Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Гардеробщик

Евгений Николаевич Головин родился в 1961 году в Москве. Окончил вуз по военно-юридической специальности. С 1983 по 2002 год состоял на военной службе. Вышел в отставку в звании майора.
Живет в Москве. В журнале «Москва» публикуется впервые.

...А все-таки я посетил галерею Церетели и видел там скульптуры высотой с трехэтажный дом. Поочередно глядя на российских императоров XIX века (трех Александров), я придерживал свой картуз, чтоб не свалился с темени наземь. Исполинские их фигуры, по замыслу скульптора, должны воплощать величие сих персон, а также и самого автора. Осмотрел и другие колоссы. В одном зале в боевой стойке дзюдоиста стоит такой же несменяемый, как и русские цари, президент Путин. Он строго смотрит на пришедших и закрывает собою часть зала, в которую редкие посетители с осторожностью (какова сила искусства!) норовят все-таки прошмыгнуть. В другом зале в образе дворника стоит приснопамятный нам Юрий М. Лужков. Весь мусор, сметенный им в городе, лежит у его ног, а за ним, надо полагать, благообразная чистота. Рядом, не обращая на него внимания, расположились характерные жители Иерусалима, сразу узнаваемые по ужимкам, пейсам и шляпам. Странным показалось то, что и у этих жителей, виденных Зурабом Константиновичем в Святой земле, и у нашего 18 лет бессменного мэра совершенно одинаковая обувь. Вот что это значит? Но мой визит имел другую цель. Набравшись смелого духа, я спросил сперва у смотрителя, а затем у дежурного консультанта: «Не сделал ли мастер скульптуру гардеробщика?» Оказалось, нет. «А может, у него есть творческие планы на этот счет?» Никто этого не знал. Хотел пройти на задний двор и посмотреть, что там, в огромных ящиках, но меня не пустили.

Когда мысли и поиски упираются в тупик, я отправляюсь гулять по московским улицам. Так я продуваюсь ветром и освежаю голову. На Бережковской набережной, в витрине дома никак неожиданно я углядел мраморную статую Аполлона Бельведерского. Сообщений о похищении из музея на Волхонке не было, так что я справедливо решил, что это был муляж музейной копии. Аполлон стоял на возвышении, между витринных рам первого этажа, его мужское достоинство почти упиралось в стекло и было на уровне лица среднего человека. Сотрудники офиса созерцали мощные мышцы плеч, спины и прочего, а уличные зеваки — лицо, грудь и остальное. Еще издали прохожие начинали любоваться грацией Аполлона, но, поравнявшись с ним, почему-то отворачивались. Тут же мне подумалось: это и есть образ посетителя общественного гардероба! Именно так он и должен выглядеть. Мужчина во цвете лет, сдавший верхнюю одежду, но стоящий совершенно голый, поскольку искушенным гардеробщиком он видим насквозь. И хорошо бы поставить их обоих на бульваре, на разных его сторонах, чтоб сквозь деревья и кусты они дружески друг на друга поглядывали. В протянутой руке Аполлона археологи и искусствоведы усматривают обломок какого-то предмета и две тысячи лет спорят о том, что это: часть лука, сосуда или букета. Как бы там ни было, я бы вложил ему туда гардеробный жетон, тогда бы парная композиция обрела свою смысловую завершенность.

Опять напрасные мечты. Снова я не продвинулся ни на шаг в своих поисках. Картинные галереи и музеи посещать, по-видимому, было бы тщетно. За сотни лет никакой художник не сподобился нарисовать гардеробщика за работой или на досуге, а археологи, находя пронумерованные таблички в культурных слоях на старых городищах, относят их к чему угодно, только не к нашему персонажу.

Очевидности, факты, прозрения и догадки перемежались с нераскрытыми тайнами и моими опасениями. От напряженных трудов и безуспешных умствований у меня опять разболелась голова, а в животе остро зашевелился камень, и я направился в подвернувшееся медучреждение с названием, кажется, «Онкл и Ник». И тут меня ждала удача! Да, я вспомнил, что видел это в других местах, и не раз! Видел, но отметал, не учитывал, не записывал, считая это то ли нехарактерным, то ли недостойным ученого внимания, то ли ни во что не вписывающимся явлением. Я обнаружил и зафиксировал новейший тип гардеробщика! Может, его вид и манеры еще не устоялись, может, я наблюдал переходный вариант на пути к машинно-компьютерному обслуживанию, не знаю. Вот его описание, судите сами. Человек до некоторой степени солидный и даже представительный. Хорошо одет, ни лицо, ни штаны не мятые, «пузырей» на коленках нет и в помине. Напротив, напротив, брюки отглажены, полуботинки начищены. В теплой фланелевой рубашке, поскольку близко от входа и в безрукавке, чтоб свободно оперировать руками. Значительно моложе привычного нам типа, и нет беретки, прикрывающей облысевшее темя. Нельзя и представить, чтоб он был в тапочках, чувяках или пимах. Не застанешь его врасплох, чтоб он сидел и в пол-лица, одним глазом, выглядывал из-за парапета. Всегда стоит и дружески приветствует посетителя. Часто даже выходит из-за стойки навстречу гостю, держа в руках номерок и плечики. Его обхождение носит характер равноправного сотрудничества. Он как бы от имени администрации вам помогает, а отнюдь не прислуживает. Его сдержанная улыбка или предупредительная серьезность говорит о том, что любой клиент этому учреждению настолько дорог, что не жалко командировать в гардероб и офисного сотрудника. Казалось, что в следующий момент его можно увидеть в регистратуре заведения или в договорном отделе за своим столом, но эти перевоплощения я не фиксировал. Он хорошо осведомлен обо всех делах своего учреждения и уверенно отвечает на любой вопрос пациента. Никакой услужливой суеты вы от него не дождетесь, спокойно и с достоинством совершает переносы, при случае сам может дать вам «на чай». Держать в своих апартаментах какого-нибудь милейшего Матроскина из чувства сострадания он никогда не будет.

Новейший тип гардеробщика не предполагает использование свободного времени для жевания или чтения; равнодушия или скуки на его лице, наверное, не бывает. На обед, должно быть, ходит по расписанию. В полном смысле слова он символ бодрости и спокойного гостеприимства. Чтобы утвердиться в своем мнении, я еще несколько раз посетил это уважаемое учреждение в разных его филиалах. И почти везде одно и то же. В гардеробном деле, я полагаю, наступает смена эпох. Скоро механизмы, роботы и эти вот гардероб-менеджеры вытеснят на обочину жизни старый, привычный и дорогой нам тип гардеробщика: пожилого, многоопытного работника, стреляного воробья, наторелого в своих делишках, хранителя не только одежды, но и времени, а также традиций обхождения, милой услужливости, старорежимной почтительности. Вскоре все будет практично, быстро, делово и очень-очень сухо. Не хотели подать гардеробщику за его труды и на бедность? Значит, будем банковской карточкой по железному рылу робота водить, чтоб взял, а потом вернул нам одежду. Или эсэмэски пускать с телефона, чтоб замочек механизма открылся. И в этой сфере личное общение уходит в историю. Переходный тип гардеробщика какое-то время еще будет существовать, но постепенно мимикрирует в оператора раздевальных машин, сидящего в прозрачной кабине за пультом своего гардероб-бюро, или станет каким-нибудь общим распорядителем в нижних залах учреждений. Того и гляди, гардеробное племя переведется совсем! И все мы — любители и ценители рукотворной гардеробной службы останемся у разбитого корыта. Но меня преследует другая картина, своего рода инсталляция, достойная самого Михаила Шемякина: торчащая пружина из креслица Екатерининской эпохи, пучок конских волос на ее остром конце, истертая материя по краям седалища и небрежно брошенный на резную ручку поношенный халатец — се есмь образ порушенной гардеробной службы.

Асфальтовым катком унификации атлантов и кариатид одёжной службы постепенно ровняют с землей, оставляя только холмик. Но все-таки их еще довольно много, они пока не сдаются, отчаянная борьба за выживаемость в самом разгаре, и конечный исход не вполне очевиден. Не угасает надежда, что фундамент службы, ее заповедные островки удастся сохранить, а личное обслуживание отстоять и даже вознести на новый уровень. И это несмотря на естественную убыль, сокращения штатов и стремление все электризовать. Именно эта грустная перспектива и подвигла меня на то, чтобы возвысить свой голос в защиту гардеробщика как символа последнего тысячелетия. А всем тем, кто трудится на ниве гардеробной или готовится к такому служению, и посвящается сей труд!

Присмотритесь-ка к нему повнимательней и посочувственней. Как будто разделяет нас черта, через которую нет перехода. С той стороны, как из зазеркалья, из-под густых, нечесаных бровей он смотрит на нас выцветшими, подслеповатыми глазами и говорит одними только ими: «И я был молод, энергичен, успешлив и свеж, а теперича вот туточки стою и смотрю на вас и все думаю, думаю, думаю...» А во многой мудрости, как написано в одной старой-престарой книге, очень много печали. Так же как и Екклесиаст, никогда не бывший гардеробщиком, многие из хранителей одежд наших могли бы грустно сказать, что «видели все дела, которые творятся под солнцем, но все это суета сует и томление духа».

Стороной стало известно, что некоторые из наших героев на отрывистом своем досуге на обрывках каких-то бумаг почитывают строчки древнепамятных текстов. Но что это за «словеса», кем навеяны или с каких книг списаны, точных данных доселе не было. Какие-то слухи ходили, но факты такого рода не были задокументированы и сведения казались неверными. Но, как говорится, на ловца и зверь бежит, и в руки мне, исследователю гардеробных уделов, попал наконец затертый пергамент испустившего дух гардеробщика с частью какой-то рукописи на старославянском языке. Под тряпичным абажуром домашнего торшера, с обшарпанною лупою в руках, вдохновенно и благоговейно я прочел строчки рукописного манускрипта:

 «Аще же именем святымъ кляхся, аще же лжекляхся, или мыслию хулихъ, или кого укорихъ, или оклеветахъ, или опечалихъ, или нечесомъ прогневахъ, или окрадохъ, или блудствовахъ, или солгахъ, или тайно ядохъ, или другъ достиже ко мне и презрехъ его, или брата оскорбихъ и преогорчихъ, или стоящу на службе умъ мой лукавый и лукавыя обхождаше, или паче лепаго насладихся, или безумно смеяхся, или кощунно глаголахъ, или тщеславихся, или гордихся, или доброту суетную видехъ и отъ нея прельстихся, или нелепыя мне поглумихся...»

Этот трепетный текст, безначальный и бесконцовный, не требует, как представляется, перевода и должен быть понят на интуитивном уровне, а музыка этих слов возникает самопроизвольно в душе у всякого, кто сочувствует гардеробному чтецу, столетиями взирающему на суетный мир из-за барьера.

Посему уместно прибавление и из более ранней эпохи. В античной Элладе, у греков-философов, созерцание как процесс и как полезное времяпрепровождение ставилось выше любой другой деятельности. И наши отъявленные, прожженные, довольно древние гардеробцы тоже подвержены такому бесцельному на вид занятию. Из этого плавно вытекает особая любовь гардеробщиков к ненарушаемому покою, тихим удовольствиям и маленьким радостям жизни. Да и вообще, гедонистический дух органически присущ всему гардеробному племени, но он не провозглашается ими открыто, не демонстрируется въявь и в достоинство себе напоказ не ставится. Это их плохо скрываемое качество имеет корни в древнегреческих учениях времен Сократа. Путь к счастью, по мнению, например, Аристиппа, лежит в получении максимального удовольствия, избегая при этом неудобств и страданий. В поведении и действиях отдельных гардеробщиков прослеживаются элементы философии Эпикура, в которой достижение счастья возможно только с помощью атараксии — освобождения от боли и беспокойства, а путь к нему — умеренное потребление жизненных благ и довольство достигнутым.

В связи с изложенным становится понятным стремление умудренных жизнью гардеробщиков любыми способами создавать себе минимальный комфорт в тех областях, о которых вслух не говорится, а если и говорится, то только околичностями, смущенно, вскользь и между своими. Вот что имеется в виду. Нередко гардеробный инвентарь включает в себя весьма необычный предмет, вещицу причудливой конфигурации, конструкцию прихотливого вида, в которой органично сочетаются приятие и отверженность, классика и авангардизм, экономность материала и расточительность формы. Но вместе с тем и также с этим — глухой металлический звон и бульканье с пузырями, легкость освобождения и неприятная пахучесть, острая в ней нужда и совершенная бесполезность. Это своего рода символ немощи и бездвижья. Речь о посудине специального назначения с функцией сбора органической жидкости. Эта вещь открыто никогда не применяется, на глаза никому не показывается, при инвентаризациях не предъявляется, но в будущий музей гардеробного быта, в отдел «Философия и жизнь», должна быть принята на полных правах экспоната. Судно, суденышко, «утка» — закрытый со всех сторон сосуд с ручкой на одной стороне и с широким раструбом-носом на другой. Он подавался лежачему больному мужеского пола для того, чтобы по легкой надобности тот не вставал с постели. Наши гардеробщики, сторонники эпикурейства, немного стыдясь и отчаянно скрытничая, держат в боевом резерве тщательно завернутый, а прежде промытый и высушенный этот предмет интимной сферы применения. Если ж гардеробный сибарит и ленивец, находясь на рабочем месте, будет уличен в его использовании, то после минутного замешательства он поскорее, но стараясь не булькнуть, а тем более расплескать, уберет посудину с глаз долой. Застегнувшись и оправившись, с невинными глазами и сделав вид, что ничего такого в этом нет, он процитирует Диогена, который тоже по мелкой нужде не выходил из бочки: «что естественно, то не стыдно». И убедительно возразить такому эпикурейцу, гедонисту, а в сущности, современному стоику весьма трудновозможно. Пристыдить, преукорить, сделать выговор тем более не получится, потому что для такого гардеробца наши пени и коризны как с гуся вода. «Собака лает, ветер носит!» — неслышно промямлит себе под фиолетовый, с крупными пупырками нос. И караван гардеробочной службы, не обращая внимания на брехню и порицания, продолжает свою поступь в истории.

