Эмблемы Достоевского — важные и с функциональной точки зрения очень значимые образы. В них проявляется и следование старым традициям эмблематического изображения мира и человека, и новаторство художника-реалиста «в высшем смысле». Кроме того, эмблематика Достоевского выражает его идеологизм, пристрастие к идеям, поэтому через эмблемы проявляется специфика, художественная особенность стиля писателя.

«Эмблема — это словесно-графический образ, в структуре которого есть изображение или рисунок, обрамленный надписью и подписью. Картинка опредмечивает, наглядно закрепляет определенную идею» (1, 375)[1].

В художественной литературе эмблема — это прежде всего словесный образ, который менее нагляден.

Сущность эмблемы Достоевского заключается в предметном изображении идеи. Эмблема для него — средство художественного, наглядно-образного воплощения идеи, ее визуализации.

Как ученик Белинского, «натуральной школы», автор «Преступления и наказания» уважал действительность, но, в отличие от остальных писателей-реалистов, относился к ней по-особенному. Действительность в его творчестве воспринимается и изображается сквозь призму идеи. Будничный случай, живой факт становится источником глубоких размышлений. Другими словами, эмблема создается не для того, чтобы только смотреть, а чтобы видеть, думать, мыслить.

Изображая какую-то сцену, писатель использует принцип «наглядного изложения»: описываемые действия напоминают стоп-кадр в кино или картинку в старинной эмблеме. Автор не просто рисует картинку, он создает видимый образ. Процесс превращения жизненных впечатлений в эмблему можно увидеть во многих произведениях писателя.

Главная эмблема Достоевского — «тварь дрожащая». Образ «твари дрожащей» многозначен. Понятие «тварь дрожащая» в словаре В.И. Даля толкуется в двух вариантах, обозначая, во-первых, все созданное, живое, всякое создание Бога, а во-вторых, оно имеет бранное по отношению к человеку значение: подразумевается скотина, животное (2, 280). Эту полярность значений актуализировал в своих художественных целях Достоевский. У него функционируют два образа «твари дрожащей». В одном случае — это вошь, жалкая тварь, бесполезная, гадкая, а в другом — «Божья тварь», человеческое дитя, нуждающееся в помощи и защите. По отношению к твари Божьей определяется и проверяется человек, его нравственные силы, религиозный, общечеловеческий уровень. Это сквозное испытание в судьбе героев писателя. Абсолютным выражением такого испытания становится отношение к ребенку. Идея милосердного отношения к Божьей твари воплощается Достоевским в образе беззащитного, дрожащего ребенка, который вызывает острую жалость к себе. «Деток любите особенно, ибо они... безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам», — говорил старец Зосима из «Братьев Карамазовых» (3, 373).

Г.С. Померанц в своей работе «Открытость бездне: Встречи с Достоевским» пишет: «Ребенок — один из самых сильных ключей, прорывов к полноте истины. <...> Для Достоевского грех по отношению к ребенку — абсолютный грех, детское страдание — абсолютное страдание. Умершие дети остаются вечным упреком миру взрослых, вечным призывом к чему-то невытоптанному в душе человека. Приблизиться к ребенку — приблизиться к гармонии, основанной на любви» (4, 47).

«Неточка Незванова» — его первый роман. В нем нет главы, в которой бы попеременно кто-нибудь не дрожал, особенно Неточка, «бледненькая, волосы белокуренькие, сама глупенькая, плакса такая, глаза голубенькие, си...ро...точка» (7, 121): «я слушала в страхе, дрожа всем телом», «дрожала в лихорадочном ознобе», «дрожа как в лихорадке», «весь дрожал», «задрожал как лист», «дрожа всеми членами», «я вся дрожала от волнения» (7, 52–177). Примечательно, что в начале жизни она живет вместе с матерью и отчимом, по собственному признанию, «в углу»: «в нашем углу никогда не смеются, никогда не радуются», «иногда в нашем углу наступала мертвая тишина», «я росла в нашем углу» (7, 35–54). А в доме князя Х-го она все мечтала забиться куда-нибудь в угол.

