Литературный институт имени А.М. Горького в феврале 2023 года провел литературно-поэтический конкурс «От сонета до верлибра». К участию были приглашены студенты и все желающие в возрасте от 16 до 40 лет, пишущие на русском языке. Критериями оценки конкурсных работ были композиция, стиль, владение художественными средствами. В жюри конкурса вошли руководители поэтических семинаров Литературного института, возглавил жюри ректор института Алексей Варламов.

Предлагаем вниманию читателей подборки победителя и дипломантов конкурса.

Степан Султанов
Степан Джалилович Султанов родился в 1991 году в Москве. Окончил Институт современного искусства и Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А.М. Горького. Стихи публиковались в журналах «Нева», «День и ночь», «Плавучий мост», в «Литературной газете», в культурном проекте «Флаги», в сетевом издании «Топос» и др. Лауреат конкурса «Новые имена» (Литературный институт, 2019). Победитель литературно-поэтического конкурса «От сонета до верлибра» (2023). Живет в Москве.


И там, и здесь

* * *
Продолжая известную тему,
Завершая растянутый жест,
Провожая речную систему,
Весь ландшафт этих карт, этих мест

Долгим, рассредоточенным взглядом,
Всем, что должен был произнести
Над тенями, упавшими рядом
На железнодорожном пути,

Где лежит вертолетная лопасть,
Оторвавшаяся на лету,
И поток обрывается в пропасть,
Пламенея на ярком свету,

На багряном, на багрянородном,
Всё пронизывающем, притом
Разгорающемся и холодном,
Рассекающем тонким кнутом

Горизонты событий, крапиву,
Разогнавшийся локомотив,
Всю обратную перспективу,
Все каскады таких перспектив.


* * *
Не высказать его, не умолчать:
Не гром, не рокот — шум автомобильный,
Трамвайный грохот, блики на асфальте;
Вселенная плывет сюда рывками,

Как водомерка, как венок, скользящий
В июле, в свете — ночь еще не скоро —
По узкой речке, в зарослях, где мелко;
Святой Антоний здесь остановился,

Чтобы у кромки преклонить колено
И заглянуть в глаза стрекозам, рыбам,
Пока гроза притихла за холмами
И воробьи купаются в пыли.


* * *
И детство, и паркет, и зимний свет —
Стоят, летят, сияют; и во сне
Пластмассовый двойной стеклопакет
Их запечатлевает, и в огне

Стоит зима. Мне пять. Мне минус три.
Полозья оставляют длинный след,
Неровный, непрерывный, и внутри
Следов синеет, розовеет свет.

Мне минус тридцать, в сумерках горит
Все тот же свет аптеки на углу,
Все так же снег над вывеской парит,
Зима стоит и в ледяную мглу

Уходит след, темнеет колея:
Смоленская дорога, путь ночной,
Дымит тысячелетняя земля,
Мне минус девятьсот, и я спиной

Стою к тысячелетней тишине,
И сельские холмы лежат в снегах,
И сторожа в глубокой синеве
Стоят, и разгорается в ногах

Холодное сияние, и в нем —
Седые сполохи, широкий частокол
Лесов, крестов, а главное — проем,
Дверной проем, пробоина, раскол

В бледно-зеленом камне бытия
В ребре угла, и холодно стоять
С лопаткой в тишине, в столпе огня,
Сжимая ледяную рукоять.


* * *
Придорожная пыль, оседая,
Заклубилась в приморских лучах.
Истончившаяся и седая,
Закачалась осока. Зачах

Этот день, этот свет царскосельский,
Этот отсвет имперский в дыму.
Запредельный, холодный, карельский
Ветер мчится в кронштадтскую тьму

Над тенями бегущих, упавших,
Вросших намертво в эту волну,
Победивших, восставших, пропавших,
Просиявших в имперском дыму.


* * *
Когда в Афинах наступает полночь
И город опускается под воду,
Один Акрополь бледным бастионом
Стоит над острыми рядами волн.

