озабочен тем, чтобы этот памятник, поставленный в Кремле, этом, по его выражению, «алтаре Руси православной» не нарушал своим мирским характером духовной гармонии святынь кремлевских. Он был прав: до сего времени Кремль не имел в себе ни одного памятника в западноевропейском смысле, для него ясно было, что такие памятники не вполне отвечают народному миросозерцанию. Народ знает памятники-храмы, но не памятники-статуи, и очень мудро было избрано место для памятников самому ему, великому царю-миротворцу, вне всероссийского «алтаря» — Кремля: как будто он смиренно вышел отсюда, чтобы в благоговении созерцать издали святыни Руси православной с своего величественного трона, от храма-памятника великих событий 1812 года. А памятник своему великому отцу он закрыл дивною сенью, поучающею своими мозаиками русских людей любви к своим царям... Пусть Императорское археологическое общество и те художники, которые будут обдумывать проект памятника патриарху Гермогену и преподобному Дионисию, глубоко задумаются над этим... Во всяком случае, в обсуждении сего вопроса необходимо участие представителя Святейшего Синода, и окончательное его решение, прежде чем восходить на высочайшее воззрение, должно быть предоставлено Святейшему Синоду.

Я сказал, что памятники-статуи не отвечают нашему русскому народному миросозерцанию, нашим народным идеалам. Православная Церковь не приняла ваяние в качестве церковного искусства: она только терпит его как исключение из общего правила. Ваяние слишком напоминало христианину первых времен культ языческий, языческих идолов, которых так ненавидели христиане; оно, воплощая идею, недостаточно способно было одухотворить ее, слишком, так сказать, оплотеняло ее... Вот почему оно несродно духу чистого Православия. Западная Церковь постепенно ввела в свой культ ваяние потому, что сама, хотя и бессознательно, постоянно находилась под влиянием воспринятых от язычества идей. Все римское богословие со времени разделения Церквей построено на человеческом, юридическом начале. Вся культура, искусство, наука — все имело корни в язычестве. Римская Церковь не задумывалась и языческого Зевса переделывать в апостола Петра, вручая ему ключи Царства Небесного. Православие взяло из языческой культуры только то, что было чисто по природе своей, что не отвлекало мысль верующего в сторону язычества. Церковь взяла для своих храмов, например, план театра, но самый театр отвергла. Для удовлетворения потребности эстетического чувства она создала нечто отдаленно напоминающее первобытный театр времен Софокла, Еврипида и др. великих трагиков (ибо театр того времени был для язычника почти богослужением), но и то очистила, возвысила, одухотворила до того, что всякое напоминание о театре исчезло. Я говорю об обрядах богослужебных, о пении и т.п. Ваяние же отвергла, заменив его живописью, вернее — иконописью. Наш народ всю свою культуру воспринял от Православной Церкви: понятно, что и на всякие статуи он смотрит с церковной точки зрения. Мне приходилось, например, слышать от простых поселян наименование памятника Пушкина «идолом». И думается мне, что уже по одному этому не следует ставить памятника святым печальникам родной земли в виде статуй: зачем насильственно навязывать народу доселе чуждое ему воззрение на памятники святым людям? Зачем вводить его в искушение мыслию о том, место ли угодникам Божиим стоять среди площади? Не будет ли это профанацией, особенно при нашей русской неряшливости, когда не редкость, например, видеть голубиный помет на памятнике Пожарскому и Минину, когда слышится нередко непечатная брань извозчиков около заветных святынь наших храмов, когда подножия памятников не защищены от возмутительных надписей?..

Пусть так, пусть ставят у нас памятники великим людям, прославившим нашу родную Русь, пусть эти памятники, как памятник Минину и Пожарскому, и говорят, и даже перстом показуют русским людям на те святыни, за которые они грудью стояли: «Не на нас смотрите — смотрите вот на эти святыни, любите их, умирайте за них, в почитании их — залог для вас Божия благословения». Пусть даже красуется памятник славному нашему святому князю-просветителю Владимиру, высоко поднимающему святой крест над купелью Руси Святой — старым Днепром: все это тени нашего славного прошлого, все это — поучение современных поколений «в лицах», но все это так отзывается земным, что не следовало бы прилагать к угодникам Божиим, прославленным от Бога славою нетленною. Правда, и Владимир — Божий угодник, но он не монах, не святитель, а святителям и монахам мы еще не ставили памятников. Правда, в разных украшениях памятников, в виде деталей, как на памятнике «Тысячелетие России» в Новгороде, и они есть, но ведь это детали, а не главное, это подробности, а не целое... Во всех мирских памятниках сказывается как бы опасение: а ну, забудут люди этого человека?.. Отольем же ему возможно вечный памятник из металла: это надежнее будет... Но сердце русского человека не может и мысли допустить, чтобы оно забыло своих родных молитвенников пред Богом, угодников Божиих. Русский человек пойдет к их святым мощам, поклонится им в их нетленных останках, приобретет себе в дом их святую икону и станет с ними молитвенно беседовать. А есть возможность — и храм в честь их построит, имя сыну или дочери даст. Видеть же их статуи среди площади, хотя бы и той площади, которая видела их подвиги на пользу земли родной, едва ли он пожелает...

