Главы из неопубликованной книги «Москва ХХ века»

В конце ноября 1917 года был образован Жилищно-земельный отдел Моссовета (Жилземотдел) с целью проведения в пределах Москвы муниципализации частных квартир и «уплотнения» владельцев домов с центральным отоплением. К концу года было реквизировано 216 домовладений, и в них переселили до 20 тысяч рабочих и служащих.

Москвичей в 1918 году больше, чем события Гражданской войны на Дону или на Украине, интересовал жилищный вопрос в их родном городе. Многие жили под страхом выселения.

Москвич Никита Окунев 9 января 1918 года записывает: «В Москве и, я думаю, по всей теперь России завелись везде крепчайшие запоры, железные и деревянные ставни, и, как в старину, в особенности для ночного времени все так замкнуто, закрыто, заперто, нелюдимо, темно, что даже жуть берет».

Москвич Владимир Михайловский 13 марта 1918 года записывает: «Заборная литература обогатилась еще новым произведением. Расклеено обязательное постановление о выселении из Москвы людей без определенных занятий в целях разгрузки города от лишних голодных ртов. А наехало в Москву этих лишних из Петербурга вместе с советским (большевистским) правительством видимо-невидимо. Причем они все бесцеремонно захватывали лучшие гостиницы, клубы, частные квартиры, точно неприятели, победоносно овладевшие городом. Своих коренных москвичей изгоняют, а пришлый, чуждый элемент поселяют. Вражда и злоба к большевикам растет все более и более».

Никита Окунев 16 марта 1918 года записывает: «Беспощадно реквизируются московские особняки, и некоторые даже в драку большевиков с анархистами. Последние, когда захотят, первым не уступят. Так было с особняком А.В. Морозова в Введенском (с 1922 года Подсосенском) переулке. Там картины знаменитых художников, там редкое собрание старого фарфора, и сам Морозов просил, чтобы в особняк поселились какие-нибудь влиятельные большевики. Так и было сделано: начали переезжать чины Комиссариата путей сообщения. Но прикатили на броневике анархисты и выгнали из особняка самого Морозова и его квартирантов-путейцев. Устраивают в особняке общежитие безработных, а фарфор обещают передать в “Национальный музей”, который они предлагают устроить».

1 апреля 1918 года президиум Московского Совета принял решение об уплотнении жилой площади, занимаемой непролетарскими слоями населения.

29 октября 1918 года москвичам объявили, что они имеют право пользоваться жилой площадью не более 20 квадратных аршин (14 кв. м) на взрослого человека и 10 квадратных аршин (7 кв. м) на ребенка.

Декретов и постановлений было больше, чем дров и угля, а впереди виднелась зима. Моссовет 4 октября 1918 года объявил «Неделю утепления жилых зданий». Но утеплять их было нечем, от сырости и холода жилища, которые теперь принадлежали государству, а значит, на них было наплевать жильцам, стали потихоньку разваливаться.

К 1920 году треть жилого фонда Москвы оказалась разрушенной.

Михаил Булгаков в письме к своей сестре Н.А. Булгаковой-Земской 23 октября 1921 года рассказывает о своем новом жилище:

На Большой Садовой
Стоит дом здоровый.
Живет в доме наш брат —
Организованный пролетариат.
И я затерялся между пролетариатом,
Как какой-нибудь, извините за выражение, атом.
Жаль, некоторых удобств нет:
Например, испорчен ватерклозет;
С умывальником тоже беда:
Днем он сухой, а ночью из него на пол течет вода.
Питаемся понемножку:
Сахарин да картошка.
Свет электрический странной марки:
То потухнет, а то ни с того ни с сего разгорится ярко.
Теперь, впрочем, уже несколько дней горит подряд,
И пролетариат очень рад.
А за левой стеной женский голос выводит: «Бедная чайка...»,
А за правой играют на балалайке.