Почти каждое ее общение с отчимом Ефимовым — эмблема, и, рассматривая, перелистывая каждую, мы получаем полное представление об их отношениях, о происходящем моменте благодаря наглядности, названию и толкованию. Перед нами разворачивается целая история одного семейства в картинках.

Ефимов — источник постоянных душевных терзаний, угрызений совести Неточки. Он заставил ее однажды отдать ему серебряную монетку, предназначенную для какой-то нужной покупки. Вечером он вернулся, «был уже навеселе, но, увидев меня, тотчас же принял таинственный, смущенный вид и, отведя меня в угол, робко взглядывая на нашу дверь, вынул из кармана купленный им пряник <...> Я слушала в страхе, дрожа всем телом, и слезы теснились из глаз моих. Я была так поражена, что не могла слова сказать, не могла двинуться с места» (7, 52).

Ясно вырисовываются девочка, перед ней на корточках мужчина с розовым пряником в руках. Видно, что он в чем-то увещевает, стыдит ее, и от этого у нее выступают слезки. «Брать денег <...> дурно и стыдно» — вот что пытается донести ей папа, это и станет подписью к картинке.

Ефимов в очередной раз решил украсть у жены через падчерицу деньги, чтобы купить билет на концерт скрипача С-ца. «Кончился обед; я забилась в угол и, дрожа как в лихорадке, считала каждую минуту до того времени, когда матушка обыкновенно посылала меня за покупками <...> Наконец матушка положила работу, которую делала через силу, и подозвала меня. Я задрожала и пошла к ней. Она вынула из комода деньги... Я с умоляющим видом взглянула на отца, но он кивал мне и потирал руки от нетерпения» (7, 64). Оформляется яркая эмблема, подпись к которой: «Достань пятнадцать рублей!»

Детская душа, сознание всегда притягивает свежестью, цельностью. По мысли Достоевского, детское состояние души — то естественное богатство, та отправная точка, с которого человек и должен начать исчислять свои приобретения и утраты. Ребенок — самое впечатлительное и восприимчивое существо, потому он сильнее подвержен тому, чтобы испачкаться грехом. Вспомним трагическую сцену, когда мать Неточки умерла. Ефимов наконец осознал, как она страдала с ним, и поклонился ей, бережно укрыл одеялом, вытащил на стол черный футляр, стакан с графином вина: «Кончив все приготовления, он снова подошел к шкафу и выпил остатки вина. Он весь дрожал, подходя к столу. <...> Тут он опять взял скрипку. Я видела эту скрипку и знала, что она такое, но теперь ожидала что-то ужасное, страшное, чудесное... и вздрогнула от первых ее звуков. Батюшка начал играть... <...> Я не могла выдержать, — я задрожала, слезы брызнули из глаз моих, и со страшным, отчаянным криком бросилась к батюшке, я обхватила его руками. Он вскрикнул и опустил свою скрипку. <...> Он задрожал как лист, когда услышал мой голос» (7, 72).

Перед нами картинка, на которой Ефимов яростно водит смычком по струнам. Его спутавшиеся волосы упали на мокрые лоб и глаза, возле него на столе графин с вином, допитый грязный стакан, раскрытый черный футляр. За его игрой опять же в углу наблюдает свернувшаяся Неточка. Музыка в этот момент выражает чувства обоих, лишь укрытая одеялом мать на заднем плане не слышит ни плача дочери, ни плача скрипки. Эту обстановку грустно освещает оплывшая сальная свеча. Данная эмблема состоит из описанной выше картинки, надписи: «Тварь дрожащая» и подписи: «Неточка под впечатлением».

Неточка продолжала бояться и прятаться в углах даже в доме Александры Михайловны, дочери княгини Х-й. Ее пугал муж женщины — Петр Александрович. «Он <...> шел к Александре Михайловне. Я чувствовала чисто детскую робость, встречаясь с ним одна, и потому притаилась в углу, как виноватая, моля судьбу, чтоб он меня не заметил. <...> Он остановился перед зеркалом, и я вздрогнула от какого-то неопределенного, недетского чувства. Мне показалось, что он как будто переделывает свое лицо. <...> Я, ребенок, задрожала от страха, от боязни понять то, что видела, и с тех пор тяжелое, неприятное впечатление безвыходно заключилось в моем сердце» (7, 167).

