Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Черт как приятель Гоголя

Олег Алексеевич Нехаев родился в 1955 году в городе Снежное Донецкой области. Основная профессия — журналист. Возглавлял несколько телекомпаний, работал в «Российской газете», в журнале «Русский репортер», в настоящее время — редактор ин­тернет-портала «Сибирика». Последнее время пробует себя в литературе. В Сибирском конкурсе (председатель жюри М.Тарковский) его рассказ был признан победителем. Роман «Забери меня в рай» вошел в лонг-лист Международной премии интеллектуальной литературы имени Александра Зиновьева. В 2021 году стал финалистом конкурса литературной критики Волошинского фестиваля. Победитель более тридцати творческих конкурсов. Живет в сибирском городе Зеле­ногорске, на таежной реке Кан.

«Однажды он рассказывал нам о втором томе “Мертвых душ”, о трансформации личности Гоголя и вдруг приостановил свое хождение и пристально посмотрел на нас. “Просто, — сказал он изменившимся голосом, — просто дело в том, что Гоголь видел черта!” Кто-то недоуменно спросил: “Как черта?” “А вот так. Черта!” — отрезал он».

Публикуя в Фейсбуке это воспоминание о знаменитом литературоведе Юрии Лотмане, Маша Йонин (Masha Yonin) добавляет к тому, что тогда услышали студенты: «Мы онемели. На нас повеяло бездной, и холодок пробежал по спинам...»

Тут же вспомнилась и моя история. В Бурятии, в доме для престарелых, повстречался с интереснейшим старичком Цыдыпом Будаевым, назвавшимся «маленьким писателем по сравнению с Валентином Распутиным». Проработав всю жизнь проводником-экспедитором, он под конец жизни, в восемьдесят лет, неожиданное «призвание в себе открыл»: занялся сочинительством. Причем свои тексты сам же и оформлял рисунками. Увидев в его книжке изображение страшного человека, спросил:

— Кто это?

— Черт, — пояснил дедушка Цыдып. — С натуры рисовал.

— ???

— В зеркало на себя смотрел и тушью набрасывал. Ведь чертей и духов человек сам в себе носит и сам же от них потом и страдает. — И долго после этого смеялся.

Потом я от него получил письмо, в котором Цыдып рассказал, как в день выхода газеты, в которой «на всю страну» был опубликован мой очерк с его портретом, он неожиданно стал в электричке «звездой вагона». Только рано я обрадовался, потому что дальше он с негодованием сообщал, что никакого черта в зеркале не видел и всем теперь вынужден рассказывать про выдумку неправедного журналиста.

Во мне чайничек обиды сразу так и закипел. Сохранившиеся кассеты с записью нашей беседы свидетельствовали о моей абсолютной непорочности.

Через месяц-другой дедушка Цыдып неожиданно прислал мне посылку с сувениром из Египта. Эту заграничную поездку ему оплатил спонсор. Он писал о своей популярности, о том, что стал «настоящей фотомоделью». Ошарашил сообщением, как на днях ему «новую голову сделали». И только потом пояснил: «Скульптуру с меня слепили».

В ответ я скупо поблагодарил за подарок и недовольно напомнил ему, что его рассказ о черте до сих пор хранится у меня в виде диктофонной записи.

Цыдып позвонил почти сразу и стал виновато объясняться:

— Так про черта я только для вас рассказал! Те, кто с ним не встречался, — не поймут. Им нельзя про такое. Потому я и говорю другим, что журналист про черта выдумал. — И тут же уверенно спросил: — А вы его сами каким видели? Сильно он похож на того, что я нарисовал?

Я молчал, совершенно неготовый для такого откровения. А Цыдып продолжил:

— Когда Гоголя читал, сразу понял, что он его тоже видел. Черт как раз и есть такой, как он его описал...

К Гоголю я обратился сразу после этого странного звонка. Стал заново читать «Ночь перед Рождеством». Читал и удивлялся. Будто другая книга передо мной открылась. У Гоголя в описании действительно предстает прежде всего не черт, а человек в его обличье. Причем, чтобы уйти от тогдашнего обвинения в святотатстве, Гоголь хитрит.