В гардеробном равелине, в отгороженном углу за обрешеткой, на него действует принижающая сила обстоятельств, давление стен и сводов, чужого имущества и своих обязанностей. Но!.. Расправляя плечи, мысленно возвышаясь над бренным, он мечтает о достатке, покое и воле, попутно постигая глубокие и затаенные смыслы, превращая свой удушливый карцер, тесное логово, унылое гнездо в площадку для старта и свободного парения. А совершая незримые жертвы, он становится как бы жрецом своего невеселого капища. Нарушая его душевную тишину и умиротворение, посетители ежеминутно приносят дыхание улицы в общественный гардероб. Приемщик наших одеяний впитывает в себя все влияния, пропускает через свою большую душу, фильтрует, очищая и освежая среду нашего пребывания. А мы, того не замечая, выходим чуть добрее и веселее со своим имуществом и с кусочком его большого сердца. Сердца, которое вмещает в себя всех его прихожан с их носильными вещами и поклажей. Он же остается один в своем проеме, как живой портрет, обрамленный багетом гардеробной рамки, в облаке невидимой пыли и неявного своего обаяния. Разве что гардеробный кот, с которым он как с родным свыкся, ему иногда сочувствует и своим присутствием немного утешает. А по всегдашней готовности снять с нас лишний груз, какой бы он там ни был, ему нет равных во всей сфере обслуживания.

Более, чем кто-либо другой, он носит чужие бремена, иногда гордится, что делает это безблагодарственно и бескорыстно, иногда тяготится и мучается. Мудрость, помощливость и душевность в разных объемах, сочетаниях и пропорциях присущи каждому из гардеробщиков нашего Отечества и всем им, вместе взятым. Именно и только им — рыцарям чужих доспехов, кавалерам плащовок и «польт». За барьером, отделяющим гардеробщика от равнодушной и часто высокомерной публики, ему должно быть радостно и покойно хотя бы за то, что в своем заповеднике он может сохранять то, что в водопаде бесконечных дел люди не могут понять и почувствовать: необратимую текучесть жизни, душевную среди шума тишину, отстраненность от мира сего и одновременно сообщность с каждой его точкой. Как и мудрейший Соломон, многие из них могли бы говорить или думать так: «Не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: “Смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас».

И попробуйте с этим не согласиться! И попробуйте с ними поспорить!

А вспомните-ка роденовского «Мыслителя»! Не кажется ли вам, что знаменитый скульптор в аллегорической форме изобразил именно гардеробщика, хотя имел в виду премудрого философа, а позировал ему, как известно, боксер-стриптизер с улицы красных фонарей в Париже? Доказательств моей версии сколько угодно. Да вот некоторые. В зрелых своих годах Огюст Роден, завсегдатай ресторанов, салонов и других публичных мест, был чрезвычайно обжорлив и падок на женскую красоту. И где, спрашивается, он мог видеть глубокое погружение в самого себя, мучительное постижение неуловимой истины, как не в гардеробах этих заведений? Уж не в обществе ли молодых натурщиц, которые жили при его мастерской, попутно расхищая его коллекции? Или в канцелярии премьер-министра, куда он захаживал за новыми авансами и контрактами? А взгляните на нелепую позу фигуры мыслителя повнимательней! Такое сидение наклоненным вперед чрезвычайно неудобно и крайне неустойчиво. Можно с трудом продержаться лишь несколько минут — ровно такое время, какое имеется у любого гардеробщика в периоды между взятием и подачей. Сидение на самом краешке как раз и означает всегдашнюю готовность быстро встать и подойти к клиенту. Напряженность икроножных мышц показывает, что от сползания вперед гардеробщик, то есть «мыслитель», удерживается с большим для себя трудом. В такой позе долго не просидишь, не размыслишься. Только смотреть надо на правильную, а не поправленную фотографию. На большинстве снимков гранитный постамент наклонен назад, и получается, что бронзовый человече сидит ровнехонько. Редакторы изданий, не зная подлинного смысла изваяния, исправляют «огрех» великого мастера — заваливают фигуру на спину, уравновешивая тем самым позу горе-мыслителя.

И дальше: натруженные ноги говорят нам о том, что ему — мыслителю поневоле — приходится много передвигаться с грузом по тесным проходам, а также часто вставать и присаживаться. Установка правого локтя на левое колено исключительно неудобна и совсем уж неестественна. Попробуйте-ка занять такое положение, хоть для смеху, и посидеть так пару минут. В вашей голове будет одна только мысль — скорее сменить эту позу. И только гардеробщик, получивший неожиданную паузу, мог именно так присесть на табурет, ничуть не заботясь об удобстве, поскольку период отдыха у него очень краток, а прерванную мысль ему непременно и скорее надо додумать. Поскольку вот-вот подойдет новый клиент со своим облаком влияния и спутает гардеробщику прежние мысли, переменит его настрой, вызовет новые ощущения. Поэтому-то у него и нечувствительность к неудобным позам, какие можно частенько видеть, если, присматриваясь, экскурсировать по заведениям, и глубокая, отрешенная задумчивость, да-с. А вот сколько-нибудь продолжительное время удерживать свою голову заломанной кистью мог бы только натурщик Родена, поскольку он был атлет, привыкший к вывихам, ну и, конечно, наш гардеробщик в силу прежде указанных причин. Вместо обычного сиденья ваятель усадил его (не любомудрого философа, не легкомысленного боксера, а именно гардеробщика!) на массивный камень причудливой формы, иносказательно выражая этим груз прожитых промыслителем лет. Неотесанность камня показывает недостаточную образованность субъекта, что не исключает в нашем случае глубокомыслия. В целом типаж «Мыслителя» на редкость противоречив. Грубые формы лица и тела говорят за то, что это отнюдь не работник умственного труда, да и рельефные мышцы рук, ног и торса прямо указывают на давнюю привычку к работе преимущественно физического свойства. Профессиональному спортсмену или, скажем, грузчику в порту с такой архитектурой тела по их жизненному укладу не свойственно так глубоко и долго задумываться. Могут, конечно, иногда, эпизодически, но это совсем не типично. Почти сложенные колени дают нам представление о скромности персонажа, что опять-таки характерно только для работников сферы обслуживания в среде состоятельных господ. Работая над этой скульптурой, гениальный мастер обнаженных тел непроизвольно соединил в ней три разноплановых момента: идею, образ и факт. Выходя утром из увеселительного заведения, Роден видел усталого и задумавшегося гардеробщика, и этот живой образ, безусловно, осеменял его эфемерную идею. Но перед глазами во время лепки все время находился помянутый спортсмен специфической функции. И какую же мысль боксер-натурщик мог изобразить на своем лице, если вечером и всю ночь напролет он веселил публику своими причудами? От него на скульптуре только мускулистый торс, бычья шея и руки примата. Ценители и знатоки искусств считают естественным изображение мыслителя обнаженным, поскольку-де это в традициях классицизма. Но гардеробщики, солидарные с моим мнением, лишь тонко усмехнутся на это. «Знаем почему, — скажут они, — ведаем!» А я поясню, что таким вот образом автор неосознанно запечатлел интуитивно понятую им особенность многих наторелых гардеробщиков видеть своих клиентов насквозь. Спросите у гардеробных смотрителей сами, но перед этим советую хорошенечко их угостить. Так что описанное мной изваяние можно считать первым и единственным памятником гардеробщику в истории человечества. Лишь один недостаток присущ этому шедевру (что для первой, хоть и сильно запоздалой, попытки вполне простительно), а именно: отражена только одна сторона многотрудной деятельности гардеробщика, все другие стороны и качества, описанные ранее, никак не просматриваются, хотя и подразумеваются.

А все потому, что великий француз, «Наполеон бронзовой пластики», все время находился под парами различных воздействий и не смог сконцентрироваться и оформить свою идею в более конкретный и понятный образ. Когда мои слова и мысли дойдут до широкой общественности, наверняка найдутся знатоки и эрудиты, которые тут же обнаружат в своих государствах какие-нибудь художества и другие артефакты, посвященные нашему персонажу. И наперерыв будут доказывать свои права на первенство изображения и даже косвенного прославления гардеробщика. В подтверждение такой исторический факт. Как только Тарас Григорьевич Шевченко одним из первых в искусстве классицизма изобразил на холсте беременную женщину, крестьянку, и она стала широкоизвестной, так сразу в других странах стали оспаривать его первенство и доказывать, что у них такое давно уже было. Куда там, дескать, неизвестному малороссийскому крепостному художнику (также и поэту) открывать новые образы, темы, направления. Все уже давно в Старом Свете имеется. При этом будут ссылаться на рубенсовских толстых-претолстых дев, которых на его картинах кто только не соблазняет. Естественно, что многие из них должны быть в интересном положении, хотя бы и на самой ранней стадии. Немного отступив от темы, скажу, что московиты того времени, когда в Европе бушевал Ренессанс (первая сексуальная революция), в семейном кругу читали Домострой, а про беременную женщину говорили, что она чреватая или непраздная, а в российской глубинке и посейчас — тяжелая и брюхатая.

В этих видах и нам надобно что-то заранее подготовить, если мощная волна обсуждений первенства отражения в искусстве персоны гардеробщика подкатит и к нашим границам. В качестве спорного примера можно сослаться на известную скульптуру Мухиной с окончательным названием «Рабочий и колхозница». Если повнимательнее в нее всмотреться, то можно понять, что пафос композиции вполне соответствует вдохновенной работе гардеробщика и гардеробщицы в условиях нового времени. В стремительной позе работников отчетливо проявлен энтузиазм, который присущ, но не всегда заметен очень многим нашим гардеробщикам. В период тогдашней реконструкции серп и молот уже были устаревшими символами и в эпоху индустриализации совсем никуда не годились. Эти примитивные орудия символизировали лишь отсталость экономики, и правильнее их надо бы вложить в другие руки статуй, в те, которые у них откинуты назад.

Я отчетливо вижу газетный и плакатный энтузиазм тех лет, начиная с октября семнадцатого года. И то, как молодые гардеробщики — юноша и девушка, новые хозяева страны — энергично и радостно протягивают номерок сдавшему реквизированную у буржуя шубу посетителю, скорее всего партийному боссу. Если же фигуры развернуть друг к другу лицом, то трактовка несколько изменится, но революционный порыв ничуть не уменьшится. Получится, что гардеробщик принял от женщины, например, кожаную комиссарскую куртку и вручает ей номерок, а она ему прокламацию. Пафос композиции и в этом случае вполне оправдан. Замысел Веры Мухиной, скорее всего, был направлен не на воспевание абсурдной идеи — отсталости экономики, а исключительно на демонстрацию равенства полов во всех областях государственной жизни, в том числе и в сфере обслуживания, но никак не на прославление классового союза. Он-то в тридцатых годах как раз окончательно и распался, поскольку относительно свободные рабочие получали какую-никакую зарплату, а крепостные колхозные крестьяне после целого года работ «за палочки» — лишь немного продуктов в конце урожайного года. Да еще несли и другие повинности — платили государству налоги в денежной и натуральной форме. Моя трактовка, что эти люди в халатах могли быть по первоначальному замыслу скульптора именно гардеробщиками, очень существенно подтверждается записками самой Веры Игнатьевны, сделанными в 1937 году, как раз перед отправкой статуи в Париж. В них о ленте вокруг женского образа говорится, что это шарф (!).

Скульптор И.Шадр (настоящая фамилия Иванов), проявив талант в России, затем, учась в столице Франции, консультировался у помянутого выше Родена, и под его прямым влиянием уже на родине создал скульптуру «Сеятель», в которой, при образном восприятии, можно усмотреть работу гардеробщика, рассеивающего номерки среди публики во время массовых раздач. Впоследствии этот образ перекочевал на советские червонцы, но даже самые щедрые из иностранцев или партноменклатуры никогда не жаловали ими гардеробщиков.

Перебросим хлипенький мостик и в современность. В Москве, на улице Международной, недавно построено большущее здание-башня в виде литеры «Г», если смотреть на него от Рогожской заставы. Очерк этой преогромной буквицы приближен к шрифту «Академия», а сама постройка с опорой на соседний корпус напоминает принагнувшегося, колупающегося за стойкой исполинского гардеробщика. Вполне себе полагаю, что это не осознанная архитектором идея, наитие свыше, непроизвольный намек, восполняющий исторический пробел умолчания. И это несуразное для многих сооружение может быть первым шагом ко всемирному прославлению вокруг помянутых персон.

Но есть и второй шажок, более уверенный и определенный, вплотную подводящий нас к искомому персонажу. Сделан он в Голландии и сразу же, как в начально петровское время, был подхвачен в России. Ждун! Это премилое, душевное существо, для нас почти родное, покорное своей участи, уповающее на милости судьбы и безмолвно просящее пособлений. По мнению отечественных разносителей одежд, а они в этом деле первые эксперты, это не что иное, как воплощенный образ нашего голубчика, терпеливо ожидающего конца смены в летний период! Но об этом пока никто не догадывается, а гардеробщики до поры помалкивают, хотя вполне могли бы «едиными устами вопияху» провозвестить об этом городу и миру. Мне же, неуемному, бегущему впереди паровоза, как всегда, удержу нет: что на уме, то и на языке.

И все же, все же... Настоящего посвящения гардеробщику в многовековой культуре наших народов мной не обнаружено; вероятно, что его и не было. Хотя наверняка имеются изваяния или картины, лишь намекающие на сближение людей в момент какого-нибудь обмена — вещами, словами, энергетикой, — но их смысл не проявлен, зашифрован и от исследователей скрыт. И надобен особый подход, чтобы полностью разгадать значение таких шедевров, как Аполлон (с номерком в протянутой руке), мыслитель (присевший за гардеробной стойкой), сеятель (с жетонами в кузовке), бросивших свой завод и колхоз тружеников социализма. «Девятый вал» Айвазовского отчасти нам дает понятие о работе гардеробщиков, когда происходит массовый наплыв в раздевалку. Литературоведы же, читая в пушкинских черновиках наброски о социально маленьком человеке («Он одевался нерадиво, всегда бывал застегнут криво»), никак не предполагают, что автор вплотную подошел к образу гардеробного смотрителя того времени, будь то в народном театре, в придорожном трактире или в доме терпимости. Но гардеробщик в его поэзии и прозе так и не проявился, а смотритель стал станционным. Чуть переиначив слова другого классика, можно сказать, что без гардеробщиков наш народ не полный. Кажется, что только поэт Артемьев, имея в виду именно этих лиц, написал: «Какой-то странный здесь народец, нигде такого не бывает...» — но не решился продолжить скользкую тему и свернул на всегдашнее российское неустройство. Работа Ляминой и Эдельмана «Интеллектуальный гардероб императрицы» из-за недостаточной глубины и внимания не может быть причислена к произведению о гардеробщиках при царствующих в то время особах. Все творчество писателя М.И. Альбова, заслоненного великими прозаистами ХIХ века, посвящено маленькому человеку, но до гардеробщика и он не опустился. В литературе эмигрантской у Ивана Шмелёва содержится упрек официанту Скороходову: «По чужим карманам гуляете!» Но как осуществлялось вторжение в швейцарско-гардеробную сферу (в то время она была перетекающе-совмещенной), осталось для читателя непонятным. Михаил Шемякин, долгие годы живущий в зарубежье и сохранивший духовные связи с родиной, в своих причудливых рисунках по сюжетам русской классики создал многое, что может быть отнесено к личности нашего гардеробщика. Однако двойной и тройной подтекст без помощи автора не разгадать.