Ночной пейзаж ничто не потревожит:
Ни белые глаза морских чудовищ,
Ни призраки античных мореходов,
Ни восклицания седых жрецов.

Когда заря рождается в Афинах,
Воды на улицах как не бывало.
Ночная рыба плещется в колодцах,
И пахнут йодом белые цветы.


* * *
Прохладный полуденный свет
И тонкие тени оград
Лежат на осенней земле,
На мирных могилах.

Дорога шумит вдалеке,
На кладбище нет никого,
Но плавно качается клен
Под куполом неба.

И будет все в точности так,
Все в точности до мелочей:
Прохладный полуденный свет
И тонкие тени.


* * *
Солнце село — земля одинока,
Потемнели следы у ручья,
Остается лишь музыка Блока
И звенящий осколок луча.

Потемнели лесные канавы,
Остается довериться снам;
Города, океаны и травы
Называть по своим именам,

Замолчать до известного срока...
Мерно бьется о камни волна —
Это в сумерках музыка Блока
Корабли поднимает со дна.

Ольга Говорина
Ольга Говорина родилась в городе Тулуне Иркутской области. Окончила филфак ИГУ. Работает выпускающим редактором в образовательном проекте. Пишет стихи, прозу, пробует себя в драматургии. Увлекается мировой мифологией, театром и кино, верховой ездой. Дипломант литературно-поэтического конкурса «От сонета до верлибра» (2023). Живет в городе Мурино Ленинградской области.

Василиса

Обречен царевич еще в зачине.
Царь успеет спросить, по какой причине
младший сын у застолья сидит в кручине, —
а потом, распахнувши двери,
под небесный гром и земли трясенье,
рассыпающейся, что лист осенний,
в ночь с субботы на черное воскресенье
нареченная входит в терем.

Воскресенье и верно нагрянет черным,
закружится вороном ли, грачом ли:
лягушонка приехала в коробчонке,
встала в платье алом.
Этот день пришел, это город гнева,
выйдет красный мед из гнилого чрева —
из болота вставшая Приснодева
говорит и большим, и малым.

Воют псы за Сулою, подняв загривки,
роют землю вещие бурки-сивки,
пропитав рукав ей, руда наливки
каплет на пол прямо.
Каплет красным из рукава на скатерть,
эй вы, любы друзи, довольно плакать,
не уйдете обижены, будьте-нате:
станет пир горой, после — ямой.

Здесь давно никто так не веселился —
рассмеши, новобрачная Василиса,
чтобы смех до смерти в гортани длился,
бился белой птицей.
Лебединые кости по кругу лягут,
чай, жених не одну шевельнул корягу,
потоптал немало болотных ягод,
чтобы свадьбе сбыться.

Так ли сладко было сто лет в болоте?
Что царевич? Поплачут об идиоте,
из повозки выпал на повороте,
там его и бросьте.
Из осколков — целым, из пепла — в белом,
улыбнется: за чем, дескать, стало дело?
От копеечной спички Москва сгорела,
от лебяжьей кости.

С каблучка на носок — покажи нам, Вася!
В половецкой пляске, в туре ли вальса
закружи гостей, чтоб никто не спасся,
не ушел бы живым и трезвым,
чтоб от барской спеси — до горсти спайса,
колдовского пляса под шкурой барса,
месяц весел, полуночный полог красен,
как серпом надрезан.

Эти сны смотреть — перед смертью бредить,
солнце мертвых светит, покойник едет,
попляши для нас, девка, Царевна Лебедь,
под косою месяц и серп в руке,
так она танцует у двери ада,
что в ночных оврагах прядает падаль,
месяц красен, и россыпь багровых капель
на ее прикушенном языке.