С 1 мая 1922 года введена плата за пользование жилыми помещениями. Это решение, как и перевод на хозрасчет коммунального хозяйства и разрешение на приобретение жилья за деньги, изменило отношение жильцов к своим квартирам. Ими стали дорожить, и уже не выламывали деревянные балки на крышах, чтобы запастись впрок дровами.

Особая сессия Советского народного суда Москвы 3 сентября 1922 года отметила о положении в столице: «Системы водопровода, канализации и отопления разрушены, в квартирах отсутствовали водопроводные краны, раковины и батареи центрального отопления, сняты кухонные плиты, в большинстве квартир разобраны полы, всюду грязь, мусор».

Вместо центрального отопления для обогрева в зимнее время в домах устраивали самые примитивные печи. Такой повсеместный древний способ обогрева жилища описал журналист Г.К. Попов: «В любой комнате в Москве стоит посередине на паркете печка, сложенная кое-как из плохо обожженного кирпича (центральное отопление нигде больше не действует). От печи через всю комнату идет длинная жестяная труба, пропущенная через специальную пробоину в коридор, набитый доверху всякой рухлядью. Московские шутники окрестили эту печку “буржуйкой”, должно быть, потому, что только состоятельные люди могут позволить себе такую “роскошь”. Печь и труба вечно дымят, комната постоянно полна дымом. Некурящий человек, войдя в такую комнату, начинает кашлять. Глаза болят нестерпимо. Печь и труба, кроме того, постоянно выделяют копоть. Стены, потолок, вещи — все покрыто черным налетом — копотью. Комнаты годами не проветриваются — окна замазаны наглухо круглый год».

Из информационной сводки ГПУ от 8 февраля 1923 года: «На 1-й ф-ке Гознака наблюдается недовольство рабочих отсутствием жилищ. В то время как в домах-коммунах проживает много нетрудового элемента, они вынуждены жить в частных квартирах. На ф-ке имени Звонкова, бывшей Щапова, благодаря агитации рабочих после вынесенного ими на общем собрании постановления о коллективной подписке на золотой заем ныне обращаются с просьбой в завком вычеркнуть их из списков участников, говоря, что будто их обманывают».

Из информационной сводки ГПУ за 11 января 1923 года: «На ремонт и оборудование квартир для рабочих Мосмукомола было израсходовано свыше 90 млрд руб., ремонт же был произведен недобросовестно, и в отремонтированную квартиру поселился председатель Мосмукомола, а не рабочие».

Корней Чуковский 15 февраля 1923 года записывает: «В Москве теснота ужасная, в квартирах установился особый московский запах — от скопления человеческих тел. И в каждой квартире в каждую минуту слышно спускание клозетной воды, клозет работает без перерыву. И на дверях записочка: один звонок — такому-то, два звонка — такому-то, три звонка — такому-то».

Михаил Пришвин 1 апреля 1923 года записывает: «Я очутился в Москве в маленькой сырой комнате, хуже быть не может! Мебелью была в ней простая лавка, на ней лежала съеденная молью енотовая шуба поэта Мандельштама, под голову я клал свой мешок с бельем. Сам Мандельштам лежал напротив, во флигеле, с женой на столе».

Газета «Вечерняя Москва» 14 июня 1924 года сообщала: «Введение новой квартирной платы, обложение излишков жилой площади в тройном размере и, наконец, новый квартирный налог для рабочего строительства начинают оказывать реальное действие. Нетрудовой элемент, занимавший ранее громадную площадь, стал теперь освобождать ее, и благодаря этому во многих местах появились квартиры и комнаты. Так, например, впервые за последние годы на домах в центре города можно видеть записочки с объявлением о сдающихся квартирах и комнатах».

Президиум Моссовета 30 августа 1924 года разрешил трудящимся обмен комнатами и квартирами.

В 1924 году на рабочих окраинах начали строить новые дома облегченных конструкций — в один и два этажа. К июлю 1924 года выстроен первый поселок одноэтажных «термолитных» домов завода «Красный богатырь» на окраине Сокольнической рощи.