Вот как он описывает «своего» черта: «Спереди совершенно немец[1]: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке[2]. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий...»

Другими словами, у него были настолько неявные признаки черта, что «разве по» некоторым деталям «можно было догадаться» кто перед нами. Догадаться! То есть с ходу этого черта сразу и не признаешь! Нужно специально присматриваться, чтобы не спутать с человеком... И Гоголь подчеркнуто на это указывает, что даже «близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колеса с комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое».

Теперь вот и я учусь этому непростому распознаванию. Прихожу к выводу, что на многочисленных рисунках и в известных фильмах по произведениям Гоголя произошло сильное упрощение показанных им персонажей. Вглядываешься и начинаешь только сейчас догадываться, что Хлестаков и Чичиков – это вот как раз и есть то самое бесовское отродье. Новый тип людей — пригожистое безбожество. Он их приход уже тогда рассмотрел.

И здесь самое время напомнить, что и сам Гоголь по молодости не чурался греха. Вовсю использовал черта как посредника для своего тщеславия. Например, создавал в переписке с корреспондентами видимость близости с самим Пушкиным, что было тогда невероятным преувеличением. А иногда и просто опускался до примитивнейшего привирания.

И в дальнейшем он продолжал еще не раз пользоваться услугами такого помощника. Только в последние годы Гоголь стал явственно сторониться этого порока и попытался вовсю бороться с ним. В том числе с помощью литературы, которую он использовал в прикладном значении: для раздачи публичных оплеух обществу. И тем самым напрочь забыл вывод Пушкина, который раньше всех понял главное: «Цель художества есть идеал, а не нравоучение». Потом, кстати, и Льва Толстого сильно качнет в эту непушкинскую сторону. Почти в самую бесовщину.

А в 1844 году Гоголь напишет удивительное письмо писателю Сергею Аксакову, который еще при жизни рассмотрел в нем гения: «В письме вашем слышно, что вы боитесь, чтобы я не сел на вас верхом, и упираетесь... Все это ваше волнение и мысленная борьба есть больше ничего, как дело общего нашего приятеля, всем известного, именно — черта. Но вы не упускайте из виду, что он щелкопёр[3] и весь состоит из надуванья».

Избавился ли Гоголь в дальнейшем от зараженности щелкопёрством — не совсем понятно. По этому поводу — полнейшее расхождение в оценках специалистов его духовного состояния. Не помогло моему разбирательству и прочтение большого количества гоголевских писем. Иногда в их содержании проступали кромешный мрак и растерянность. Чудилось даже, что вместо писателя за перо брался сам дьявол. В другой раз — самоуверенный наглец, учивший других, как им обязательно надо жить. А автором следующего послания мог уже быть кроткий ангел. Только подпись под письмами всегда оставалась прежняя — «Ваш Гоголь».

Попробовал в многочисленных работах гоголеведов отыскать причины таких странных его колебаний, но ответов оказалось значительно меньше, чем новых вопросов.

Среди современников наибольшее приближение к пониманию гоголевского ада и рая обнаружил у Владислава Отрошенко. Рассказывает он увлекательно, но зачастую с таким снисхождением к персонажу, будто пишет о родственной душе. У меня нет таких обширных познаний о Гоголе, как у него, и потому я дилетантски отстраненнее. Гоголь для меня намного-намного непонятнее. Нет, он так же величав, как и для них, но при этом и значительно приземленнее, вплоть до самого падения в бездну. Ведь он мог с легкостью утверждать, что «весь человек есть ложь», «дрянь», «большой плут», с добавлением еще других разных мерзейших выражений, заменяемых даже в наше разнузданное время стыдливым многоточием... И вот на эту его особенность почему-то не хотят обращать внимание. Литературоведы молчат об этом. О том, что он всю жизнь пытался полюбить человека.