Главная деталь этой картинки с длинным темным коридором и одинокой дверью — зеркало, отражающее лицо пожилого человека в очках. Глаза его еще радостны, светлы, но улыбка начинает медленно сползать: уголки рта опускаются, лицо мрачнеет. Рядом девочка, прижавшись к стене, с удивлением наблюдает за ним в зеркале. «Увидела истинное лицо» — подпись-толкование.

Судьбе было угодно, чтобы Неточка в библиотеке нашла любовное письмо, адресованное Александре Михайловне. И она испугалась своей находки: «Что с нами будет <...> угол, в котором мне было так тепло, так привольно, — пустеет!» (7, 176). За повторным прочтением в сумерках Петр Александрович ее и поймал. Она смогла вырвать письмо из чужих рук и спрятать его на груди. «Мы с полминуты смотрели друг на друга молча. Я еще содрогалась от испуга; он — бледный, с дрожащими, посинелыми от гнева губами <...> Только теперь я одумалась, и оскорбление, стыд, негодование против грубого насилия захватили мне дух. Горячие слезы потекли по разгоревшимся щекам моим. Я вся дрожала от волнения и некоторое время была не в силах вымолвить слова» (7, 177). «Письмо обнаружено».

В романе «Униженные и оскорбленные» дети также лишены своего детства, они ущербны и больны, как и их родители. Именно Нелли и девочка, просящая подаяние на улице, — предшественники несчастных детей в последующих произведениях. Последняя просила на тротуаре милостыню: «Это была маленькая худенькая девочка, лет семи-восьми, не больше, одетая в грязные отрепья; маленькие ножки ее были обуты на босу ногу в дырявые башмаки. Она силилась прикрыть свое дрожащее от холоду тельце каким-то ветхим подобием крошечного капота, из которого она давно уже успела вырасти. Тощее, бледное и больное ее личико было обращено к нам; она робко и безмолвно смотрела на нас и с каким-то покорным страхом отказа протягивала нам свою дрожащую ручонку. Старик так и задрожал весь, увидя ее, и так быстро к ней оборотился, что даже ее испугал. Она вздрогнула и отшатнулась от него. <...> И он, суетясь и дрожа от волнения, стал искать у себя в кармане и вынул две или три серебряные монетки. Но ему показалось мало; он достал портмоне и, вынув из него рублевую бумажку — все, что там было, — положил деньги в руку маленькой нищей. <...> И он несколько раз дрожавшею рукою перекрестил бедняжку» (3, 74).

Свой поступок Ихменев объяснил так: «...смотреть не могу <...> как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду на улице... из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и вышлет такого ребенка на такой ужас, если уж не самая несчастная!.. <...> Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете... не княжеских детей!» (3, 74). Старик Ихменев прошел нравственную проверку именно потому, что «смотреть не может». А сказанное им в сердцах «Не княжеские дети!» используется как подпись-толкование.

Подпольный человек не проходит проверку: он обидел девочку. Его пафосная речь преобразила Лизу, она доверчиво и стыдливо отдала свое сердце «спасителю»: «Нет, никогда, никогда еще я не был свидетелем такого отчаяния! Она лежала ничком, крепко уткнув лицо в подушку и обхватив ее обеими руками. Ей разрывало грудь. Все молодое тело ее вздрагивало, как в судорогах <...> Я встал, встала и она и вдруг вся раскраснелась, вздрогнула» (5, 34). Создается наглядный портрет лежащей на грязной постели обнаженной девушки, уткнувшейся в подушку. Рядом мужчина, он смотрит на нее удивленно. Темная, маленькая, обшарпанная комната позволяет увидеть только их силуэты. Имя картине по-прежнему «Тварь дрожащая», а под ней можно подписать: «Лиза преображается».