В 1924 году также возник Городок имени Н.Э. Баумана — рабочий поселок авиационного завода «Салют» в Измайлове, на территории бывшей царской усадьбы XVII века, вблизи от собора Покрова Пресвятой Богородицы в Измайлове, на Серебряном острове. Основой рабочего общежития стали корпуса бывшей Измайловской богадельни и другие строения усадьбы. Так, в Мостовой башне разместилась молодежная коммуна, впоследствии ликвидированная за «пьянство и аморальное поведение».

В августе 1924 года были изданы новые жилищные правила, по которым жилищно-санитарной нормой на каждого москвича без различия возраста считается площадь в 16 квадратных аршин, то есть около 11 кв. м. Но эта норма так никогда и не была выполнена.

Михаил Булгаков 3 сентября 1924 года записывает: «Лидин рассказал, что один гражданин обвенчался с барышней, с которой встретился случайно на улице, чтобы только она въехала в его комнату. Второго такого я знаю сам — еврей Раввинов просил сегодня (в магазине “Радуга”), чтобы ему порекомендовали какую угодно женщину. Немедленно венчается с ней в загсе, и даже ужином будет кормить, лишь бы въехала (комната более 16 аршин)».

По данным переписи 1926 года, на душу населения в Москве в среднем приходилось 5,8 кв. м жилплощади.

В 1925–1927 годах началось строительство жилых массивов из четырех- и шестиэтажных кирпичных зданий стандартной конструкции с деревянными перекрытиями. Их возводили преимущественно в промышленных районах: в Рогожско-Симоновском (Дангауэровская слобода, Рогожский поселок, Воронцовская улица), Хамовническом (улица Льва Толстого, Хамовнический плац, Усачевка), Бауманском (Хапиловка, Генеральная улица), Сокольническом (Стромынка, Русаковская улица), Краснопресненском (Малая Грузинская улица). Новые кварталы отличались свободной расстановкой зданий, дворами, превращенными в сады, со спортивными и детскими площадками. Одновременно возводили в этих кварталах детские дошкольные учреждения, школы, амбулатории, магазины, столовые, бани. С хорошей вентиляцией и освещением, эти дома знаменовали громадный по своему социальному значению переход от рабочего барака и рабочей казармы к благоустроенному жилью.

Кроме государственного строительства, дома сооружались жилищно-строительными кооперативами.

Накануне праздника Октябрьской революции, 6 ноября 1925 года, на Беговой улице состоялось торжественное открытие жилого поселка для рабочих самолетостроительного завода «Дукс», а на Нижней Пресне (ныне Рочдельская улица) — первых шести двухэтажных четырехквартирных рубленых домов, построенных строительным кооперативом Трехгорной мануфактуры.

В 1925 году Моссовет объявил конкурс на лучший проект дома-коммуны, в котором хозяйка была бы освобождена от ежедневной работы по дому — топить печь, готовить пищу, стирать белье. В Москве подобное здание — студенческое общежитие — возвели в 1930 году по проекту архитектора И.С. Николаева. В восьмиэтажной башне не было индивидуальных кухонь и ванных. В доме насчитывалась тысяча небольших спальных кабин. Из этого ночного царства через санитарный корпус, где принимали душ и переодевались, переходили в другую часть здания, где находились столовые, прачечные и залы для занятий. Книги оставляли в читальном зале — в спальне их даже некуда было положить. Этот «современный быт» во многом напоминал тюремный застенок, и жизнь в нем не приносила радости.

Дома-коммуны во второй половине 20-х — начале 30-х годов ХХ столетия сооружались как многоэтажные здания с минимальными по метражу комнатами («спальными кабинами») и с помещениями коммунального и культурно-бытового значения (столовые, прачечные, детские сектора, клубы и пр.).

Летом 1926 года на берегу Яузы, невдалеке от Преображенской заставы (ныне Преображенская площадь), возведен «Городок крестьян-строителей» — двадцать пять деревянных бараков на сто пятьдесят коек каждый. Еще один барак занимал клуб со столовой и читальней, другой — женщины, обслуживавшие этот городок.