И ведь кто, как не лирически настроенный гардеробщик Отечества нашего, с журавлиной тоской провожает гостей своих, ставших ему за краткое время общений душевно близкими, почти родными? Или тех, кого он годами наблюдает и растит! За несколько бегучих лет первоклашка чуть выше парапета под его неусыпным присмотром становится юношей и дылдой, модной и яркой девахой. И все его питомцы, покидая учебное заведение, забывают сказать одёжному хранителю издушевное слово «прости». Песня-вальсок о журавушках с тоской об ушедшем написана и звучит именно и прежде всего как посвящение школьному гардеробщику («Мы его не слушались, повесы, / Он же становился все белей»). Видимо, надеждой и упреком служат человеку журавли. Но не все его выпускники пропитаны высоким лирическим и ностальгическим чувством.

У выразителя русского духа поэта Владимира Высоцкого есть строчечки о том, что душевнобольного доставили в палату «с номерочком на ноге». Это полноценный намек на работу психбольничного гардеробщика. Мало кто в таких учреждениях искренно и содушевно заботится о новом пациенте. Одеть такового в удобную рубашку с завязывающимися рукавами на спине, конечно, хлопотно и трудно, но делается это для его же пользы. Однако благодарности санитарам никто из обслуженных и их сородичей не выражает. Не то что наш брат гардеробщик, заботливо прикрутивший жетончик, а в журнале приемов химическим карандашом, слюнявя грифель, записывающий против номера фамилию, инициалы и примерный диагноз. И если анамнез теряется, а больной скрывает или не помнит свое имя, то за справками идут в гардероб.

В произведении Александра Житинского «Лестница» описана ситуация, когда молодые люди, не расплатившись с официантом, покидают питейно-съестное заведение. При этом одного они оставили за столиком, а сами вчетвером с его жетоном отправились на выход. «В гардеробе они предъявили пять номерков, стараясь шутками и перемещениями запутать старика гардеробщика». Этот эпизод отражает тот факт, что гардеробщикам ресторанов вменяют в обязанность следить за тем, чтобы любители бесплатных угощений не покидали ресторан без расплаты.

Искусство есть концентрированное выражение действительности, и поэтому внимание к нему такое же, как и к событиям реальной жизни. И вот ведь нету бедняги гардеробщика, литературно, художественно или музыкально прославленного, ни у нас, ни в других царствах-государствах. Ледащий, замурыженный персонаж невысокого ранга появляется, конечно, в фильмах, прозе и стихах, но отрывисто, фоново, походя. Несравненно чаще там фигурирует уверенный и успешливый герой как пример для массового подражания. Типовой представитель нижних слоев проявлен лишь эпизодически, и он, конечно, может ненадолго возвыситься, приблизиться к желаемой цели, ощутить горячее дыхание фортуны. Тем обидней отворот и больнее его низвержение. Такое грустное фиаско случилось, например, у фиктивной донны Розы Дальвадорес в пьесе Томаса или у мистера Гопкинса в рассказе О’Генри «Один час полной жизни». Но есть один, самый яркий, антипример зияющей пустоты в синематографе. Приниженный, но всепобедный, грустный, но ласковый, терзаемый, но добрый, суетливый и заплюханный бродяга Чарли («бродяга» по-английски Tramp) — экранный и жизненный образ отринутого обществом человека. Но!.. Ни в одном из своих киношедевров гардеробного работника Ч.С. Чаплин не изобразил, не показал, не представил. Сцены около гардероба были, а внутри почему-то нет. Гардеробщиком отеля или дорогого ресторана, побеждающим высокомерие, безблагодарственность и наглость, мог бы быть маленький человечек Чарли Чаплина, но такого сценария ему не дали. А сам он в череде съемок, путешествий, интервью и любовных похождений так и не сподобился.

Притуманенный намек содержится в одной сказке Андерсена, в той, в которой король любил свои наряды больше государственных дел и вместо заседаний в госсовете не вылезал из гардероба. Надо полагать, что помощников в деле переодеваний, то есть придворных гардеробщиков, у него было больше, чем личной охраны. И любой такой одевальный прихвостень значил в глазах монарха больше, чем какой-нибудь министр управления.

В одной пространной интернет-инструкции, в своеобразном пособии по внутрироссийскому взаимодействию, подробно, обстоятельно и со знанием дела было рассказано о том, как, кому и сколько надобно давать чаевых, перечислено несколько профессий, где без этого не обходится. Но странным образом столп одёжного порядка, безмолвный распорядитель наших имуществ, тряпично-номерковый вешальщик упомянут не был вовсе! Почему-то в этом исследовании он проигнорирован, забыт и отодвинут в далекую тень. Может, для автора это слишком обширная и утаенная тема, чтоб так, с налету, с развороту, о ней поведать, осветить углы и дать конкретные рекомендации? С горечью и обидой видим, что наш половинчатый работник вниманием обделен и здесь. А половинчатый он потому, что издали и при сближении видна верхняя часть его, а когда он принял заказ и отправился искать или вешать, то с-под одежд просматривается нижнее. Во всей полноте и цельности он предстает перед нами только мгновение, которое, как правило, бывает упущено.

Так что же, проворонен, недосмотрен, не учтен? Даже там, где плоды его рук очевидны, о нем ни малейшего слова! Проигнорирован и посему забыт-заброшен наш непонятый герой. А что, если он и есть тот камень в постройке справедливого общества, который отвергнут строителями, но в будущем соделается главой угла? А? Верю, жду и надеюсь, что впереди у нас будут новые открытия в этой области. Надо только внимательно изучать и объективно оценивать все прежние творения и события тех лет, описанные в беллетристике, изображенные на картинах или в виде скульптур. И желательно поторопиться. Неизвестно ведь, сколько еще человечеству осталось коптить над собой чистое небо, заволакивая его не только промышленными выбросами, но и главным образом своим жестокосердием, памятозлобием, неправдоглаголаньем, скверноприбычеством до того, когда сотворенный мир этот исчерпает свои возможности и волею высших сил сей проект закроется как вредный или убыточный. А настоящего памятника гардеробщику как не было, так и нет. И что, скажите на милость, при конце мира мы предъявим в свое оправдание, кроме «Дон Кихота», «Шинели» и деревенской дамы на сносях?

Догорающая свеча в старинном канделябре в сумерках уходящего дня навеяла мне грустные воспоминания. Из тумана минувших лет стали проступать неясные образы виденных лиц, но постепенно они трансформировались в близкие и понятные очертания людей, а события предстали во всех подробностях. И все виденное мной духовным зрением выкладывается теперь на бумагу, которая терпеливее любого гардеробщика, а он более, чем любой из нас, переживает за постепенное угасание процесса, в котором живет и ежедневно действует. И чтобы ветер перемен не задул оплывшую свечу гардеробочной службы, надобно срочно изыскать какие-то меры, чтоб спасти и сохранить дело гардеробово. Но как и что предпринять, мне пока неизвестно.

Гардеробная курия, или, по-научному, страта (от латинского stratum), как элемент социальной структуры есть органическая часть общества. А обладает она, как и другие прослойки, почти всеми конкретными признаками — психологическими, имущественными, культурными, возрастными и, естественно, профессиональными. Поэтому лига, корпорация, партия, гильдия, федерация гардеробщиков, если бы такая составилась и конституировалась, могла бы отсрочить гибель и распад ручного гардеробного обслуживания либо сделать этот процесс плавным и не таким болезненным. Главная же идея все-таки в том, чтобы добиться права на дальнейшее существование, адаптироваться и развиваться в новых условиях, но — что очень важно — именно и только в старых тактических формах. Modus vivendi может быть изменен, но modus operandi — ни в жизнь! Такое мнение-суждение в просвещенных гардеробных кругах имеет место быть, и отрицать его бесполезно. А для преодоления очевидного декаданса рукотворной службы раздеваний требуются усилия всех заинтересованных лиц, в том числе волонтеров, ходатаев, доброхотов и госорганов низшего уровня. Будучи замкнутой кастой, гардеробщики нашего времени пытаются гордиться своей обособленностью (в моральном плане), отдельностью (в физическом) и уникальностью (производственный аспект), а все это вкупе, по моему самопонятию, есть своеобразная гардеробная опричнина, хотя с метлами и собачьими головами их никто никогда не видел. Опричь же словечко древнее, многосмысленное, с историческими аллюзиями и перетеканием оттенков, означает «снаружи», «вне», «особый», «отдельный», «за пределами», «иной», «окромя», «отрешенный ото всех». И эта вот куча понятий отличает их полигон, заповедник, повытье от остальной окружающей земщины, которой они называют примыкающее к барьеру пространство.

На моем рабочем столе под органическим стеклом лежит фотокарточка, сделанная еще до революции. На фоне пристенных вешалок с козырьком для головных уборов стоят трое крепких мужчин неопределенно средних лет, каждый у своего сектора. Все они в униформе: пальто с блестящими в два ряда пуговицами, белая рубашка с бабочкой под воротничок, темного цвета брюки со стрелками, начищенные ботинки. Без сомнения, это гардеробщики какого-то посещаемого заведения. В их позах и лицах ощущается и скромность, и достоинство, и готовность быстро обслужить, а также энергия и предприимчивость. Они производят впечатление строгих, но уважительных, помошливых и участливых сотрудников этого открытого (не за барьером) гардероба. Фотограф прибыл аккурат перед самым наплывом посетителей, поскольку все гардеробщики уже на месте, а вешалки еще пусты. В те времена зимняя одежда мужчин и женщин была из толстых тканей, овчины или на меху, к тому же долгополой и потому очень тяжелой. Соответственно, в гардеробщики принимались мужчины отменного сложения, недюжинной силы и преимущественно гвардейского роста.

Рассматривая это старое фото под лупой и на просвет, я нахожу все более интересные детали. Вдруг обнаружилось, что на крючках нет номерных бирок, которые бы вручались посетителю. Значит, гардеробщики хорошо должны были помнить, кто и что сдал, в крайнем случае надеялись на добросовестность господ, которые пальцем или тростью указывали на свое одеяние и галоши. У одного из этой троицы, более старшего по возрасту, заметно оттянут правый карман — вероятно, от постоянного его использования. У двоих других, что помоложе, слегка закрученные усы, какие были распространены среди младшего офицерского состава Российской императорской армии, и вполне возможно, что эти двое — вышедшие в отставку унтеры. Их выправка и бравый вид дополнительное тому подтверждение. Про всех их можно сказать, что они имеют отменно гардеробский вид. Поскольку все они одеты в пальто, то время, надо полагать, зимнее и в сенях (так тогда назывались прихожие) было прохладно. На верхней полочке виднеется одинокая зимняя шапка — не долгоушка, не треух, а какая-то русская заломайка, по типу кучерской, но каракулевая, а значит, вполне достаточного господина, к которому можем причислить гардеробмейстера популярного театра или дорогого ресторана. Вероятно, один из помянутых здесь гардеробщиков так обозначил границу своей зоны ответственности. На рукавах у них обшлага (в просторечье обрукавье), оформленные цветным кантом, а на плечах погоны. Символов на них не видно, но, может, какие-то знаки отличия все же были, определяющие принадлежность, старшинство или заслуги.

Как ни вглядывайся в ту или иную старую фотографию, а глубоко проникнуть в суть исследуемых вещей никогда не удастся. Слишком мало мы знаем о жизни и судьбах гардеробщиков тех приснопамятных времен. Писатели и очеркисты прошлого не жаловали своим вниманием этих ежедневных персон, отделывались от них чаевыми, а отошед, напрочь забывали об их существовании. Тема маленького человека в русской литературе была пронзительной и сквозной весь XIX век, но российские гардеробщики в нее так и не попали. Многое в свое время мог бы рассказать нам дядя Гиляй, наш московский бытописатель, но в его произведениях «Москва и москвичи», «Люди театра», «Мои скитания» никак не показана личность гардеробщика во всей своей красе и развитии, упоминания же походя и вскользь не в счет. Парадокс в том, что существует много изобразительных и литературных произведений о жизни провинциальных учителей, земских врачей, приходских священников, трактирных половых, разорившихся дворян, их слуг, цирюльников, целовальников, крестьян, ямщиков, торговцев блошиных рынков, фабричных рабочих, подмастерьев, ссыльных, скитальцев, шулеров и всякого сброда с самого дна — нищих, воров, попрошаек. Литература о маленьких людях старой России невероятно обширна, типически всеохватна и русской читающей публике хорошо известна: от титулярных советников Башмачкина и Поприщина до безработного пьяницы Мармеладова. В этом ряду и с ума сошедший Евгений из «Медного всадника», и станционный смотритель Вырин из пушкинских «Повестей», и задавленный горем чеховский Червяков, и милейший Максим Максимыч у Лермонтова, и солдат Платон Каратаев Льва Толстого, и старосветский мечтатель Бальзаминов в пьесах Островского, и горьковский странник Лука, и генетически подпорченный Шариков Михаила Булгакова. Да и множество других персонажей, вплоть до рядового зэка Шухова и его младшего современника Юрия Ивановича Деточкина. Признанные мастера художественного слова как будто взялись специально не обсуждать гардеробщика общественных раздевален, о нем не упоминать, в герои его не записывать. С ним, дескать, и так все ясно: стой себе за барьером, хлопай окрест глазами да исполняй как следует свою должность. И только-то.