Скажут: тогда вы совсем не желаете памятников святым людям? Да, кстати, патриарх Гермоген еще и не прославлен...

Во-первых, не пора ли прославить нетленно и открыто почивающего в московском Успенском соборе святителя — священномученика за отечество Гермогена? Ведь в некоторых святцах XVIII века он называется уже святым.

Во-вторых, я желал бы видеть памятник-храм, по меньшей мере — памятник-часовню в честь сих угодников Божиих. И представляется мне она в стиле древнерусских церквей, по внутренним стенам вся украшенная мозаиками из жизни и подвигов святителя Гермогена, преп. Дионисия Радонежского — и почему к ним не присоединить и подвиги Авраамия, келаря Троицкого? Против входа — икона Гермогена и Дионисия с горящею пред нею лампадою. Наружные стены можно украсить также мозаикой, если русскому стилю претят барельефы. Все должно говорить сердцу русскому о подвигах их. Какая благодарная задача для наших родных художников, каковы В.М. Васнецов и А.Н. Померанцев!

Если епархиальная власть найдет полезным в часовне поставить свечной ящик, то доход от свеч должен идти на распространение изданий строго православного и патриотического содержания, дабы самый памятник великих патриотов продолжал их святую деятельность среди народа русского. В известные дни, в дни памяти угодников Божиих, из ближайшего Покровского собора должен быть к памятнику крестный ход для служения молебнов печальникам родной земли. Следует установить и панихиды обо всех, за веру православную, за царя и отечество душу свою положивших во дни смут, как ХVII, так и нашего века, за всех, подвигом добрым подвизавшихся в то время. Такой памятник будет по сердцу народу православному. К нему будут приходить не любоваться только, не ради праздного любопытства, но и молиться, входить в общение с теми, о ком памятник сей говорит нашему сердцу. Пора нам перестать идти в хвосте за западными народами, пора быть самобытными хотя бы в том, что завещала нам родная старина. Тем, западным, позволительно ставить статуи и святым, и не святым людям: для них старый, отживший языческий греко-римский мир был не чужой; о нас, русских, сказать этого нельзя.

Мы не знали греко-римской цивилизации; мы, можно сказать, как только появились на свет во всемирной истории, так и окрещены в святую нашу веру православную. Западные народы приняли христианство уже взрослыми, мы — младенцами... Взрослый уже становится неспособен так глубоко воспринимать новые идеалы духовных воззрений, как тот, кто воспринимает их с молоком матери. Я не говорю об избранниках Божиих, о тех гигантах духа, которые прославили историю Церкви от первых времен христианства: я разумею народные массы, народы Запада как исторические личности. В отношении к памятникам именно так и было. Укажите хотя один пример во всей истории Церкви, когда бы Церковь в лице своих святых мужей благословила, одобрила, признала благоприятным постановку мирских памятников кому бы то ни было из исторических деятелей. Римская Церковь, уклонившись в сторону мира, многое и усвоила заимствованное от мира.

Не лишним считаю кратко повторить здесь то, что писал я в «Душеполезном чтении» 14 лет тому назад.

Великий знаток нашей русской народной жизни и ее идеалов Ф.М. Достоевский говорит, что «наш народ живет идеей Православия в полноте, хотя и не разумеет ее отчетливо и научно. В сущности, в народе нашем все из нее одной, из этой идеи, и исходит, по крайней мере, народ наш так хочет, всем сердцем хочет, чтобы все, что есть у него и что дают ему, из этой одной лишь идеи и исходило».