Чтобы разгрузить народные суды от мелких дел по поводу недоразумений между жильцами, проживающими в одной квартире, с 1 июля 1926 года были запрещены громкие разговоры и шум в комнатах с 12 часов ночи до 8 часов утра. Устройство праздников необходимо было согласовывать с другими жильцами квартиры. Пользование примусами допускалось только на кухне. Московское управление недвижимыми имуществами (МУНИ) разработало новые правила распорядка в квартирах. В них, в частности, говорится: «Жильцы, отправляющиеся утром на работу, имеют право внеочередного пользования ванными и уборными. Жильцы, не являющиеся служащими, обязаны уступать очередь служащим по первому их требованию».

О кухне коммунальной квартиры 20-х годов вспоминала Б.С. Маркус: «Наша квартира была обычной коммунальной, каких в Москве было тысячи, десятки тысяч. Кухня и все бытовое обслуживание, вроде водопровода, отопления и канализации, было общим. И поэтому в кухнях стояло столько кухонных столиков, сколько семей жило в квартире. Иногда имели кухни и плиту, на конфорках которой можно было что-то сварить, разогреть, поджарить. Но это бывало редко. Разве что по праздникам, когда плиту разжигали. А так как это бывало не часто, то плита обычно была занята примусами или керосинками... В наше же старое время примус был царем кухни, а керосинка, соответственно, царицей, оба — венцами цивилизации. Примус — это небольшой баллон на трех длинных ножках, загнутых наверху крючком. На эти крючки устанавливалось нечто вроде конфорки, только не сплошной, а сквозной. На эту конфорку ставились кастрюли, чайники, а при стирке даже огромные баки. Как только выдерживали тонкие ножки примуса такую тяжесть (баки-то были наполнены водой с бельем!). В верхней части баллона имелась специальная трубка с форсункой и горелкой. В форсунке имелось тоненькое отверстие, через которое шел вверх распыленный керосин из баллона. Мне иногда казалось, что идет не струйка керосина, а газ. Возможно, что в форсунке жидкость превращалась в нечто газообразное. Для этого создавалось большое давление в баллоне, получаемое накачиванием специальным насосом, укрепленным сбоку. Керосин заливался в баллон через специальное отверстие с плотно закрывающейся крышкой. Чтобы форсунка не засорялась, ее время от времени надо было прочищать специальными тоненькими иголочками на длинных жестяных ручках. После прочистки примус давал огонь большой температуры, распространявшийся ровно по кругу под посудой. Это обеспечивалось специальным металлическим колпачком горелки, которая распределяла огонь равномерно. И примус весело пел и гудел, на короне огня что-то разогревалось, а то и просто можно было долго смотреть на этот красивый огонь завороженными глазами».

Газета «Вечерняя Москва» 5 марта 1929 года сообщала: «В октябре 1928 года Сокольническая строительная контора закончила постройку огромных коммунальных домов на Колодезной улице (близ Преображенской заставы). В ноябре в этих домах поселилось около 2500 рабочих и служащих. Не прошло и несколько месяцев, как эти дома стали в буквальном смысле разваливаться. В стенах образовались сквозные трещины. Все двери в квартирах потрескались, подоконники на 70 процентов полопались».

21 июля 1929 года состоялось первое заседание товарищеского суда (их начали организовывать при жилищных товариществах и при кооперативных домах). Оно прошло на улице Усачева, дом № 19а. На заседании присутствовало около сорока жильцов. Разбирали дела об оскорблении жильцов друг другом, о невнесении платы за коммунальные услуги и т.д. Наиболее суровое наказание — штраф 10 рублей.

В начале июля 1929 года началось выселение нэпманов из их квартир.