Но личность его то там, то сям просачивается сквозь пелену умолчания, проталкивается через барьеры непонимания, пробирается в обход стены забвения. Мне же, почти докопавшемуся до их сокровенного, нужно приводить все новые и новые факты в подтверждение своих высказываний. Но все-таки где же место для нашего гардеробщика в отечественной литературе за двести последних лет? В не сильно далеком прошлом почему-то не нашлось, но и в советском периоде он промелькнул только в карикатурах и анекдотах да в некоторых комедийных кинокартинах. Но и в фильмах-то в основном только для того, чтоб зритель смог отдохнуть от главных героев. А вот что удивительно: на мимолетные роли гардеробщиков приглашались артисты отнюдь не второстепенные, а с именем и возможностями! Среди них: Топорков, Парфёнов, Грибов, Шпрингфельд, Равикович, Рыжов, Тусузов, Милляр (озвучка), неподражаемый Владимир Володин. Присовокупим в этот ряд, несмотря на возражения, Всеволодова, Журавлёва и Пицека. По мнению режиссеров, по их интуитивному пониманию, только сильный талант и способен в коротком эпизоде показать глубину личности гардеробщика, хотя в основном посредством насмешки над самим собой. В нынешнее времечко продолжена традиция потешаться над его персоной.

Мое новое, более решительное и глубокое погружение в глобальную информационную сеть выявило еще множество едких стишков и несколько коротких произведений в прозе на эту тему. В одном рассказе молодой человек, сыздетства мечтавший поражать воображение окружающих, вместо учебы в институте поступил на службу в театральный гардероб. Когда же первоначальный эпатаж публики иссяк, он стал раздумывать над новым, ярким делом. А тут подвернулась девушка необыкновенно привлекательного вида, и, чтоб ее удивить, он похитил пальто у зашедшего в театр мэра. В другом рассказике автор почти документально описал гастроли знаменитого гардеробщика, прославившегося в мировых столицах небывалой безукоризненностью процесса и невиданным доселе совершенством обслуживания, а также ажиотаж публики вокруг этого события. Работу гардеробщика очевидец описывал так: «хирургическая отточенность движений, фотографическая выверенность мимики», «номерки взмывали и летели, шинели и манто мягкими волнами опадали через стойку». В перерыве между выступлениями гастролера был концерт, призванный «оттенить полноту гардеробного мастерства». Какая романтика, упоительная поэтика и скрытый лиризм! Поэма, а не рассказ! В еще одном маленьком эссе участник похорон гардеробщика синагоги спустя время увидел его в толпе и стал справляться у знакомых: не покойник ли воскрес? Оказалось, что нет, просто очень похожий. Но до конца сомнения у автора не развеялись. В этом произведении подается намек на возможное бессмертие праведников, каким и был правоверный еврей-гардеробщик при жизни.

Выудил я и такой, почти исповедальный, рассказец, написанный искренне и страдательно гардеробщицей или от ее имени. Она хорошо знала всех посетителей своего заведения, вешала их одежду на свои места и в определенном порядке, резервировала крючки за опоздавшими. Наблюдения за публикой наталкивали ее на интересные размышления и выводы. Завершался короткий сказ лирическим всплеском чувств, когда мужчина, всегда приходивший вместе с женщиной и нежно ухаживавший за ней, вдруг пропал. Женщина стала приходить одна и всегда бывала грустна. А когда наконец ее спутник явился, он слезно попросил гардеробщицу подать пальто своей бывшей возлюбленной. В нарушении всех инструкций она уступила его просьбам, и он некоторое время держал ее пальтишко, гладил по рукавам и горько сокрушался о потерянном. Еще один автор изложил свои впечатления, когда работал гардеробщиком в ресторане, а по совместительству кухработником и грузчиком, не отказывался помогать швейцару и мяснику. Развив и повысив квалификацию в смежных областях (администрирование, обслуживание, прием товара), он был допущен в сферу расчетов с клиентами, что и было на этом этапе его главной целью. Вероятно, что это не предел его достижений и о новых успехах пронырливого гардеробщика мы узнаем впоследствии. Но очень возможно, что из криминальной хроники.

Многостраничные «Записки злобной гардеробщицы», найденные на красноярском ресурсе, по отдельным признакам написаны мужчиной, и были они достаточно подробны, но грешили выдумками и преувеличениями. Совсем уж крохотный рассказик был о том, как романтический гардеробщик прожил целую жизнь, пока обслуживал молодую женщину неземной красоты. В тщедушном тельце маленького забарьерного человечка, слегка возвышавшегося над стойкой, было сокрыто большое, ранимое сердце. Яркое впечатление, вспыхнувшая любовь, сильная привязанность, готовность жертвовать собой, желание бросить работу и посвятить ей жизнь — все пережил герой этой зарисовки за две короткие встречи с предметом своей неожиданной страсти. Но, уходя, она не ответила на призывный взгляд его влюбленных глаз, не упала в протянутые им руки, вместе с номерком не подала записку, даже не обещала вернуться. Не удостоив его полноценным вниманием, она, взявши вещи, удалилась. Дождавшись последнего клиента, гардеробщик полностью исполнил свой долг и в пустой раздевалке на шляпном крючке тихонько повесился. В его кармане нашли не прощальную записку, нет, а номерок с вешалки, на которой он, покачиваясь, висел.

Гардеробщики тюрем и зон наиболее уважаемы среди временных поселенцев узилищ, поскольку годами и десятилетиями сохраняют имущество осужденных, а когда таковой «откидывается», освобождается, выходит на волю, ему, как привет из прошлой жизни, вручают его гражданский реквизит. Но всеобычно и завсегда одеяние любого «выходца» висит на нем мешком, и гардеробщик острога с радостью желает ему поправки.

Среди всех текстов, относящихся к раздевально-одевательной службе и к гардеробщику как источнику известных благ, выявился один только проникновенный автор. Так и написал, что, как подлинный любитель и тайный адепт личного обслуживания, как ценитель рукотворного процесса, он проходит вдоль длинной стойки, перед строем солдат вещественных порядков, и выбирает подходящего себе гардеробщика. Того, кому возжелал бы вручить свою амуницию. А вот по каким признакам и меткам он вычисляет нужного — по выправке, по лихости, по глубине проваленных глаз, — об этом в статейке указано не было. И с каким чувством он раздевается, когда никакого выбора нет, тоже не прояснялось.

У наших профильных работников — а о других мы ничего не знаем — есть свои особенные заморочки. Всегда и повсеместно «человек входящий» у них рассматривается через окуляр предметных взаимодействий. Если одеяние хорошее и чистое, в карманах тяжести нет, если оно правильно и уважительно подано, то такого непременно одобрят и даже похвалят, экстраполируя гардеробно-вещественные отношения на личность самого подателя. Но для равновесия мнений мы должны учесть и то, что думает о призашедших людях его непременная спутница, метресса пола и панелей, дежурная уборщица этажа. Так вот, в отличие от исполнителя развесочный акций, ее интересует не верх и середина посетителя, а состояние его нижних конечностей, с тем чтобы в момент захода сделать прогноз на дорожку следов. И все, кто является в грязной обувке, удостаиваются ее осуждения и коризны. При этом она заглядывает такому человеку еще и в глаза, молчаливо взывая к совести, а также для того, чтоб оценить субъективную сторону его проступка, то есть личное отношение визитера к привнесенной им проблеме. И только после этого выносит суждение об умысле или неосторожности его деяния. А в неосторожности, если таковая имела место, уборщица-эксперт выделяет легкомыслие или небрежность. Таким образом, она не гребет всех под одну гребенку, как принято у поверхностных эрудитов, но путем умозаключений находит правильную форму вины, а этот показатель, как известно, сильно влияет на степень осуждения и суровость наказания. А чтобы в режиме реального времени поддерживать и наводить чистоту, она за наследившим в холле пускается со шваброй вдогонку, намереваясь тотчас удалить следы его пребывания. Но зашедшему подчас кажется, что уборщица преследует его с целью отмщения, и улепетывает от нее, двигаясь по кругу, петляя между колонн, пытаясь спрятаться в кабинке туалета. Гонки прекращаются в тот момент, когда его ботинки перестают оставлять отпечатки или обрываются у запертой дверцы.

Этот скрупулезный, оценивающий подход к действиям входящих органически присущ каждому из поименованных персон. Сложив впечатление, работотруженики первого этажа выносят объективную материально-вещественную оценку, а также мнение об уважении клиента к нижнему сословию учреждения. И любой посетитель, совершив сразу два нарушения по отношению к указанным лицам, никогда не сможет отбиться от претензий с двух сторон. Симбиоз этих двух личностей создает усиливающийся эффект от взаимодействия, так называемую синергию, хотя мои гардеробщики, а с ними и уборщицы, не одобряют заумных формулировок и очень трудных понятий.

А среди таковых на нашу болезную головушку явился новый термин в русском языке, препротивное словечко, неудобоговоримое в приличном обществе, — харассмент, означающее домогательство одной особи к другой, чаще всего мужчины к женщине. Иногда из глубин повешанных одежд слышно, как уборщица в сердцах кричит на друга: «Опять ты со своим хер-р-расментом лезешь!» А через время можно увидеть, как гардеробщик появляется на публике устыженный и не на шутку обиженный, поскольку по отношению к своей служебной подруге он почти всегда корректен, а если что и делает забавное, чудное, сомнительное, то толечко из лучших побуждений. И настолько он бывает искренен, добропожелателен и увлечен, что, заигравшись, не всегда понимает, за что получает острастку. «И себя не хвалю, и друга не корю», — самоуспокаиваясь, с голубиной кротостью говорит про себя елейный друг уборщицы. Хотя вот только-только запальчиво, но беззлобно, не всегда конечно, вслух называл ее мегерой, ведьмой, кикиморой и фурией, а она его — харизматиком и шаркуном. Отбрехавшись и очухавшись, плавно понижая накал страстей, он переходит к промежуточным понятиям: сенная девка, дурында, крысуля, змея и всякое тому подобно прочее. Но... сорвалось словцо — не ухватишь за кольцо, выпустил словечко — не догонишь на крылечке. И приходится ему, осознав слова и поступки, первым идти на мировую. Искренне повинившись, умаслив ее подарочком, он тут же получает прощение. В знак полного примирения и для демонстрации почти семейственной дружбы они могли бы, забыв препирательства и склоки, обидные слова и угрозы, вызвать фотографа с ящиком на треноге, с дымной вспышкой в руке и запечалеть свой тесный союз весьма колоритным способом. А спустя годы на желтой карточке с виньеткой мы бы увидели, как на фоне вешалок и одежд он сидит в напряженно-важной позе, а она с положением руки ему на плечо стоит позади его стула.

Но это все гораздо позже, когда далекие потомки будут искать следы пребывания гардеробщиков и уборщиц в прошлом. Тех персон, которые сейчас привычны, но вскорости будут сметены технологическими новинками. Например, мы имеем теплый пол, а в ближайшем будущем сделается пол самоубирающийся, который через микропоры будет всасывать в себя грязь и мусор и отправлять его в сухую канализацию. Затем перерабатывать и выдавать какой-нибудь продукт. Уборщица со шваброй как явление истории и фактор нашей гигиены возникнет, может быть, на постаментах, заменив собою надоевшую всем девушку с веслом. Гардеробщик еще более третируемая личность, и его эфемерный образ тут же забудется, как только он окончательно исчезнет из обыденной жизни. А сейчас, в описываемый период, то есть привременно, мы видим картину отрывистых, спонтанных, но очень тесных синергических взаимодействий. Понять же это не всякому доступно, потому как во всей возможной целокупности гардероб есть подлинный и несомненный островок духовной свободы. Процессы, как правило, протекают в сфере нежных откровений, и настроенность их углядеть должна быть особая. Куда уж нам с постыдно-приземленными чувствами — отдать свое добро в надежные руки и вскорости вернуть обратно! Его непременная спутница, взирая на перемещения и усилия, хлопоты и суету гардеробного друга, беспроторицу и бесплещие, в которых он доднесь пребывает, светясь добротой и участием, сочувственно роняет: «Таракаша мой, бедняжка...» Но лирический настрой подчас мешает исполнению долга, и она, стряхнув наважденье, возвращается к поломоечным делам. Но не очень надолго. Вновь и вновь под любыми видами она притекает в гардеробный холл, проникает в его удолие, и энергия взаимных сочетаний помогает им обоим.

Возвращаясь к особенностям некоторых гардеробных персон, упомянем и о таких случаях, когда один из них мнит себя чуть ли не модельером. Информаторы доносят, что такого рода факты определенно есть. На первые ряды такой вот гардеробствующий эстет вешает самое дорогое и модное, расправляет так, чтобы всем было виднее, тем самым формирует передний, показательный план, с намеком на то, что здесь у него не склад бесформенных одёжек, не рядовая раздевалка абы с чем, а своеобразный «boutique» и сам он не вещенакопитель и отъявленный простец, а, может быть, какой-никакой, но все же «couturier». Таким манером он создает особую привлекательность своему сектору, непроизвольно повышает ставки обслуживания, рассчитывает на достойную оценку и более солидный куш. А какие-нибудь обноски вообще не берет, предлагая сложить их на банкетки, либо старается убрать подальше в угол и в номерке отказывает. «Иди-иди, — насмешливо гуторит гардеробщик, — кто на твое позарится!» Устыженный человечек, глубоко обидевшись, может за своим и не вернуться. А как ему на выходе спросить? Дайте, мол, мое, самое затрапезное, безномерковое? Стыдобушка. Вот и по этой причине в любой раздевальне есть бесхозное имущество, резервный или обменный фонд, который рачительный гардеробщик-хозяйственник бережет и в нужных ситуациях использует. Что, например, дать ресторанному гуляке, если он и номерок посеял, и не помнит, в чем пришел? Потому-то у каждого хитреца Одевалыча есть свой внутренний гардероб, которым он распоряжается для своей сугубой пользы. Подсчитывая выручку и сортируя накопленный инвентарь, с житейской мудростью скажет менее расторопному коллеге: «Запасливый лучше богатого». А ежели кто позавидует удачливому гардеробщику, делающему коммерческие обороты, обрастающему имуществом, получающему барыши, то такой изречет другое наставленье: «На чужую кучу нечего глаза пучить!»