В общем сложный у меня получился вывод о Гоголе. Писатель величайший. Но очень обособленный. В отличие от Пушкина, так и не открывшийся для нас свойской явственностью. И по тем деталям, что есть, трудно часто догадаться, кто же на самом деле предстает перед нами... Свой или чужой? И это при том, что как раз он и не боялся говорить о своих слабостях и пороках. Кто еще, кроме него, так открыто числил в своих приятелях черта? Кто?!

Мы-то сами этого попутчика продолжаем старательно скрывать и подальше в самих себе его припрятывать. А может, как раз он для нас и есть первейшая необходимость, которую нужно выводить на свет божий, будто указующий маркер? Ведь старинная русская пословица не случайно утверждает, что больше всего чертей водится возле святых. А настоящий писатель как раз и должен смотреть на мир глазами праведника. И Гоголь умел искусно всматриваться в мир через такие окуляры. Правда, в его времена с такой оптикой было проще. Люди тогда находились ближе к Богу.

Как выглядит сегодня заветная непорочность, у нас почти уже никто и не вспомнит. Да и само приближение к святости всегда вызывает большие опасения. Потому что к свету стремятся почти все. Но лишь прикосновение к его обжигающему пламени приводит большинство к пониманию своей мотыльковой никчемности. Гоголь тоже прошел через это приближение. Через отречение от мирского. Через смирение и благочестие. И тут же увидел в себе что-то такое ужасное, из-за чего фактически лишился разума... И это несмотря на то, что давно подбирался к духовному очищению: «Если бы кто видел те чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале для меня самого, он бы точно содрогнулся». И вот еще: «Никто из читателей моих не знал, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мною», то есть Гоголь всю жизнь вел своеобразный учет своих бесов. Только вместо амбарных книг вписывал их в другие: «Мертвые души», «Вий», «Нос», «Шинель», «Портрет», «Записки сумасшедшего»...

Очень жалко, что никто из школьных учителей так и не сказал мне в свое время, что гоголевский «маленький человек» жил не только в Петербурге, а и совсем рядом, по соседству. Тогда бы можно было поскорее вглядеться в него... и в себя. Но мне почему-то все время преподавали литературу как что-то очень далекое, оторванное от реальной жизни. А она зачастую была так близка, что через чтение срасталась с плотью и питала самые сокровенные чувства. Вот только с книгой навсегда породнил меня отец, а вовсе не школа.

Переосмысление многого приходится делать только сейчас. Спустя годы. Вот совсем недавно прочитал у Гоголя: «Страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба». Это он о хлестаковщине. Только выходит, что «Ревизор» совсем не о том, чему меня учили в школе. Это вовсе не «насмешка над плохими провинциальными чиновниками». Комедия о другом: об утрате человека в каждом из нас. Не случайно элита тогдашнего общества, посмотрев через него на себя, в массе своей отторгла Гоголя. И он с ужасом бежал от этого пригожистого безбожества. Бежал за границу. Ему уже тогда явственно виделся совсем рядом личный ревизор — совесть. И потому стал вразумлять всех, чтобы они тоже рассмотрели его рядом с собой. В ответ от очень многих услышал о своей ненормальности и о том, что в нем говорит ненависть к России.

Когда лет через десять Гоголь окончательно вернулся домой, его почти никто не узнавал. Потому что вернулся другой Гоголь. Пророк и громкий обличитель чужих пороков. Но только в России давно известно: сильнее всех гремит пустое ведро. У него не было убедительного опыта поступков, чтобы с ходу взойти на чужой пьедестал проповедника. Горделивая попытка сокрушительно провалилась. Его нравоучительная книга называлась «Выбранные места из переписки с друзьями».

