Диптих про слова

Стать маленьким, похожим на японца,
Непрочным, как стекло;
Открыть глаза, чтобы увидеть солнце,
А солнце не взошло.
Д.Воденников


1

Слова не тяготят мне головы:
я не держу их (не пытаюсь даже).
А те, что есть, — не поддаются мне,
но кто-нибудь другой их точно скажет.
Я путаю «больничный» и «больной»,
ни в жизни не запомню род у «тюли».
Мне и без рифмы сложно говорить.

За окнами — июль (у римлян — Юлий):
ребята во дворе низводят логос
до матерной дразнилки на заборе —
и я, скорей желая стих закончить,
описываю горе
                                  словом горе.

На небе не придумывали слов.
Сверхзвезды не расскажут о сверхвзрывах,
комета ускользает в пустоту
немой от страха огнехвостой рыбой.

Прикинуться
                                 большим печальным солнцем,
Что, разгораясь к лету горячей,
Кричит от боли непереводимо
на языке пронзительных лучей.


2

Когда окажемся на хмуром побережье
и отопьем из речки по глотку —
забудем всё, о чем болтали прежде,
научимся другому языку.

Не говорить, как люди, — петь, как птицы,
как будто полно горло колокольчиков!
Мы сможем обо всем договориться,
когда и время, и слова закончатся:

исследуем фонетику грозы,
запомним синтаксис порывов шторма,
приучим неподатливый язык
произносить сухой песочный шорох.

Мы зазвучим по правилам и смыслам
совместного святого языка.
Дождись меня — на побережье Стикса.
Держи словарь в распахнутых руках.


* * *
сколько солнце ни гори
света было мало
бегала по комнате
свечки зажигала

на полу откуда-то
мокрый лист кленовый
ничего случайного
ничего такого

всё вокруг хорошее
милое родное
лужицы на ковриках
пятна на обоях

холод в позвоночнике
капля на плече
дождевик на вешалке
я не помню чей.


* * *
Ступая на поле — становишься полем сам.
Ловишь росу огрубевшим кончиком пальца.
Идя мимо пастбища, смотришь в слепые глаза
медленной лошади с клевером в жадной пасти.

Песня твоя заунывная все больней,
доносится аж до пшеничных далеких пашен.
Ты продолжаешься вдоль цветущих полей,
к желтому небу, за горизонт — и дальше.

Горе твое
                   расплещется теплым ливнем.
Слезами твоими
                     напьется слепая лошадь.
Беды твои
                   останутся в спутанной гриве.
Руки твои
    обрастают землистой кожей.

Это не кончится.
Лето добром — не кончится.

Ни дороги тебе и ни следа на дороге —
                                                                                 в поле,
где времени нет и его не хочется,
где по собственной тени
босые топчутся ноги.

Так чего ты пришел — безымянный, звучащий,
                                                                                    невинный?
О чем горевал в одиноком своем напеве?
Мне, кроме света, совсем ничего не видно.
Между зубами застрял сладковатый клевер.


* * *
В эту ночь пошли за речной водой
(до сих пор непонятно, с чего бы вдруг).

Луч фонарный был — точно поводок;
и слова, не успев нарядиться в звук,
западали снежинками под язык;
был пропитан воздух сырой зимой;
было небо не черным — темней в разы.

Что-то ветер шептал о себе самом
и о чем-то пел неразборчиво;
вёдра бились боками, и далеко
оседал их звон по обочинам
нерифмованной ледяной тоской.

Почему-то тянулась дорога та,
как не тянется даже тяжелый год
накануне курантов.

Уже тогда было ясно, чем кончится наш поход.

Но, помимо финала, я помню, как
хорошо крошился прибрежный наст,
как тепло и спокойно текла река.
Остальное — незачем вспоминать.