В видах развивающегося законодательства Европы, этого конгломерата процветания, порока, переменчивых принципов, бюрократического крючкотворства и принудительной солидарности, вскоре тесный прижим мужского пальто к женскому на двух соседних вешалках может быть истолкован как вариант домогательств на личную неприкосновенность. Юридически подкованные господа из ЕС обрадуются новой идее, а особенно заработку, и будут думать, как привлечь гардеробщика к ответственности за соучастие, пособничество или попущение. И если будет хоть один прецедент судебного приговора (в англосаксонской юриспруденции такое возможно и даже норма), то европейским гардеробщикам не поздоровится. Гардеробные импичменты посыпятся как из рваного куля. Адепты такого подхода найдутся вскоре и у нас, и наш бедный вешатель попадет под прицел новой казуистики, принесенной в наши пределы западным ветром. И никому из них спокойно дожить не дадут. Российская держава, как оплот гардеробной службы, в лице ее судов, надзорных органов и высших инстанций должна иметь иммунитет против такого рода явлений. И наш новый долг будет заключаться в том, чтобы постоянно, всеохватно, интернационально помогать нашим страждущим братьям на той стороне. Гардеробному пролетариату нечего терять, кроме своих номерков, а приобретет под свое крыло все заведенья.

В потоке новых представлений, оформляемых обязательными актами, вструилась, помимо ювенальной (когда ребенок главнее родителя), еще и тема домашней скотины. По недавно принятому у нас закону (ФЗ № 498) животные теперь признаются существами, способными испытывать эмоции и физические страдания. Жестокое обращение с ними наказывается значительным сроком заключения. Любой владелец домашнего зверя, какой бы породы он ни был, обязывается содержать его до наступления естественной смерти (кого — не уточняется) либо передать другому лицу или сдать в приют для животных. Конечно, разумеется, бесспорно, никакой гардеробщик или кто-то из его подручных не третирует мохнатого друга, приживала подсобных помещений. Но помянутый закон как бы бросает мрачную тень на их чистокристальные отношения, допуская, что такое все же возможно. Как будто бы не по доброте душевной хранитель наших одеяний не обижает питомца, а убоявшись общественного осуждения, административного наказания и уголовного преследования. Любой из них, доброприимцев, мог бы продекламировать на общий слух или на ушко уборщице известные всем строчки: «И зверьё, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Насчет же того, что кого-то там целовал, мял цветы, валялся на траве, может, и не упомянет, а вот это в высшее себе оправданье непременно проговорит. Отныне дружеский хлопок назойливому питомцу, щелчок по любопытному носу, легкая трепка за проказу натурально вне закона, и такие действия могут быть истолкованы как произвол, нажим и даже насилие. И свидетели, откуда ни возьмись, объявятся, и видеосъемка будет предъявлена, и полиция с готовым протоколом... Словом, наш брат гардеробец с новой стороны теперь ограничен и стеснен, в своих владениях теперь вышагивает весьма и весьма аккуратно: как бы паче чаяния не наступить на оставленный хвост.

В блогосфере нет-нет да и попадаются жалобы на невнимательного, равнодушного или слишком алчного гардеробщика. Но в большинстве этих сообщений просматривается пристрастный взгляд, неуместная требовательность и даже капризность к нему же. Но вот такой случай, бывший с одной дамой в питерском КФ «Крестовский» и описанный ею самою. Раздевалочный служитель, когда она заявилась в его апартаменты, не восхотел ее обслужить, сказав, что ждет, когда разденется компания молодых людей, пришедших раньше и стоявших подле. А они, обсуждая свои дела, не торопились сдавать одежду. Посетительница вступила в препирательства с гардеробщиком, стала требовать своих прав на обслуживание, но тот твердо стоял на своем: «Сперва компания!» Тут рядом случился администратор, и дамочка попросила вмешаться и оказать воздействие на гардеробного чинушу. На что администратор, разведя руками, сказала, что «ничего поделать не может, поскольку он здесь — главный». Это обескуражило женщину настолько, что она умолкла и покорно стала ждать своей очереди. Если считать это изложение событий правдивым, то следует порассуждать: почему гардеробщик так поступил? Едва ли дело в очередности. Вероятно, он был тертый калач, моментально и правильно оценил платежеспособность клиентуры и все внимание сконцентрировал на достойном, по его мнению, объекте, а всех халявщиков и заспасибщиков оставил на потом. Но может, ключ в словах администратора, что «он здесь главный», и гардеробщик-пантократор, гардеробщик-властелин управлял приемкой–выдачей по своему настроению и произволу и, как самодержец своего угла, просто-напросто упивался своими возможностями, вещественной властью над людьми? Это то, что сразу пришло на ум, но здесь могут быть и другие соображения, а также сокрыта какая-то тайна, которую не поняла обиженная дама и я вместе с ней. Случай этот свежий, и не все блогеры успели высказаться, так что будем ждать новых версий.

В этих же информационных сферах знающие люди, специальные лингвисты, осведомили тех, кто интересовался уголовным жаргоном; на нем «гардероб» означает «гроб», а «гардеробщик» — скупщик краденого. И доказывать не надо, что эти словечки ничуть не бросают тень ни на гардероб-сообщество в целом, ни на каждого из них в отдельности. Вот, собственно, и всё.

Грустно сознавать, что за минувшие столетия никто не написал о гардеробщике ни одного значительного произведения: не изобразил его на холсте, не изваял в мраморе, не отлил в бронзе. В русской эстраде минувших годов имеется лишь песенка Вертинского с упоминанием лилового негра-гардеробщика, подающего манто предмету томной страсти автора-исполнителя, да баллада, исполненная В.Ободзинским, об этих глазах напротив его молчаливого друга. В дополнение к этим жиденьким фактам можно было сочинить пьеску белого стиха про гардеробщика с недюжинным талантом, аристократических кровей и в развитие сюжета назначить его на царскую должность, чтобы он образцово-заботливо управлял территориями и подданными. И слишком необычного здесь нет ничего: и великий Чингисхан, и библейский царь Давид вышли же из пастухов! Так же как и наш гардеробщик, царственный псалмопевец долгий период был третируем, и кое-кто из приближенных Саула желал бы его «сократить». А по поводу мудреных указов нашего фигуранта можно было бы говорить, что Его Гардеробное Величество «утвердить соизволил и исполнить повелел». Но я бы предложил лучше оперу, где он как главный герой из-за стойки выпевает куплеты, потрясая зал своим густым шаляпинским басом. А другие участники разворачивают перед ним и зрителями драму чувств и отношений. Гардеробщик же, как властелин вещественных дум, стоит на возвышении в стороне и исполняет трудную роль вершителя их судеб. Или хоть оперетту «Веселый гардеробщик» с каскадом забавных ситуаций, где хитрость и простота, серьезность и дурашливость перемежаются с переодеваниями, путаницей и беззлобным юмором. Бог знает чего можно насочинять, ведь сюжетов-то уйма!

«Камеди клаб», «Бульдог-шоу» и другие антрепризные коллективы буквально изгаляются на тему «Гардеробщик и клиент», чего только не выдумывают, чтоб над ним понасмешничать и побольнее его уязвить. Он словно создан для того, чтобы над ним могли глумиться и ёрничать. В свое время Гоголь как раз и написал, что нападают в основном на тех, кто не может кусаться. Вот несколько микросюжетов из их «творчества». Знакомый гардеробщика получил от него пальто Киркорова ручной работы, который давал в это время концерт. В этом остродизайнерском даффлкоте подручный гардеробщика отправился в банк, чтоб получить там кредит. Знаменитый певец, закончив выступление, никак не мог понять, почему вахмистр раздевалки то капризничает, то юлит, то зубы заговаривает, но никак не отоваривает поданный жетон. Сперва Филиппушка опустился до просьб, затем поднялся до угроз, но все было напрасно. И лишь когда явился сообщник в киркоровском одеянии, прохиндеи были изобличены. В другой сценке гардеробщик выклянчивал чаевые за каждый элемент сданной одежды, да еще имел претензии к непонятливым посетителям. Пятигорские кавээнщики показали нравы своего города, заявив, что у них тоже, согласно классическому постулату, театр начинается с вешалки, но также там и заканчивается, если ваше пальто оказалось без петельки. В их следующем эпизоде немолодая гардеробщица в чужом пуховике вышла покурить на улицу и нечаянно прожгла в рукаве сквозную дырку. На претензию владелицы возмутилась: «А вы шо, хотели, штоб я простудилась?!» Еще сюжетик. Мужчина, не дождавшись гардеробщицы, перелез через барьер и взял свой плащик. В это время подошли другие посетители, и ему волей-неволей пришлось обслужить и их. Когда все было сделано, вальяжной походкой, не торопясь, в платьице «a la édith Piaf» подошла стильная и хорошо накрашенная гардеробщица и отблагодарила неожиданного помощника тем, что в данный момент при себе имела. А как вам такое: ленивый вешальщик, удобно сидя в кресле и листая журнальчик с фотографиями прелестных дев, что-то там внизу у себя теребя, предлагал посетителям самообслуживаться. Видя безропотность публики, вконец обнаглел и стал указывать, куда складывать чаевые. С таким подходом к работе можно б не тужить: мешай дело с бездельем, так и проживешь с весельем! Вечерний Ургант устроил форменное посмешище над гардеробщиками, организовав соревнование скоростного повешивания с биноклями на глазах. При этом на полном серьезе уверял публику, что чудаки-гардеробщики, когда близко никого нет, от души как хотят куражатся и откалывают друг перед другом чумовые номера. «Шестикадровые» артисты тоже отметились в этой теме, разыграв сцену про то, как гардеробщик-эстет, а по призванию еще и модельер, не обращая внимания на номера жетонов, одевал посетителей по своему усмотрению, снимая с вешалок и примеривая тот или иной наряд. Одетые по-новому и со вкусом, люди уходили довольными. Уральские пельменцы в «Королевстве кривых кулис» показали, как действует гардеробный хулиган и шкодник, когда на одежде нет петельки. Он с усилием насаживает на крючок любой частью одежды, дырявя при этом нежные меха и кожи. Когда одна пострадавшая владелица норковой шубы накинулась на паразита с претензиями, тот парировал, что это, во-первых, не дырки, а норки, а во-вторых, сама виновата, что не пришила петельку. Тот же Миша Ушлый продемонстрировал сомнительную честность, похитив телефон, но оставив в кармане симку. Показали оглушительный провал горе-гардеробщика, который, видя пачку денег в портмоне посетителя, все больше и больше требовал с него за потерянный номер. Тот безропотно выкладывал на стойку новые купюры, пока на дне кошелька не обнаружил бирку. Алчный гардеробщик несолоно хлебавши, проклиная себя за жадность, отправился за посетительской одеждой. Юрий Гальцев в телепьесе «Его день рожденья» пытался спародировать работу гардеробщика, но талант артиста многократно перевешивал содержание, текст и режиссуру.

Были еще инсценировки известных шуточек. Один затейник положил в карман мышеловку и, отходя от стойки, сказал в камеру: «Посмотрим завтра, как он будет выдавать номерки с гипсом на пальцах!» Другой смехач пожаловался другу, что давеча кто-то ушел в его пальто, сданном им в гардероб. На сочувствие собеседника заметил: «Но я-то ушел раньше!» Забавно выглядел пост неизвестного о том, что неожиданно для себя самого он нашел в старой шубе сто баксов, а в кармане новенького тренча телефон. Радуясь удаче того дня, похвалил себя за то, что не зря пошел работать в раздевалку. Стандартная посетительская шутка на приеме-выдаче одежд — это просьба отоварить номерок чем-нибудь получше.

Интересно, самобытно и затейливо выглядели танцы немолодых гардеробщиц, находившихся при исполнении, снятые частным образом. Но по обилию таких видеосюжетов это можно считать тривиальным жизненным явлением. Загрузив или опустошив гардеробную, они выражали свою радость посредством активных телодвижений, напоминая нам, что танец — это язык тела и при нехватке слов (или номерков) таким вот образом человек может высказаться в образах и аллегориях самых сокровенных своих эмоций. А любой мастерице крючка и петельки всегда есть что высказать. (Побудьте-ка в среде гардеробщиц, когда они на паузе сошлись вместе!) Лишь два выступления из этого видеоряда поразили мое воображение. Один — когда хозяйка пустой раздевалки, дамочка неопределенных лет, отплясывала, опасно балансируя на узкой панели. При этом она сильно рисковала свалиться на оператора съемки, который следовал за ней вдоль барьера и удивленно комментировал ее показательную программу: «Во колбасится!» И другой случай — когда с каждой новой выдачей молодая особа расстегивала блузку, а затем, когда кончились пуговицы, выдернутые даже из-под юбки, срывала с себя какой-то элемент прически или одежды. Не доведя дело до полного стриптиза, она, соблюдая взятый ритм и не прерывая процесс, стала застегиваться и одеваться. Понравилась и такая не наигранная сценка: в гардеробе какого-то клуба две юные особы осуществляли съемку работы молодого человека. Парень был интересной наружности и, видимо, им очень понравился, поскольку объективом своего телефона они сопровождали его движение вдоль парапета, вглубь раздевалки и обратно, давая при этом благожелательные комментарии. Работал он ответственно, внимательно и ни на что не отвлекался. Вдруг сбоку вытянулась девичья рука с номерочком на пальчике и услышалась ласковая просьба: «Подай, пожалуйста, котенок!» Это было так неожиданно, так мило и вместе с тем так естественно, что молодой человек должен был как-то среагировать: расплыться, что ли, в улыбке, прийти в смущение или в легкое возбуждение, с особым усердием исполнить подачу. Но ничего этого не случилось, он не умилился, не вдохновился, против ожидания, остался совершенно спокоен и продолжал сосредоточенно работать с номерками и клиентами.

Какой-то штатный корреспондент издания от нечего делать обошел ряд столичных заведений и выяснил, что, несмотря на общий демократический подход, в любой гардеробной ее распорядитель действует по определенной системе и у каждого из них свой порядок размещения. Равноправильный развес предполагает в том числе вешание одежд согласно статусу его владельца. В любой солидной раздевалке есть свой «партер», «бенуар» и «галёрка». На последний разряд, в котором даже номерки не выдаются, гардеробщик определяет школьников и солдат, пришедших классом или строем.