Газета «Вечерняя Москва» 1 октября 1929 года сообщала: «Кампания по выселению нэпманов и бывших домовладельцев, с таким жаром начатая несколько месяцев назад, ослабела. Моссовет указал в свое время, что выселение должно быть закончено к 15 июля. Но прошел сентябрь, а районные комиссии еще далеко не закончили свою работу».

Закончилось в октябре 1929 года строительство большого Дома коммуны на Хавской улице. В нем два корпуса — в пять и шесть этажей, в которых, кроме жилых помещений, имеются прачечная, клуб, библиотека, детские комнаты.

На Покровском бульваре к ноябрю 1929 года выстроили дом жилищно-строительного кооператива сотрудников ВСНХ.

Из журнала «За новый быт» за 1929 год: «В доме № 6 по Старо-Даниловскому переулку в квартире из девяти комнат живет двенадцать семей. Квартира приспособлена для небольшого количества жильцов, а посему удобств на 36 человек не хватает. Так в кухне имеется одна раковина, постоянно неисправная. Из нее можно лишь брать воду, но не сливать. Уборная тоже постоянно неисправна. Из уборной в верхней квартире через потолок течет. Стены, оклеенные бумагой, отсырели и гниют. Штукатурка с потолка в кухне обваливается аршинными кусками и грозит проломить кому-нибудь голову. Лестница в подвал разрушена. Круглый день в общей передней стоит в ряд три-четыре ночных горшка, стены увешаны пеленками, тазами. Бывший комендант дома и фабрики гражданин Эрош, невзирая на время, играет на огромной трубе. Зачастую у него собираются участники духового оркестра для репетиций, и жильцы вынуждены слушать эту какофонию».

На Красной Пресне в 1928–1930 годах участок между Студенецкой (ныне Мантулинская) улицей и Смитовским (ныне Шмитовский) проездом был застроен пяти- и шестиэтажными домами, которые используются под жилые квартиры и по сей день. На первых этажах этих домов были размещены детские сады, ясли, почтовое отделение, аптека, универсальный магазин.

Газета «Вечерняя Москва» 15 сентября 1931 года сообщала: «В Сталинском и Бауманском районах началось вселение во вновь отстроенные рабочими жилищно-строительными кооперативами дома на Введенских горах, Большой Семеновской улице, а также в 10-этажный дом в Колпачном переулке и 9-этажный — на Новой Басманной улице».

В 1926–1931 годах Москва получила 5 тысяч новых жилых домов. Основная часть их была построена в рабочих районах, на месте мало пригодных для жилья одноэтажных деревянных трущоб. Новую жилплощадь за эти пять лет получили более 450 тысяч человек, из них 70% рабочих. Выросли целые городки в районах Усачевки, Малых Кочек, Дангауэровки, Дубровки, Трехгорки...

В 1932 году было организовано специальное Архитектурно-планировочное управление при Моссовете, но на следующий год его заменили проектные и планировочные отделы и архитектурные мастерские. Для координации работ была создана городская архитектурно-планировочная комиссия. Жилой городской фонд в 1931–1934 годах увеличился на 2 200 000 кв. м, новые квартиры получили 500 тысяч москвичей. За этот же срок было введено в строй большое количество предприятий культурно-бытового характера, во многих старых домах проведен капитальный ремонт.

В строительстве жилых зданий принимали участие ведущие архитекторы Москвы. Так, А.Щусев спроектировал жилые дома Большого театра в Брюсовом переулке (1930), на Большой Калужской улице (1939–1940), Ростовской набережной (1939). В Гончарном переулке и на улице Володарского к январю 1940 года выстроили многоэтажные жилые дома Народного комиссариата обороны СССР.

Особое значение в предвоенные годы имело строительство крупноблочных жилых домов, которым руководили архитекторы А.Буров и Б.Блохин. В этих первых крупноэлементных зданиях удалось апробировать несколько совершенно разных по конструктивной схеме и архитектуре вариантов. Крупноблочные здания были построены на Ленинградском шоссе (ныне Ленинградский проспект), на улице Большая Полянка, Валовой улице и в других местах.

Продолжение следует.