По идее Раскольникова, человек сам может решить, тварь ли он дрожащая или право имеет. Идея проверяется как право на убийство. Он три раза использует этот образ: «О, как я понимаю “пророка” с саблей на коне. Велит Аллах, и повинуйся, “дрожащая тварь”. Свободу и власть, а главное, власть! Над всею дрожащею тварью и над муравейником!.. Вот цель!» (6, 260). Раскольников неправильно интерпретирует пушкинские строки:

Мужайся ж, презирай обман,
Стезею правды бодро следуй,
Люби сирот и мой Коран
Дрожащей твари проповедуй!
 

В Коране «тварь» означает «сотворенная Аллахом», то есть эпитет «дрожащая тварь» синонимичен определению «богобоязненная». У Раскольникова же «дрожащая тварь» слабое, жалкое, презренное существо, которое противопоставляется сильному человекобогу, имеющему право ее уничтожить. «Вознесение» ведет героя к отчуждению от людей. Раскольников завидует настоящим властелинам, которым «все разрешается», для него однозначно противопоставление Магомета «твари дрожащей», а Наполеона — «старушке»:

Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно...
 

Не желая быть «тварью дрожащей», он все равно остается тварью, строптивой, ропщущей: «Я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался» (6, 366). Нет, он не Наполеон, а «эстетическая вошь», «еще сквернее и гаже, чем убитая вошь» (6, 366). Не раз в «поединках» с Порфирием Петровичем Родиона выдает дрожь: «губы Раскольникова задрожали», «Раскольников вздрогнул всем телом, так что Порфирий Петрович слишком ясно заметил это» (6, 331), «Раскольников весь задрожал», «мелкие конвульсии вдруг пошли по всему его лицу» (6, 436). Перед нами предстает эмблематический образ «твари», дрожащей от несправедливости, бунтующей, ропщущей. Подпись здесь: «Тварь ли я дрожащая или право имею?»

Гнев, ненависть, презрение к жалкому «муравейнику» борются в душе героя с жалостью, любовью, состраданием к «твари дрожащей» (это кляча, Соня, Лизавета).

Когда Раскольников бросился на Лизавету с топором, «губы ее перекосились так жалобно, как у очень маленьких детей» (6, 114). А потом, признаваясь Соне в убийстве, он вдруг в ее лице увидел лицо Лизаветы: «Почти то же самое случилось теперь и с Соней: так же бессильно, с тем же испугом, смотрела она на него несколько времени и вдруг, выставив вперед левую руку, слегка, чуть-чуть... стала подниматься с кровати, все более и более от него отстраняясь, и все неподвижнее становился ее взгляд на него» (6, 342). «Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги» (6, 114).

Вспомним, как Раскольников приближался к ней с топором, а она отходила от него к стене, «выставив вперед руку, с совершенно детским испугом в лице, точь-в-точь как маленькие дети, когда они вдруг начинают чего-нибудь пугаться, смотрят неподвижно и беспокойно на пугающий их предмет, отстраняются назад и, протягивая вперед ручонку, готовятся заплакать» (6, 114). Изображаемое толкуется подписью: «Лизавета под топором».

Лизавета, сестра старухи-процентщицы, уже в первой сцене предстает перед нами как «тварь дрожащая». Раскольников, гуляя за день до убийства возле харчевен, на грязных дворах домов Сенной площади, у распивочных, увидел Лизавету, «высокую, неуклюжую, робкую и смиренную девку, чуть не идиотку... трепетавшую перед сестрой и терпевшую от нее даже побои». Мещанин с женой разговаривают с ней, приглашают к себе, с тем чтобы продать ей вещи. «Эк ведь вам Алена-то Ивановна страху задала! — затараторила жена торговца, бойкая бабенка. — Посмотрю я на вас, совсем-то вы как ребенок малый...» (6, 96). Вокруг ходят люди, и зритель не сразу замечает молодого человека, который осторожно наблюдает за троицей. Смысл этой картины можно раскрыть, подписав внизу: «Совсем-то вы как ребенок малый». Эти строки подтверждает то, что Лизавета словно дитя пугливое и смиренное.