Попалась зарисовка о сплоченной группе гардеробщиков — любителей собирать автографы у чем-то знаменитых людей. Для этого они держат у себя за прилавком блокноты, книжульки, программки, диски, чтобы вовремя опознанной знаменитости вручить это на подпись с настойчивой просьбой начертать посвящение подателю, не гнушаются и выспрашивать что-нибудь «на память». При этом могут слегка пошантажировать известного человека, намеренно замедляя выдачу имущества и ссылаясь на очередь, готовую вот-вот восклокотать. Но насколько это правда, осталось непонятным. На сайте «Проза.ру» вычитан этюдик о гардеробщике-сребролюбце, который в каждом посещенце видел своего данника и пытался внедрить систему прогрессивного налога, что вполне соответствует государственной политике.

Карикатуристы тоже попробовали себя в гардеробном жанре (дался ж ведь он им, всем на смех!), а картинки такие: царевна в русском платье и кокошнике по своему номерку получает в гардеробе лягушачью шкурку. В раздевалке на первых трех крючках с номерами 1, 2 и 3 висят медали соответственного достоинства, и гардеробщик с нетерпением ждет первопришедших. У женщины, получившей жетон, не оказалось на платье карманов, и она попросила гардеробщицу дать ей сданную куртку, с тем чтобы положить туда номерок. После всех дел она вновь явилась в раздевалку, но уже не помнила номер своей бирки. В эмоционально насыщенном рисунке художник-пересмешник изобразил азартно играющую в компьютер пожилую гардеробщицу и через стойку протянутые руки с номерами и одеждами. Все эти затейливые сюжеты, картинки и съемки живой натуры добавляют штрихи к портрету гардеробщика и гардеробщицы нашего времени, но отклоняют серьезного исследователя от постижения глубинного смысла, деформируют научный подход. Как бы там ни было, но педантичное и скрупулезное изучение деятельности гардеробщика и его самого как личности продолжилось. И вот новые находки.

По авторитетному мнению Петра Вайля, «связь человека с местом его обитания очевидна, несомненна, загадочна и таинственна. Эта связь есть сцепление интеллектуальных, духовных и эмоциональных явлений человека с его материальной средой». Суждение знаменитого литератора понимается широко, прикладывается ко многому, и мало кто подвергает это сомнению. Ну и мне здесь нечего опровергать, корректировать, искать лазейки в стройной теории, поскольку, применяя закон Вайля к гардеробной среде, можно лишний раз удостовериться в его универсальности. Но если изучать труды почившего эссеиста и дальше, то можно натолкнуться на совсем уж необычную идею, прямо относящуюся к нашей теме. Петр Вайль, родившийся в СССР, половину жизни проведший в эмиграции, хорошо знал русскую литературу, много о ней писал и сам был сочинителем превосходным.

Но вот однажды, возможно сгоряча, он возьми да заяви, что «маленькие люди в русской литературе настолько малы, что дальнейшему умалению не подлежат». Затем следовал известный перечень персонажей. И многие литераторы повторяют эту красивую формулу, совсем забывая о тех, кто годами таскает наши пыльные, мокрые, тяжелые вещи. С усилием тянет их на себя, а подавая, переваливает через барьер; выискивает под воротником петельку, прицелившись и напрягши больные суставы, цепляет ее на крючок; кряхтя и тужась, принимает ручную кладь, нагнувшись и скрипя, рассовывает ее по ячейкам. Переводит дух не тогда, когда притомился и вспотел, а когда выпадает свободная минутка. После трудных дел ему отчаянно хотелось бы нырнуть под стойку и хрустнуть там огурцом или же, давая облегчение спине, вытянуться на забарьерных полатях (уголок для спанья в старину — повалуша). Но где там! Полноценно он почти никогда не обедает, перекусывает урывками и на ходу, его дробное питание поощряется диетологами, но оно не всегда стерильно, комплексно и витаминно.

Трудности с естественными отправлениями вызывают в брюшных отделах хронический застой, камнеобразование и запоры. Случается, что непроизвольно и всегда неожиданно он издает отчетливый трескучий звук или целую руладу, и отнюдь не горлом. И если в этот момент кто-то окажется рядом, то он из вежливости сделает вид, что ничего не заметил, но, сморщившись, отворотит нос подальше, а свою одежёнку подаст на вытянутых руках. Гардеробщик же оправдываться никогда не будет (старенький, мол, песочек сыплется), лишь иногда извинительно шаркнет ножкою. И подобные казусы не редки. Но есть и трудности другого рода. Наэлектризованный в тесных проходах среди синтетического материала, забарьерный служака с болью, вздрогом и стоном разряжается о батарею центрального отопления или искрит при контакте с подающим.

И все эти труды, хлопоты и беспокойства, как правило, за очень скромное вознаграждение в конце календарного месяца. Жалованье, которое платят гардеробщику в большинстве заведений, настолько мало (сей труд, как говорили в забытое время, замалостный), что наш Акакий Акакиевич никогда бы не сшил себе шинельку, Макар Девушкин ничем бы не помог своей Вареньке, Самсон Вырин не съездил бы в Петербург, Евгений не сосватал бы себе Парашу, Семену Мармеладову не на что было бы пить, а странник Лука ночевал бы на улице. Нет, не смогли наши писатели и публицисты разглядеть еще одного маленького человечка. Быть может, самомалейшего из всех. Как будто нет гардеробщика в своем Отечестве!..

Протяжно-грустно думать обо всем об этом. Отпрожив свою длинную жизнь, будучи на исчерпе своих лет, специалист у вешалки понуро сидит и рассеянно смотрит пред собою. И вполне может быть, что видит он какие-то неясные образы и слышит голоса за пределами звукового спектра. А в голову приходят такие мысли, что временами ему становится то радостно, то страшно. Но как все это выразить, как поделиться с другими людьми? Посредством ли письма? Иль речи? Но нет у него таких слов, чтоб в точности передать многосложную мысль. Мысль, снисшедшую неизвестно откуда и навеянную неизвестно кем. Так он и находит единственно возможный выход в том, что отрывистой жестикуляцией и скупой мимикой творит нам непонятный монолог. А приглядитесь-ка получше к тем гардеробщикам, которые активно и разнообразно двигают руками, при этом наклоняют голову в разные стороны, меняют выражение лица, пучат глаза, топырят по-всякому пальцы. И если видите, что в краткие моменты приема–передачи его десница (правая рука) и шуйца (рука левая) делают избыточные движения и эти движения артистичны, мимика загадочна, а телодвижения законченны и плавны, то знайте: это все неспроста, в этот момент гардеробщик дает нам новое знание, которое сам получил из сопредельных сфер и накопил в душе своей. Но понять это руковещание может только психолог, физиогномист, сурдопереводчик, философ и экстрасенс в одном лице. Или его проницательный коллега.

Но не всякий. А только тот, кто в моей классификации гардеробных служителей образует корень и ствол ветвистого дерева. Многие ветки его с пожухлыми листьями, другие совсем без них, крона уже не так обильна листвою, но все-таки она еще шелестит и тщится казаться живой и цветущей. Упрямо продолжая сравнение, допустимо сказать, что на сучьях этого древа можно встретить причудливые плоды и соцветия. Из всего разнопородного племени только гардеробщики проходных раздевалок имеют тонкую струну понимания.

И вот среди сонмища одёжных деятелей можно выделить обособленную, стремящуюся к элитарности категорию гардеробщиков киностудий. К ним я смело отношу (пусть не обижаются и не отказываются) костюмеров и реквизиторов. Эти специфисты имеют такую же, как и основная масса их собратьев по ремеслу, прикосновенность к чужим носильным вещам. Они так же точно призваны на то, чтобы одежды принимать, сохранять, распределять, немножко, может быть, чинить и чистить, а также выдавать их пользователям. Правда, не по номерку или движению указательного пальца, а по сугубому предписанию снимающего режиссера, при деятельном участии художника по костюмам.

У костюмеров и реквизиторов обширная и постоянная номенклатура «изделий» (как они формалистски выражаются) и более широкий спектр воздействия на них. Каждую единицу они берут, теребят, осматривают, вешают или кладут, но не по своему произволу и хотению, не в соответствии со своим художественным вкусом, а, согласно правилам, в соответствующие сектора, сундуки и боксы, а особо ценные запирают в спецшкаф. Все эти работники имеют дело не только с верхним и средним, но и с нижним бельем, что, безусловно, привносит в их работу пикантный момент, да не один. Исподняя рубашка, например, в карточке учета имеет и другое, историческое название — срачица, удлиненный сюртук — лапсердак, а какой-нибудь кафтан записан полупердончиком. Указанные лица, не истощаясь юмором, от души потешаются над этим, и их веселью нет конца. В иные века сказывали про то — смехоблудие. Но главное вот что. По некоторым неподтвержденным данным, среди этих лиц процветает фетишизм эротического свойства. Имея длительные периоды свободного времени, из озорства или от скуки, а также в силу неясной тяги они примеривают на себя подотчетный самый нежный и ажурный инвентарь, полупрозрачное бельишко и устраивают друг перед другом фотосессии. Но поймать за руку (или за ногу) такого любителя, позорящего славное племя гардеробщиков, еще никому не удавалось. Многие на киностудиях вполне осведомлены об этом явлении, но одни считают, что это их не касается, другие не видят в этом ничего зазорного и сами бы хотели поучаствовать, третьи лишь глухо ропщут, но никогда не выносят сора из избы. В пострадавших только молодые актрисы, которые снимаются в сценах «18+». Они жалуются на поношенность и несвежесть соответствующего реквизита, того самого, который должен лишь чуть-чуть прикрыть их природные совершенства и полностью замаскировать несовершенства актерские. Для справедливости следует сказать, что основной состав общественных и общедоступных раздевалок напрочь лишен таких возможностей — куролесить в неглиже и получать от этого удовольствие. Да и в ассортименте сданного имущества нижнее белье у них никогда не фигурирует, разве что выпадет (разумеется, случайно) из кармана мужского пальто.

Надо сказать, что пожилые, видавшие виды гардеробщики вовсе не из зависти, а по своему внутреннему убеждению считают такие забавы своих студийных товарищей делом бесполезным, срамным и дюже душевредным. По крайней мере, в служебное время. Обязанностями и ответственностью гардеробщик публичной раздевалки прикован к своему месту, словно Прометей к скале цепями. И так же, как небожитель Античности, все, что у него есть, он отдает людям! Утешиться и получить какое-то отдохновение он может поздней весной или ранней осенью и только в очень теплое времечко. Сдающих одежду тогда бывает очень мало, заботы необременительные, и можно немножко сэкономить свое расточаемое в другое время здоровье.

А ведь о здоровье телесном у него попечение всегдашнее и особенное. Для примера медицинские факты. Врачи однозначно относят к группе риска подверженных отитам, всех пожилых людей, а среди других возрастов — приемщиков вторсырья, продавцов «секонд-хэнда», кочегаров и... гардеробщиков! Повышенная влажность или сухость, пыль, споры грибков плесени — все это очень отрицательные факторы, и их влияние на здоровье работников несомненно. А каково ему таскать чужие грузы? Гардеробщик всегда, везде и повсеместно в непрерывных трудах своих является фигурой со смещенным центром тяжести, и он главный пациент у мануальных терапевтов. Да как же-с, спросите вы? А вот как! Принимая груз, он не взваливает его себе на плечо, не берет под мышку, не перевозит на тачке. Напротив того, несет наиболее неудобно — впереди себя, создавая опасное напряжение на нижних дисках позвоночника, при этом чрезмерно нагружает мышцы поясницы. Ладно бы, если б носил тугой и широкий пояс на кострецах или, сокрывшись от глаз, тащил бы одёжу волоком по полу. Дак ведь нет! Ничего для облегчения себе трудов он не делает и, следуя неписаному гардеробному артикулу, завсегда придерживается порядка и традиционности. А мы к нему с упреками — дескать, шапку обронил или просыпал из карманов мелочь... В некоторых гардеробных теснота и тусклое освещение, разобрать, какой там номер на вешалке и жетончике, служителю довольно трудно. Волей-неволей приходится напрягать слабое зрение, при этом для самоконтроля еще и использовать осязательные рецепторы рук.

В тех раздевалках, где от утра до вечера гуляет сквозняк, хронически простуженные гардеробщики, не успев достать платок, чихают и откашливаются в посетительские вещи, выбирая при этом места попушистей и помягче. А упреждая негодование и возможный упрек, скажем, что все это для того, чтоб не рассеивать воздушно-капельным путем инфекцию по сторонам, не подвергать других людей опасностям. Бывает, что по необходимости они трутся мокрыми носами о ткани поданных одежд, но только с тем намерением, чтобы вид гардероб-служащего в момент повторного контакта не был слишком болезненным. Хотя красноту своего шнобеля (индикатор внутреннего состояния) или его сизо-лиловый цвет таким образом изменить не удастся. Между прочим, пожилым вообще, а немолодым гардеробщикам в частности наши телевизионные доктора рекомендуют чаще улыбаться, говоря о том, что в почтенном возрасте и на такой хлопотливой работе им надо экономить силы, а улыбка завсегда дается легче, так как напрягает гораздо меньше лицевых мышц, чем хмурость, мрачность и угрюмость. К тому ж отображенная в пришельце положительная эмоция хоть немного, но поддерживает душевные силы самого забарьерного служителя.

В числе психических отклонений, вызванных долгой службой в раздевалке, отдельным лицам свойственен вуайеризм и в меньшей степени эксгибиционизм. Но чтобы это доподлинно установить и составить точную клиническую картину, требуется целый штат медиков-психологов, а также командировка от сентября до июня. А кто, кроме гардеробщика, черпающего резервы внутренних сил, может вынести долгий период ожидания, преодолевая расслабленность, нехоть, хандру, сухоядие и бескормицу, а также учащенную нужду по капельке опростаться? Состояние одиночества, отдавленности, забытости и заброшенности также влияет на психику, рождает в душе смотрителя всякие страхи. Один из них — клаустрофобия, боязнь замкнутых или тесных пространств, поэтому кое-кто из подверженных не сидит спокойно на месте, а всегда держит окно отшторенным, форточку распахнутой, калитку открытой и при всяком удобном случае выходит из кластера вон. Комфортно себя чувствовать в гардеробной клетушке могут лишь агорафобы — те, кто в детстве, испытав сильнейший стресс, приобрел страх открытых пространств и больших скопищ. Такой болезный вседневно пребывает в каморке, сидит углубисто в кресле, да еще призакрывшись газетою. Свои потребности обслуживает не выходя и даже не всегда вставая. И только в эти периоды его психика в благоустойчивом балансе. Но в тех ситуациях, когда людей неожиданно много, он начинает испытывать сильнейшее неуютство, и тревожность его возрастает. Посему он изо всех сил старается раскидать одежду и толпу как можно скорее, чтоб вновь уединиться и остыть. «Вали кулём, потом разберем», — в нетерпении и в раздражении говорит своей компаньонке, сострадательно пришедшей к нему на помощь. Забегая же в хозчасть, умоляет наставить в зал побольше всякой мебели или деревьев в кадушках — а все для того, чтоб открытых мест перед глазами стало меньше и не было б критических скоплений.