От калькуттской ямы до красной свадьбы —
подстелить соломки бы, кабы знать бы,
пляшет в стольном граде та, кого ради,
ослепительно-хороша.
Лебединое озеро скроет вьюга,
знаешь, чем кончается Кали-юга?
Никому невеста, ничья супруга,
Кали делает первый шаг.
2016


Александр Кузнецов
Александр Иванович Кузнецов родился в 1983 году. Корреспондент ведомственного издания одной из силовых структур. Стихи — скорее хобби. Тема для стихотворения была выбрана в ходе очередного прочтения сборника рассказов Джека Лондона «Через стремнины к Клондайку». Дипломант литературно-поэтического конкурса «От сонета до верлибра» (2023). Живет в Москве.

На Юконе

1

Скажи, дружище, ведь недаром,
Оставив за холмом хибару,
Погодок и жену,
Ты, тяжело навьючив мула,
Башкой качающего снуло,
Шагнул, как висельник со стула,
В волшебную страну?


2

Клондайк. О нем во всех газетах.
Бродяги, шулеры, поэты,
Позёры и рвачи
Рысят койотами на падаль
И не раздумывая — надо ль?
Пустышка или Эльдорадо?
Без мала богачи...


3

В стада безумные сбиваясь,
Туда, где, жилами вздуваясь,
Колышется Юкон!
И ты туда же и за тем же,
И путь твой долог и заснежен,
И небосклон ночной процежен
Старательским лотком.


4

Спустя три месяца, обросший,
Как Гензель — тропами из крошек
Драконьего песка,
Доковылял до перевала,
Таких немерено сновало
Вперед и вверх по бурым скалам,
Штурмуя облака.


5

Кромсают спину волокуши
(Воды галлон, маиса бушель,
Веревка и ружье).
Вгрызаясь вшами в Кордильеры,
Ползут цепочкой пионеры,
Конквистадоры, флибустьеры
В погоне за рыжьём.


6

Зарос, как гризли, худ, простужен,
Чилкут[1] таких, как ты, на ужин
По нескольку за раз.
А у тебя — бобы из банки,
Остывший чай из толокнянки,
Цинга и мокрые портянки
И по колено грязь.


7

Плюясь густой табачной жижей,
С трудом переставляешь лыжи
Всугонь с проводником,
Потом кончаются припасы,
Но ты не покидаешь трассы,
Ведь человеческое мясо
Почти что как бекон.


8

Спустился вниз. Теперь пороги
Еще чуть-чуть, совсем немного.
Трещит, танцует плот.
Уже почти. Сороковая[2].
На берегу собаки лают,
Должно быть недоумевая,
Куда вас всех несет...


9

На месте. Всюду копошатся
Немыслимые оборванцы,
Воняет как в аду,
И каждый день в четыре смены
Лопатят, скорбны и согбенны,
Замызганные джентльмены
Треклятую руду.


10

Ты застолбился. Бросил якорь.
Соседи фыркают: «Чечако![3]
Забавный гастролер...»
Все лето впахивал как лошадь,
Кормил собой зловредных мошек,
Но выручал не многим больше,
Чем шлюха и тапер


11

Ночами булькающий кашель,
Истоптаны ботинки в кашу —
Ни к черту не годны.
Пусть будут ангелы добрее
К пройдохе старому еврею,
Что парусины не жалеет
На крепкие штаны.


12

Кирка с восхода до заката
Грохочет appassionato[4],
Прогладывая штрек.
По вечерам — лоскутный город,
Визжат, как корни мандрагоры,
Хмельные недотерпсихоры
Со сцены кабаре.


13

Здесь золото дешевле соли,
Жратва — дороже алкоголя,
Блистательная глушь!
И всякий здешний голодранец —
Канадец, янки, мексиканец, —
Лобзая «доусонский палец»[5],
Надеется на куш.


14

Однажды кончится веселье:
Кому-то складень в подреберье,
Других сглотнет река.
В сугробе закемарив, кто-то
Своею захлебнется рвотой,
И вокруг шеи у кого-то
Затянется пенька.


15

Пока же — радуйся, приятель!
Всегда найдется покупатель
На золотую пыль.
Мы ляжем в братские могилы,
Но это завтра, друг мой милый,
Не хнычь, не будь таким унылым,
Передавай бутыль!