Раскольников, вспоминая Лизавету, жесты и выражения которой повторяет потом Соня, понимает, что, убив, по сути, дитя, да к тому же неродившегося ребенка внутри нее, он совершил самый бесчеловечный поступок. Даже Свидригайлову, насильнику, совратителю, во сне вспоминаются прошлые грехи. Совесть пробивается в подсознании преступника. «...В темном углу, между старым шкафом и дверью, разглядел какой-то странный предмет, что-то будто бы живое. Он нагнулся со свечой и увидел ребенка — девочку лет пяти, не более, в измокшем, как поломойная тряпка, платьишке, дрожавшую и плакавшую. Она как будто и не испугалась Свидригайлова, но смотрела на него с тупым удивлением своими большими черными глазенками и изредка всхлипывала». Он подобрал девочку, которая сбежала от пьяной мамаши, и «спряталась за шкафом и просидела здесь в углу всю ночь, плача, дрожа от сырости, от темноты и от страха, что ее теперь больно за все это прибьют» (6, 522). Темный узкий коридор как душа Свидригайлова и тусклый свет свечи, который он приблизил к заплаканному личику девочки, как проблеск раскаяния. Совесть преступника проснулась в его сне. Ведь пламя свечи на картине высвечивает не только детское личико, но и удивление в глазах мужчины, не ожидавшего такой встречи. Но потом он все же пожалел о том, что подобрал ее. «Вздумал связаться» — вот подпись (6, 522). Что-то подобное, но уже в реальности происходит с Раскольниковым, когда он видит на бульваре девочку, которую, видимо, напоили и совратили. Сначала она вызывает у Раскольникова сострадание, затем им овладевают равнодушие и злоба.

В романе дрожат дети Катерины Ивановны Мармеладовой: «Самая маленькая девочка, лет шести, спала на полу, как-то сидя, скорчившись и уткнув голову в диван. Мальчик, годом старше ее, весь дрожал в углу и плакал <...> Старшая девочка, лет девяти, высокенькая и тоненькая <...> стояла в углу подле маленького брата, обхватив его шею своею длинною, высохшею как спичка рукой <...> ...со страхом следила за матерью своими большими-большими темными глазами, которые казались еще больше на ее исхудавшем и испуганном личике». Рядом мечется мать, дожидаясь пьяного мужа, который украл двенадцать целковых. Когда он приходит, разыгрывается семейный скандал, Катерина Ивановна начинает в отчаянии таскать за волосы Мармеладова, бить его. «Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал. Мальчик в углу не выдержал, задрожал, закричал <...>. Старшая девочка дрожала со сна как лист» (6, 61). Всю эту некрасивую сцену, где трое детей в разорванной одежде испуганно плачут, а мать трясет пьяного отца за волосы, можно подписать: «Терпят скандал».

Когда попавшего под лошадь Мармеладова внесли в дом, маленькая Лидочка, увидев его, «вскрикнула, бросилась к Поленьке, обхватила ее и вся затряслась» (6, 209). Поленька «ввела Колю и Лену, дрожавших и плакавших» (6, 209). Мармеладов лежит на диване в агонии, «глаза его остановились на маленькой Лидочке... дрожавшей в углу, как в припадке, и смотревшей на него своими удивленными, детски пристальными глазами» (6, 209). Истолкуем эту картину как «Ранние свидетели смерти».

На похоронах, когда Амалия Людвиговна, хозяйка квартиры, стала выгонять Катерину Ивановну с детьми на улицу, Поленька вновь «в страхе забилась с детьми в угол на сундук, где, обняв обоих маленьких, вся дрожа, стала ожидать прихода матери» (6, 209). Снова деточки, «Божьи твари», прижались в углу, Амалия Ивановна меж тем визжит, причитает, швыряется вещами, пьяная толпа в дверях смеется. Подпись: «Господи! Кого ж Тебе защищать, коль не нас, сирот?» (6, 211). Это слова Катерины Ивановны, произнесенные в момент отчаяния.