Его извечная подруга — шаркунья полов и лестничных маршей, трудясь обычно ниже плинтуса, ежедневно замечает распад элементов отделки, а в них и щели, скважины и проймы. В неоттираемых пятнах и разводах ей видятся черные глазки отверстий с клапанами, в пористой и ноздреватой поверхности она усматривает червоточины, свищи и воронки  и от них уходящие вглубь каналы. Вместе с этим мнится ей, что там, в клоачной, темной, грязной полости, происходит гнуснейшее шевеление. Из неясной предрасположенности, навязчивого представления, болезненного восприятия в головах у этой страдалицы неотвязно и непреодолимо крутится мыслишка: «Там кто-то прячется... живет... мерзейший и кусливый... вдруг вылезет и цапнет!» В своих кошмарных фантазиях и болезненных грезах ей явно видятся сквозь пол и плинтус всякая мерзь и гнусь, а в этом недосягаемом подполье — гладкие, скользкие, безглазые, рогатые, клещавые, ползучие гады. Любой паразит, противнейший и неудавимый, из этого сонмища может вылезти, припиявиться к нежной или даже задубелой коже и отсосать теплую кровушку. Бр-р-р-р! От этого становится так нехорошо, что хочется все бросить и очертя голову бежать. Себе в оправданье и другим в назиданье, а также в поддержку своих болезненных представлений она приводит народное приговорье: «Зря никакой страх не живет!» Но это мало кого убеждает.

Это состояние (боязнь всяких дырок) на языке науки называется трипофобией. В таких ситуациях, преодолевая душевную муку и нервический вздрог, она действует довольно суетливо, порывисто и нервно, а щели, дупла и лазейки брезгливо затыкает старой ветошью. Застигнутая в нервном тике, отчасти делится своими подозрениями, однако закадычный друг ее, как правило, не разделяет таких опасений, считая это женской блажью, но все-таки как может успокаивает ее и, засовывая палец в щелку, показывает, что бояться совершенно нечего. И даже пребольно укушенный за фалангу, подавив болезненный вскрик, пострадалец сделает вид, что там пустота и все тревоги напрасны. Сам же, сославшись на срочное дело, устремится в свой отсек, чтоб облить зеленкою и обмотать бинтом уже опухший поврежденный перст. Желая все же как-то припомочь уборщице и отомстить зловредному гнусу, он берет тяжелый молоток и сплеча, попутно наделав трещин, вбивает клинья в эти норы.

В колючем букете психических заболеваний у пожилых людей, на нашу радость, отсутствует хотя бы один — номофобия, что есть страхобоязнь остаться без телефона, без связи, без выхода в Интернет. И это всем нам, сопричастникам и пособникам, а тем более им, сердешным, неприкаянным, болезным, дает какое-то облегченье.

Положение гардеробщика в пространстве — непреднамеренный, но зачастую желаемый и пестуемый им самим изоляционизм. А это состояние исподволь и явно смещает его психику в немножко другой спектр восприятия. Но и также освобождает сдавленный доселе дух, способствует полету фантазий, навевает высокомудрые и оригинальные мысли, обостряет восчувствие к прекрасному (не только к полу), а в поддержку всему этому намурлыкиваемые грустнейше-вдохновенные напевы: «Беле-е-ет мой па-арус такой, хм, одинокий на фоне больших кор-р-раблей!» Но отчебучить какое-нибудь танцевальное па, как незабвенный наш Андрей Миронов, он конечно ж не сможет.

Сторонние наблюдатели, мнящие себя психологами, развивая тему проявлений, отмечают гардеробный хакеризм, подразумевая, что тот или иной раздевал-одевальщик старается влезть в самую душу клиента, с которым возник словесный контакт, обнаружился общий интерес, наметилось какое-то общение. Гардеробные юзеры, краем уха, да еще искаженно восприяв это царапающее, как бы хрюкающее и харкающее словечко, иначат по-своему и, толком не вникнув, начинают возражать против обвинений в храперизме, говоря, что на работе этого и быть никогда не может. Дома же, по их уверениям, к этому давно привыкли, а желая снизить отрицательный эффект, кое-кто из них идет на жертву — перед засыпанием одевает на свою сопатку деревянную бельевую прищепку с широким раструбом захвата. И именно от этого, а не от вечерних возлияний, как думают насмешники, его нос становится лилово-красным, пористым и слегка опухшим и время от времени свербит и чешется.

Недостаточность питания, его нерегулярность, проблемы с соблюдением гигиены, спешка поглощения, а также скудный рацион (черный хлеб, бобы, соленые огурцы, моченые яблочки) вызывают в его пищепроводе исключительно неудобное явление, называемое метеоризмом. И когда гардеробное брюхо вдруг начинает распирать, пузырить и пучить, он всеми силами старается сдержаться, чтоб успеть добежать до места, где бы безопасно можно разрядиться. Но если клиентура наседает, то деться ему уже некуда, поэтому он по-тихому и аккуратно, переходя на мелкий шаг, двигая бедрами (то бишь чреслами), суча ногами и полуприседая, старается мало-помалу стравить избыточное давление. Если ж паче чаяния клапан ослабнет в неподходящий момент, то конфузливой ситуации не избежать. Тогда ему приходится имитировать кашель, стараясь замаскировать нежелательный и стыдный звук, а широкими взмахами курток и «польт» разгонять подпорченный воздух. И это опять дополнительный труд, усилия и неудобство, не говоря уже об издержках морального свойства. Но это еще полбеды. Повсегда и повсеместно у гардеробцев полнопрожитых лет долгое терпение и задержка естественных отправлений способствуют таким явлениям в брюшной полости, как колики, запоры, непроходимость кишечного тракта и как следствие этого — интоксикации всего организма. Даже когда ему удается добраться до нужной кабинки и запереться там, то от чрезмерных усилий и перенапряжения в процессе безуспешных попыток экскрементации возникает усталость, раздражительность, нервозность и боль. Куда ни кинь — всюду клин! Гардеробщики с большим стажем и ответственностью выше среднего уровня — основной контингент у проктологов, которые систематически диагностируют у них каловые камни, полипы и свищи.

Ко всему этому добавляется непременное стояние у входа, у постоянно хлопающей двери. От этого со временем у многих из них развивается нервный тик, на службе малозаметный, а после отставки с должности проявляющийся более явно. Выражается это в эпизодических подергиваниях телом и отрывистых мимических реакциях. Особенно это приметно, когда закоренелый в своих привычках отставник-гардеробщик слышит где бы то ни было скрип открывающейся двери. В эту минуту он внутренне съёживается, а затем в ожидаемый момент хлопка по его телу пробегает судорога и хвостом болезненного импульса хлёстко бьет наотмашь, причиняя острую муку и искажая его гримасу. Но бывает, что усилием воли он подавляет свою корчь, и в этом случае для окружающих ничего не заметно. Врачи, обследуя такого пациента, безуспешно ищут причины внутренние, в то время как они чисто внешние. Получив очередной рецепт и привычные назначения, слегка подергиваясь и сутулясь, бывший ратник гардеробной службы уходит прочь, а врач со вздохом говорит медсестре: «От старости лекарства нет». Как видим, наш бедный раздевальщик под двойным и тройным прицелом риска. Условия его службы и так незавидны, а тут еще и это.

Но бывает, что и по собственной вине он попадает в переделки. В этой связи такой дальний случай. В один из бездельных и раздумчивых дней года эдак тринадцатого я решил наведаться в Политех. Зашедши в прихожую, я увидел статичную группу людей, молчаливо и разбросанно стоящих возле гардероба. На переднем плане находились спины двух полицейских, далее женщина с запечатленным страдательным лицом. У гардероба находился строгого вида мужчина в гражданском платье, с толстой кожаной папкой, по-видимому полицейский начальник, а по краям располагались любители происшествий. В центре немой сцены над гардеробной стойкой стоял, нависал, восприимствовал он — музейный, нет, не экспонат, а гардеробщик. Он был растерян и глазами искал себе сочувствия, но меня поразила странная вокруг неотзывчивость. Очевидно, что именно в нем, гардеробщике, и заключалось все дело. Дело, по которому и собрался (по-давешнему сволочился) отовсюду народец. Все молчали, а пауза была насыщена глубокомысленной растерянностью. Все это оцепенение напоминало финал одной известной пьесы. Чтоб не попадаться на глаза, я тихонько прошмыгнул по краю и из-за колонн стал наблюдать и догадываться. Гардеробщик — центральная фигура сцены — полустоял, полусидел среди людей, но был он как бы отделен не только парапетом, но и каким-то отверженным ото всех чувством. Обхватив седую голову руками, огружённый тягостными мыслями, он притягивал к себе внимание и любопытство толпы. Пока я раздумывал, у кого спросить, что случилось, мимо прошли двое мужчин, и я расслышал реплику:

— Гардеробщика подрезали.

Из этих слов я ничего не понял, спрашивать было неуместно, и какое-то время я ждал случайных пояснений. А пока думал: как это — «подрезали»? Ведь не порезали, не зарезали, не укоротили... Что произошло, я понял лишь тогда, когда узнал, что означает это слово применительно к данной ситуации, а в тот момент встревоженная интуиция повлекла меня подальше прочь, чтоб не попасть в разряд свидетелей, понятых или подозреваемых.

Но это частный случай. Внимательность, заботливость и осознанный долг — врожденные качества правоверного гардеробщика. Сама должность и призвание обязывают его пещись о сданном чужом реквизите как о своем собственном. Так и мы все должны почесть за благо, что всякие внешние обстояния и нестроения дел его никак не отражаются на нашем платье, временно от нас отлученном и вверенном ему как дорогому другу. В некотором смысле наше имущество у него в закладе, но он никогда не пользуется своими возможностями во вред клиенту. Редчайшие исключения лишь подтверждают общее правило. Хотя, как любой из нас, и он бывает искушаем, имеет слабости, изъяны и пороки, но все это незаметно для тех, кто приходит обслуживаться. Для справки укажем, что залоговое имущество (по древнерусскому праву — зарука) в его как бы полном распоряжении, а в помощь ему, если кто знает, с античного времени римские сервитуты.

Неочевиден и такой профнедостаток в характере любого гардеробщика, как вещенакопительство. Замечено, что принимает и хранит гардеробщик с несколько большим удовольствием, чем выдает обратно, и объяснить это можно только вышеуказанным свойством. Стояние на карауле при чужих вещах обязывает каждого из них ограждать свою каморку от злоумышленных проникновений и поползновений на чужое добро, и с этой работой они всеобычно и везде справляются отменно. Отвергнув зломыслие, любой полномочный представитель гардеробной братии строго охраняет и терпеливо ждет возвращения владельца. При этом перед его усталым взором на невидимом пергаментном свитке начертана надпись: «Что ты стяжал для себя, то потерял, а что отдал ближнему, то твое

Ежедневно совершая человеколюбивые дела, он надеется на ответную благодарность, но редко когда ее получает. Иной гардеробщик в приближении новой персоны (в древности говорили парсуна) раскрывает объятия, желая широкодушно объять гостя вместе со всеми его шмотками и причиндалами, но тот, как обычно, держится отстраненно и сует ему на вытянутых руках только свой малахай. Благосодействуя каждому из нас, помимо всего прочего, он повсеместно устраняет раздвоение и имеет конечную цель добиться полной гармонии и сочетаемости. Словно паромщик на сухой переправе (по-старинному — переволоке), он курсирует от вешалок к причалу и соединяет парные, временно разъединенные части: каждому крючочку свой жетончик, а хозяину — его пожитки. Успокоенный, упакованный, утепленный посетитель уходит прочь, лишь иногда, как бы нехотя, обронив слабоблагодарственный кивок.

На выходе гардеробщик не просто наделяет каждого просителя верхней одеждой, его доспехами, а, выражаясь выспренно и художественно, дает ему покров. И если бы мы только поняли роль и значение его мягкого духа, то вместо перетаскивания наших рубищ поручили бы ему дело общего призрения, управление, может быть, богаделен, попечение сиропитательных домов, посильное врачевание общественных язв. Ведь дело рук его всегда имеет какую-нибудь пользу: прием на ответственное хранение с обязательством вернуть в целости обратно, размещение согласно артикулу и статуту, а также выдачу по первому требованию временно отлученного от хозяина имущества. Гардероб — это место, где происходит не только расставание со своим добром и скарбом, но и желанная встреча, на церковнославянском языке — сретение. Гардеробщик, словно пастырь, снисходительно, участливо и добро смотрит на своих пасомых, толечко заместо просфорок выдает нам жетончики.

Свою амуницию мы носим для красоты и от непогоды, а также для самоудовлетворения и статуса. А для него наше шмотьё — вериги. Сдавая свое барахло в гардероб, мы отягощаем его дополнительно еще и тем, что увесисто добавляем свое невнимание, равнодушие, высокомерие, неблагодарность. И любой чувствительный гардеробщик, разобиженный таким отношением, и пуще того — какой-нибудь дерзостью клиента, уязвленный этим в самое сердце и сильно оттого взволнованный, время от времени начинает ходить вдоль линии борта, от стенки к стенке, стараясь успокоиться и утишить в душе бушующие страсти. По беззвучно шевелящимся губам, ударению на каждый шаг и длине повторяемой фразы можно понять, что он уныло твердословит одно и то же: «В гардеробе все спокойно, спокойно, спокойно...» Очевидно, что эти словесные мантры помогают ему преодолевать трудности не только физического, но и главным образом психического свойства. О проблемах более значительных — своей роли в жизни и искусстве — в этот момент, надо полагать, он не задумывается.

