* * *
Когда отлив, становится видна
До розовых рачков вся тайна дна.
Так схлынувшее чувство обнажит
Все скрытое, что помогает жить.
И мир неряшлив кажется и зол,
Как водорослей путаный узор.
И стискиваешь губы, как моллюск,
Солоноватый ощущая вкус
Последних высыхающих подтеков...

И крабик улепетывает боком.


* * *
Когда не то чтобы блажен,
Но придурь слегонца заметна, —
Презрев законы ОБЖ,
Плывешь в кораблике газетном.

Такая разная вода —
То тишь да гладь, то шторм закрутит,
Но хуже не было, когда
Борта дырявил чей-то прутик.

Придурковатый и лихой,
Сопротивлялся быть ведомым.
Воскликнешь громко: «Йо-хо-хо!» —
И потрясешь бутылкой рома.

Так, с матючком (не без того),
Но зла не ведая ни грамма,
На свой заветный островок
По звездам движешься упрямо.

И не за внешность — за испод,
За то, что не открыто взгляду,
Тебя неласковый Господь
По маковке ночами гладит.


Огурцы

Старик мой добр, умен и очень горд,
Он рыбку золотую удивил,
Когда, достав ее из синих вод,
С улыбкой просто взял и отпустил.

Пришел домой и все мне рассказал,
Усмешку пряча в бороде седой.
Мурлыкал кот, мемекала коза,
Спешили куры в тень под лебедой.

А я ему: «Обед уже готов.
Вон каравай духмяно дышит, щи».
Турну с нагретой лавочки котов,
И фитилек у свечки затрещит —

Темнеет скоро. Сядем во дворе
И будем слушать, подпирая дом,
Как море, что синее всех морей,
Ворочается тихо перед сном.

Смоковница щедра как никогда,
Тугие тыквы впитывают мед,
И мне щекочет щеку борода:
Старик мой нежен, хоть и очень горд.

«Смотри, какие нынче огурцы —
Один в один!» — скажу ему я вдруг.

А где-то в небо высятся дворцы
И старики клянут своих старух.


* * *
Что мне осталось? Беседка, вино и друг.
Будем сидеть до утра, вести разговоры.
Друг черенком от вилки рисует круг,
Все философствует, я же ему — о море.
Мол, посмотри, до него тут рукой подать,
Если дворами — короче. Каштан в соцветьях
Белых и розовых. Все здесь ведет туда,
К самому Черному морю из всех на свете.
Брось сигарету, предчувствуй его, вдыхай.
Ближе к рассвету земля и асфальт сыреют,
Улица заспана, словно дитя, тиха,
И одуряюще пахнут кусты спиреи.

Город в такое время похож на храм.
Ладаном дышат свечи густых акаций.
Выплывет бриг золотой и опустит трап,
Но по нему не спуститься и не подняться.


* * *
Ладонью теплой ветерок
Взъерошивает нежно,
Как на макушке вихорок,
Рой лепестков черешни.

Следя за пляской мелюзги,
От суеты далек ты.
Вдруг сядет бабочка на сгиб
Расслабленного локтя.

И, стебелек засунув в рот,
Ты смотришь с интересом:
Ребенок лошади идет
На помочах небесных.

Букашек смахивая взвесь
Лениво и блаженно,
Подумаешь: Он точно есть
В ближайшем окруженье.

Он тень от бабочки на мне,
Он звон пичуг, Он солнце.
И мы сидим спина к спине —
Под Ним трава не мнется.

Поймешь, что жизнь не обнулить
И не начать сначала,
И самой сильной из молитв
Окажется молчанье.


Волосы Вероники

В берегах ленивая река,
Мостики горбатятся тугие,
Тут же небелёные бока
Старой церкви с колокольной гирей.

Дряхлый дом подтачивает жук.
Скры да скры — тревожат звуки ночью.
Он не спит, и я без сна лежу,
И ручей в овражике бормочет.

Радостей — всего и ничего.
Все идет ни шатко и ни валко.
Вон подсолнух с желтой головой,
Зерен — словно люда в коммуналке.

Колокольцев синяя вода,
Цепкая неволя повилики.
Теплой ночью светится звезда
В волосах небесной Вероники.

Время, деловитый паучок,
Все снует в углах притихших комнат.
А в глазах с чего-то горячо,
А с чего — так сразу и не вспомнить.