Возможно, в этом крушении была и вина его корреспондентов. Гоголь давно привык всех поучать в письмах. Но достойных оппонентов у него не нашлось как среди адресатов, так и среди ближайшего окружения за границей. И он вскоре стал самоуверенно наставлять всех, даже тех, кто был значительно опытнее и старше его. Теперь он уже точно знал, как нужно обходиться даже с самим чертом: «Вы эту скотину бейте по морде и не смущайтесь ничем. Он — точно мелкий чиновник, забравшийся в город будто бы на следствие, — писал он Сергею Аксакову. — Пыль запустит всем, распечет, раскричится. Стоит только немножко струсить и податься назад — тут-то он и пойдет храбриться. А как только наступишь на него, он и хвост подожмет. Мы сами делаем из него великана; а в самом деле он черт знает что. Пословица не бывает даром, а пословица говорит: “Хвалился черт всем миром овладеть, а Бог ему и над свиньей не дал власти”».

Надо отметить, что Сергей Аксаков был очень близко знаком с Гоголем. Помогал, терпеливо переносил его ворчливость, слыл редким доброжелателем знаменитого литератора, и «не было другой такой семьи, где бы к писателю относились с искренней сердечностью и восхищением». Аксаков его поддерживал даже в самый переломный, кризисный период, который он охарактеризовал как «стремление Гоголя к улучшению в себе духовного человека». Но всему есть пределы.

Когда была напечатана та самая проповедническая книга «Выбранные места из переписки с друзьями», Аксаков не сдержался и впервые отправил автору возмущенное письмо. Только время показало, что на самом деле все было гораздо хуже. В тот момент произошла настоящая катастрофа их отношений. Доброжелательность близких людей иссякла. Вконец иссохлась. И навсегда обернулась засушливой черствостью.

Когда Гоголя не стало, открылись письма Аксакова к сыну, написанные еще при жизни Николая Васильевича: «Я вижу в Гоголе добычу сатанинской гордости, а не христианское смирение». А вот и мнение о его книге: «Самое лучшее, что можно сказать об ней, — назвать Гоголя сумасшедшим...» Так отзывался друг. Было от чего содрогнуться, а потом и вспомнить известное изречение. Потому что когда потребовалось перезахоронить останки Гоголя, его обнаружили в гробу с повернутой набок головой.

В уста Тараса Бульбы этот удивительный писатель вложил проникновенные слова о том, что даже «у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество!».

Но Гоголю под конец жизни трудно было вспомнить человека, с кем бы он в полной мере мог разделить это трепетное чувство. Все больше и больше оставался один. И при этом у него не было своего угла. Приходилось все время скитаться по чужим квартирам.

То, что открылось мне дальше, похоже на какую-то невероятную фантасмагорию... Лев Толстой, прочитав «Выбранные места...», записал в дневнике о Гоголе: «Он просто был дрянь человек. Ужасная дрянь». А спустя тридцать лет его вновь заинтересовала эта же самая книга, и он поспешил сообщить в письме своему биографу: «Какая удивительная вещь! За 40 лет сказано, и прекрасно сказано, то, чем должна быть литература. Пошлые люди не поняли, и 40 лет лежит под спудом наш Паскаль». Так мировой классик и себя к прежним «пошлым людям» приписал, и вердикт вынес: Гоголю не страшно время. Только сам Гоголь до этого времени не дожил.

Перечитываю его сегодня и ощущаю, как он по-прежнему въедливо всматривается в нутро человека. Проникает туда, куда редко кто заглядывает. В метафизику. Причем он умеет это делать невероятно просто. Будто отдергивает одним движением занавеску на окошке обыденной жизни. Смотрите! Видите? Себя видите?! Всматривайтесь. И еще посмеивается при этом да спрашивает с лукавством: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ». И хочет, чтобы этот ответ нашли мы сами. Только не находится у подавляющего большинства на это времени.

И вот еще что. В письме к графу Александру Толстому, который дал ему последний приют, Гоголь напишет чрезвычайно редко цитируемое, но важное для его понимания: «Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия». Так перед самой смертью написал нам наш Гоголь!

 

[1] «Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли, хоть будь он француз, или цесарец, или швед — всё немец» (Примеч. Н.В. Гоголя).

[2] Козачок — украинский народный танец.

[3] Щелкопёр — презрительное название писателя, журналиста; графоман, писака (устар.).





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0