Образ бедной девочки, обиженной смешным человеком из рассказа «Сон смешного человека», не дает ему в дальнейшем покоя. «Девочка была лет восьми, в платочке и в одном платьишке, вся мокрая, но я запомнил особенно ее мокрые разорванные башмаки, и теперь помню. <...> Она вдруг стала дергать меня за локоть и звать. Она <...> вся дрожала мелкой дрожью в ознобе. Она была отчего-то в ужасе и кричала отчаянно: “Мамочка! Мамочка!”» (4, 34). Снова девочка, снова башмачки, мокрые и разорванные, как во сне Свидригайлова, только та девочка была младше и ее Свидригайлов не оставляет. Длинная темная улица вместо длинного темного коридора во сне, никого больше нет, лишь человек, который смотрит в небо, не обращая внимания на то, что его за рукав дергает маленькая девочка. Дадим картинке подпись: «Осталась без помощи». Детский крик, обращенный к смешному человеку, — попытка разбудить его душу.

Пощечина Ганечки Иволгина князю Мышкину — тоже насилие над «тварью дрожащей». «Тварь дрожащая» заступилась за другого человека, за Варю, сестру Ганечки, и получила неправый удар: «...Ганя, бросив руку Вари, и освободившеюся рукой, в последней степени бешенства, со всего размаха дал князю пощечину. <...> Князь побледнел. Странным и укоряющим взглядом поглядел он Гане прямо в глаза; губы его дрожали и силились что-то проговорить; какая-то странная и совершенно неподходящая улыбка кривила их» (8, 121). Продолжение этой картинки: князь, закрыв лицо руками, стоит в углу, лицом к стене. Остальные, в том числе и Гаврила Ардалионович, в большом смущении наблюдают за ним. Слова Рогожина помогут нам раскрыть смысл произошедшего: «Такую... овцу... оскорбил!» Князь действительно как агнец, безобидное, наивное и смиренное существо, которого обидеть — самый тяжелый грех. Ганечка хоть и умен, однако и он не прошел авторской проверки.

В «Братьях Карамазовых» Алеша становится «тварью дрожащей», переживая смерть любимого старца. «Обходя скит, отец Паисий вдруг вспомянул об Алеше и о том, что давно он его не видел, с самой почти ночи. И только что вспомнил о нем, как тотчас же и приметил его в самом отделенном углу скита, у ограды, сидящего на могильном камне одного древле почившего и знаменитого по подвигам своим инока. Он сидел спиной к скиту, лицом к ограде и как бы прятался за памятник. Подойдя вплоть, отец Паисий увидел, что он, закрыв обеими ладонями лицо, хотя и безгласно, но горько плачет, сотрясаясь всем телом своим от рыданий» (4, 5). «Христос <...> слезы послал», — говорит ему отец Паисий и толкует одновременно создавшуюся картинку.

Можно с уверенностью сказать, что эмблематика Достоевского является следствием его пристрастия к идеям. В центре художественной «картинки» стоит непременно человек, чьи действия или состояние воспринимаются и изображаются сквозь призму идеи. Вся эмблема несет назидательную мысль, указание.

Примечания

1. Литературный энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1987. 750 с.

2. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Прогресс, 1994–1995. Т. 1: А–З. 700 с.; Т. 2: И–О. 780 с.; Т. 3: П. 556 с.; Т. 4: Р–Я. 684 с.

3. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, ЛО, 1972–1990.

4. Померанц Г.С. Открытость бездне: Встречи с Достоевским. М.: Сов. писатель, 1990. 384 с.

5. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Худ. литература, 1972. 464 с.

6. Белов С.В. Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»: Комментарий. Пособие для учителей / Под ред. Д.С. Лихачева. Л.: Просвещение, 1979. 240 с.

7. Достоевский Ф.М. Найти в человеке человека // Сост. и прим. В.В. Борисова. Екатеринбург: НИИРК, 1996. 174 с.

8. Кирпотин В.Я. Разочарование и крушение Родиона Раскольникова. М.: Сов. писатель, 1970. 448 с.

9. Назиров Р.Г. Творческие принципы Ф.М. Достоевского. Саратов: Изд-во Саратов. ун-та, 1982. 159 с.