К сожалению, когда мы в течение последних двух веков из своего «окна» любовались на Европу и жадно учились у ней «цивилизации», мы задом стояли к родной России и ее святому Православию. Оттого и набрались оттуда привозных, часто самых дешевых понятий и воззрений без всякой их оценки и спешили, как можно скорее применить их к своей жизни, чтобы похвалиться пред «ученою» Европою: вот-де мы какие умники!.. Но удивительное дело, старые, древнерусские воззрения, несмотря на все усилия их забыть, затереть, несмотря на старания наших «интеллигентов» подменить их привозными, крепко живут в нашей народной массе. При всей своей духовной красоте и возвышенности, по-видимому для этой темной массы недоступных, они каким-то инстинктом передаются из рода в род, из поколения в поколение, и когда «интеллигент», уверенный в высоте и истинности своих понятий, принятых им с Запада от «просвещенных» европейцев, развязно предлагает их русскому, исконно православному простецу, то этот русский простец спокойно отвечает ему: «Поди ты к Богу со своими затеями! Совсем не по душе они нам, русским людям». Пусть наши «интеллигенты» говорят, что русское невежество не додумалось до таких прекрасных вещей, как художественные памятники великим людям, мы думаем совершенно напротив.

Русский народ, как великая историческая личность, внутренним, духовным своим инстинктом понимает вещи гораздо глубже, чем ученики Европы, от него отщепнувшиеся. Русский мужичок говорит: «Памятник ставят для того, чтобы не забыли, что жил на свете такой-то». В самом деле, в слове «памятник», как я сказал, уже не звучит ли опасение этого забвения?.. Угодникам Божиим, например преподобному Сергию, не ставили памятника-статуи, а попробуйте поставьте ему такой памятник, знаете ли, что скажет народ? Он скажет, что это кощунство, профанация... Если он по скромности своей не говорит этого о памятнике князю Владимиру, то лишь потому, что в руках у князя крест, а поверьте, на памятник его никто не станет молиться, его удел — праздное, холодное любопытство толпы. Хорошо знал это русским православным сердцем святитель Киевский Филарет и потому в свое время протестовал против постановки памятника-статуи князю Владимиру и не постеснялся даже назвать этот памятник «идолом».

В чем же дело? Почему русский народ так холодно-безучастно смотрит на памятники-статуи? Ответ на это находим в Книге Премудрости Соломоновой (гл. 14, ст. 14), там сказано, что «памятники вошли в мир по человеческому тщеславию». А это чувство — нехорошее, не христианское, нехорошо оно, когда живет в сердце человека, нехорошо, когда и другие питают его чем бы то ни было. Когда достоинства, заслуги, подвиги признаются другими как проявление в человеке даров Божиих, когда все это обращается во славу Божию, когда в человеке гениальном признается величие дара Божия, тогда тщеславию нет места, и прославляемый приемлет похвалы с глубоким смирением, относя их всецело к Божией благодати. А когда о Боге забывают, когда все приписывают человеку — по крайней мере, молчат о Боге, хвалят только человека и его «гений» и этому гению, как природному свойству личности человеческой, ставят памятник, — тогда уже является служение страсти человеческой, служение тщеславию, а это, по народному воззрению, да и по правде Божией, есть уже тонкое идолопоклонство...

Мы, православные, в отношении к нашим ближним, как живым, так и почившим, должны неизменно руководиться златым правилом нашего Спасителя: еже аще хощете, да творят вам человецы, и вы творите им такожде. Примените это правило к памятникам, и ваша совесть скажет вам, что мирские памятники усопшим вовсе не нужны. Мы себе таких памятников по совести не пожелали бы, и усопшие, если бы их спросить, то же нам сказали бы.

Но, может быть, памятники нам нужны? Да, нужны, но не памятники-статуи. И благочестие народное создает такие, в духе народном, памятники. Это памятники, дающие возможность входить с усопшими в непосредственное, живое общение в молитве, это храмы Божии, часовни, обители... Понятно, почему покойный государь-праведник Александр III не пожелал на месте убиения своего родителя поставить простую часовню, а непременно храм Божий: его добрая православная душа понимала все значение молитвы церковной и молитвы народной за душу царя-мученика в храме Божием. Пусть будут созидаемы памятники не столько лиц, сколько событий: это то же, что книги или повести о минувших судьбах родной земли.

Волей-неволей приходится сделать уступку: пусть, если уж завелись они на Руси, будут памятники и лицам историческим, не святым людям, и пусть они говорят не столько о лицах, сколько о тех великих идеях, носителями коих они были. Таков, например, и есть памятник Пожарскому и Минину: как я уже сказал выше, он отводит мысль зрителя на заветные святыни Кремля, на которые и указывает нам Минин со своего пьедестала[1]. А святым Божиим, каковы суть патриарх Гермоген и преподобный радонежский чудотворец Дионисий, ставить статуи не подобает. И без таких памятников память их в род и род, потому что в память вечную будет праведник.

1910

 

[1] Надо сказать, что рука отлитого в бронзе Минина уже давно не указывает на святыни Кремля. Это произошло потому, что поставленный в 1818 году в центре Красной площади памятник Минину и Пожарскому был перенесен в 30-х годах ХХ века к Покровскому собору и повернут на 90 градусов.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0