Но!.. Невиданное дело, чтобы он, сидя на стуле и опасно балансируя на задних ножках, ритмично раскачивался и при этом что-нибудь беспечно насвистывал или тем паче лущил семечки, рассеивая шелуху вокруг себя. Никогда не замечалось, чтоб управляющий делами гардероба, отчаянно скучая, крутил на пальце номерок, как это делает связкой ключей шоферня на стоянке. Тем более невозможно увидеть, чтоб гардеробщик из пожилых взапрыгнул вдруг на балюстраду и восседал на ней, болтая ногами. Такая легкомысленность и фривольность отнюдь не характерна для гардеробщиков-традиционалистов, у каждого из которых твердое понятие о поведении и манерах. А хорошие манеры, как они твердо считают, лучше хороших принципов. Что же касаемо молодых, то они могут всякое.

Правда, был давнишний случай на елке в каком-то дворце или клубе, когда утомленный гардеробщик в новогоднем, с мишурой, колпаке, обработав шумливую детвору, а также их родителей, сидел за парапетом и, оттягивая поролоновый шариком нос, отпускал его, а растянутая резинка пришлепывала его обратно к лицу. При точном попадании бутафорского носа на кончик собственного он удовольственно крякал и улыбался. Тогда я не интересовался этими персонами и не стал, разинув рот, следить за его дальнейшими манипуляциями. Теперь другое дело. Влекомый какой-то неясной силой, я тщусь вспомнить все, что было, увидеть как можно больше сейчасно, пошире охватить необъятное и поглубже прознать непонятное. Никакое событие из прошлого или настоящего не должно быть упущено. Будущность гардеробщика и его дела, по моему мнению, должна занимать и беспокоить всех неравнодушных и сочувствующих. Однако же опросные листы, раздаваемые мной знакомым, друзьям и родне и принятые вроде бы благосклонно, никогда ко мне не возвращались ни в заполненном виде, ни в пустом, ни в виде обрывков, брошенных в лицо.

Обращая свои взоры к советскому прошлому, находим там более существенное, важное и солидное значение гардеробщика, причем и во многих других отношениях. Вот, пожалуйста, еще одно. Ценительница, любительница и хранительница русской вышивки, узорочья и льна Мария Филкова, оторвавшись глазами от швейки (старинное приспособление для кропанья), вдруг вспомнила о годах своей юности, когда запретные плоды — американские джинсы — наполняли черный рынок СССР, отчасти, между прочим, осветляя его за счет голубых цветов материала и ярко блестящих пуговиц и заклепок. Так вот, дворцово-клубные гардеробщики, исполняя строгое предписание, не допускали молодых девиц на благочинные танцы и балы даже при наличии билета и подтвержденных шестнадцати лет, если те являлись не в юбках, платьях, сарафанах, а в лосинах, джинсах и «бананах». Модницы хитрили так: джинсами обертывали талию и в унылых курточках проходили внутрь. Женский туалет, где проходило интенсивное переодевание, на время становился мини-гардеробом, негласным филиалом основного. Одёжно-крючковые поборники нравственности чувствовали себя обманутыми, когда веселая молодежь покидала клуб, но упрекнуть себя в неисполнении долга они не могли. Заведующая им очень пеняла за недосмотр и готовила очередную жалобу по школам.

Во Дворце культуры «Химик» городка Алексин Тульской области твердой верой и святой правдой служили две гардеробщицы лет весьма достопочтенных, однако по деловитости и энергичности отправления своих функций им не было в округе равных. Одну из них за глаза называли старухой Ремизовой, другую кликали тетей Нюрой. За непреклонность, строгость и решительность их боязливо уважали все. В этом ДК часто проводили мероприятия, и эта парочка всегда была на самом острие конфликтов, на передовой борьбы за порядок и нравственность. Дело в том, что местный химкомбинат производил технический спирт; после дополнительной обработки он употреблялся населением вместо водки, поэтому продажи крепких хмельных напитков в городе были минимальными. От этого страдало все — торговля, планы, премии и городской бюджет. Это сейчас мы ропщем на преобладающие продажи углеводородов, а вся совэкономика от начала 30-х годов до 90-х строилась на прибыли от спиртного! Так вот, эти гардеробщицы — а по призванию полицмейстеры, надзиратели, контролеры — занимали пост на входе и осуществляли допуск внутрь. На это время за гардеробную стойку вставала завкультотделом. Одна из этой парочки носила высокие накладные волосы с массивной брошью по центру и золотые «цыганские» серьги, другая была с тугим пучком на затылке, в толстых роговых очках в половину лица и с такими в них линзами, что глаза делались страшными. Эти твердыни, как две упитанные дыни, были опорой дворцового правопорядка. Пост держали очень строго, много часов бдительно и неусыпно стояли на оборонной линии, смещая ее по необходимости на угрожаемые участки. Неизвестны их отлучки по естественным надобностям, в том числе и с тем, чтоб как-то подкрепиться. Обе непременно в серых, мышиных халатах без опознавательных знаков, на массивных каблуках и с руками, всегда готовыми к действию. Самое яркое воспоминание местных жителей о них такое: колыхающийся шиньон, раскачивающиеся серьги и мелькание расправистых рук, когда они довольно грубо выталкивали рвущуюся в клуб пьяную личность. И любой другой, кто не вызывал у них доверия, вполне мог быть не допущен, обруган и посрамлен. Пронести очищенный денатурат редко кому удавалось, поскольку сквозной, проницательный взгляд гардеробщиц, ощупка внутренних карманов дополнялись интуицией и кошачьим нюхом. Наиболее упорный, сопротивляющийся, скандальный бесцеремонно выталкивался взашей, а напоследок получал кулаками в спину. Подчиненность на этом этапе была полная, и жаловаться никто не смел. Милиция, зная, что здесь не забалуешь, как правило, наряд не высылала. Во все продолжение мероприятия мадам Ремизова появлялась на темной галерке и посматривала в зал, что-то для себя замечая, но явных вмешательств, окриков, угроз никто из рассказчиков не припомнит. Вероятно потому, что отфильтрованная публика не имела средь себя опасных элементов, а визуальный контроль из-за углов и занавесок сдерживал озорников и потенциальных дебоширов. Другое поразительное свидетельство горожан заключалось в том, что тетя Нюра помогала приобретать желающим дефицитные в ту пору мебельные гарнитуры, а также содействовала в установке домашнего телефона. Делала ли она это бескорыстно, за мзду или обещание вести себя прилично, никто и тогда не знал, а сейчас тем более. Но то, что она в придомовом сарае держала поросят и многие, чтоб подольститься, приносили ей пищевые отходы, — это подтверждается.

Однако ж и современные темы процеживаются в гардеробную тему. В этой связи надобно принять во внимание факт непосредственного участия наших одёжников в законченном экологическом цикле. Модельер, портной, гардеробщик и старьевщик, по моему разумению, производственные кумовья. Один придумывает эскизы, другой шьет, наш будочник через промежуточное звено — носителя — принимает, вешает и сохраняет текстильные и кожаные изделия, а старьевщик через время собирает и несет в утиль. И если у всех участников этого процесса есть обширное творческое поле, то у нашего фигуранта, не раз укушенного жизнью, оно весьма ограничено, суровыми обстоятельствами на службе и в быту он стиснут с разных сторон. Тому же Цинциннату согласно инструкции, вывешенной в коридоре каземата, где он обретался перед казнью, категорически запрещалось самостоятельно покидать здание тюрьмы. В этих видах, опираясь на авторитет известного романиста, тем более уместно внести новое и разместить в раздевалках такое объявление: «Самовольно выносить вещи из гардероба не разрешается!» При виде такой предупредительной надписи посетителям было бы спокойственней за свой скарб. А для дополнительного подтверждения своей бдительности можно было б, по деревенскому обычаю позапрошлых лет, выдавать ему звонкую дощечку с деревянным шариком на ремешке, чтоб во время фильма или спектакля ходил в фойе недалеко от гардеробной и постукивал своей колотушкой. Так было бы всем покойнее (не спит персонал, имущество под охраной!), а гардеробщику развлечение, хотя и несколько утомительное. Скажете, что, мол, напрасные труды, бесполезное приложение сил и такое им чуждо? Как знать, как знать. Ведь многие из пожилых гардеробщиков родились и выросли в деревне и хорошо помнят свычаи и обычаи тех времен, когда ночной сторож ходил по селу и настукивал своей стукалкой-колобашкой (в городе их называли караулкою), бдительно озирая и саму деревню, и ее окрестности. Тут же давал тревогу, ежели замечал огонь или дым, и ночные тати не хотели с ним встретиться.

Памятуя о достоинстве гардеробного племени в прошлом, теперь уже во многом утраченном, подрасскажем и о том, что нынче у них сохранилось. Введение новичка в гардеробство в местах, где берегут традиции, бывает весьма показательным, достаточно скромным, но полным значения ритуалом. Получив халат с хлястиком, беретку с хвостиком и гардеробный жетон с нулевой цифрою, новоначальный, уложив ладони на панель, возвышенно и громко на старый манер возглашает: «Приемлю, благоволю и нимало вопреки глаголю!» — и, ободренный соратниками из других раздевалок, без промедленья приступает к своим обязанностям. А как же? Служение в гардеробном сане обязывает. Вот эта вот ритуальная торжественность и старобытное словоречение, взятое из другой сферы применения, нисколько не должны никого коробить или обижать, поскольку гардеробочный клан столетиями впитывает в себя все самое лучшее, значительное и красивое, используя то явно, то не очень в своих сугубых корпоративных целях.

А ведь надо учесть и его охранительную функцию, когда он на примыкаемом участке действует как гардеробный полицмейстер, с тем чтобы одних унять, других спровадить, а третьих посредством административных сил привлечь к ответу. Когда гульба в питейном заведении выходит за пределы банкетного зала, непременно явится перебравший лишнего, неуемный тип, бретёр, буян, бузотёр, решивший демонстративно покуражить на публике и выставить себя удальцом. И вот когда этот возмутитель пригардеробного порядка становится невыносим и управы на него не находится, тогда один из группы гардеробщиков, самый смелый, самый строгий, тертый, надо полагать, калач, отделяется от соратников-однодельцев и, подвертывая рукава халата, сдвинув на затылье беретку, говорит готовым вмешаться товарищам: «Спокойно, братва! Этого Кузьму я и сам возьму!» Вразвалочку к нему приподходит и, делая увещевания, сквозь которые проступают нешуточные угрозы, помаленьку его успокаивает. Эта функция гардеробщика в заведениях трактирного типа граничит с функцией вышибалы, но за неимением штатного им приходится делать и это.

Одним заведующим развеселого заведения было сообщено такое, что мне спервоначалу показалось не очень достоверным, просто забавной байкою, вымыслом, преувеличением, но по мере углубления в тему мое суждение на этот счет со скрипом менялось, и теперь я склонен думать, что такие явления встречаются, и они не очень редки. Так вот. Некоторые гардеробщики, по его просвещенному мнению, имеют особое расположение ко всем со-трудникам нижнего этажа, но к уборщице оно своеобразное, специфичное и, может, даже трепетное. Дело в том, что их объединяют, роднят и сплачивают физический труд, манипуляции на общей территории, скоротечность результатов, а также безблагодарственность и невнимание прихожан. Эта их работа в параллельно-сопряженных сферах исключительно полезна для всех и каждого, но вместе с тем широкой публикой почти не замечаема. По сути, они — парии в своих замкнутых обществах, но тем сильнее тянутся друг к другу. Спорадический характер действий, повторение одних и тех же движений, неутомимость в их осуществлении — все это и нечто другое, эфирное, неуловимое, воздушное, единит их в очень тесный альянс. Приятное ощущение чистоты и легкости испытывает всякий, кто был ими обслужен. Гардеробщик общественного прихода, как старший брат и покровитель, за ней присматривает, указывает на пропущенные участки, радуется ее успехам, поздравляет с окончанием дел и всегда через борт кинет доброе слово. И если симпатия и душевный настрой взаимные, то словами-знаками он сообщается с ней постоянно, поддерживает в трудный период, при этом настойчиво старается завлечь в свою скучную келью. А когда из глубины переполненной коробушки слышится старинный напев («Есть и ситец, и парча!»), то это начало самобытнейших гардеробных шалостей и причуд в отношении подруги-уборщицы, которую он иногда называет то содружницей (официально), то ладушкой (при товарищах), то зазнобушкой (наедине). А к чему все это приведет и чем закончится, никто толком не знает. «Ржи высокой» там, конечно, нет, сеновала тожеть, да и повалушей его тесный подклет не назовешь.

Она же — марафетница, камеристка, горничная заведения — имеет надежную опору в его лице и регулярно со съестным гостинчиком захаживает в раздевальные кущи. Особенно любят гардеробщики с изношенным зубным аппаратом, когда заботливая подруга приносит мягкие, сочные, сытные курники и рыбники, а на запив предлагает домашнего киселя из садовых ягод. Уверенно можем сказать, что эти визиты взаимоприятные и взаимополезные. А когда ее долго нет, он мечтает о новой встрече. И подчас в его причудливых грезах поломоечная подруга коридоров и лестниц видится ему не шныряющей по этажам с ведром и шваброю, а мягко фланирующей вдоль внешнего бортика в полупрозрачном обтянутом халатце, на тоненьких высоких шпилечках, в чулочках с верхним ободком и непременно чтоб в крупную черную клетку. При этом его не смущает несоответствие возраста «модели» и столь вольного одеяния, в которое силой воображения он облекает свою пассию. Всегдашнее стремление эмоциализировать свое бытие подвигает его, по рассказу наблюдательного заведующего, на такого рода придумки. Но это совсем ничего, главное, чтобы номерки не путал и надолго не отваливал из своей халабуды. Также и администрация на его блажь и вычуры смотрит спокойно, только чтоб это не мешало работе. В таких случаях у гардеробщиков простор для самотворчества, и с раскидистым чувством приволья он продолжает свои штучки.

Многогранная, разноплановая жизнь общественного гардероба как особого мирка являет нам тип доброухоженного, преспокойного, вседовольного, неутомимо угодливого и милейшего в обхождении сотрудника раздевалки. И таковому отовсюду благо: и дома за ним присмотр и уход, и начальство к нему благоволит-премирует, и в своем загончике он завсегда под вниманием заботливых уборщиц, если в учреждении их несколько. С чувством легкой ревности и соперничества они наперерыв стараются ему угодить и порадовать. От каждой такой, а тем более от сестры-хозяйки, имеющей большие буфера и ресурсы, он принимает подачки и каждой выражает признательность. «Ласковый теленок двух маток сосет», — говорит-приговаривает (не вслух, конечно) таковой благоприимец.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0