Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Только инженеры и только живописцы!

Нина Михайловна Молева — профессор, доктор исторических наук, кандидат искусствоведения, член Комиссии по монументальному искусству при Московской городской думе. Член Союза писателей СССР. Живет в Москве.

Ни в ком ином Россия не нуждалась на переломе ХVII–XVIIIстолетий — таков был вывод Петра Iпосле возвращения из Великого посольства. Его первой заграничной поездки. Почти мальчишка — двадцати с небольшим лет! — не получивший сколько-нибудь систематизированного образования, — кто бы стал заниматься всерьез с последним в длинной очереди наследников престола, к тому же последним ребенком последней и ненавистной всей царской родне безродной жены царя! Если не считать грамоты по Псалтырю, всему учился сам, по собственному чутью и разумению времени. Какое уж там слагание вирш на разных языках или сочинение «пиес», которым славилась старшая, сводная сестра царевна Софья Алексеевна, — впрочем, она и в самом деле обладала выдающимся литературным талантом — Н.М. Карамзин, читавший ее труды, в этом не сомневался. Или игра на клавикортах — их младшему царевичу, как и его сестре Наталье, попросту не успели сделать. Хватит, что дали забавляться со своими «потешными».

Но это лишь одна сторона дела. Другая, не вошедшая в хрестоматийную формулу, ни в какой ЕГЭ. Владение голландским языком (не после поездки в посольство, а до нее!). По признанию иностранцев, Петр был лучшим переводчиком при дворе, и почти так же легко объяснялась с гостями царевна Наталья, знакомая к тому же и с итальянским языком. Он сам перечитывал иностранную почту и проводил почти все время не на плацу с «потешными», а в избе генерального писаря Преображенского полка, иначе — начальника впервые складывавшегося генерального штаба, которым ведал дед А.В. Суворова Иван Григорьевич. А об инженерных «штуках» и вовсе нечего говорить!

Здесь не нужны были никакие специальные учителя. Все знали: испокон веков Москва искала по всей Европе инженеров, самых образованных и самых успешных. Не потому, что не верила в своих, — хотела знать все технические новинки, за которые готова была платить любые деньги.

При совсем юном Дмитрии Ивановиче Донском Москва лишается своего отстроенного каких-нибудь двадцать пять лет назад дубового Кремля, построенного по последнему слову тогдашней фортификационной науки: огненное море вспыхнуло от единственной церковной свечки. Правда, под рукой и строительные материалы, и опытнейшие строители, но пятнадцатилетний князь принимает совет своего мудрого попечителя — митрополита Алексия, поддержанного, как ни удивительно, всеми боярами: возвести каменную крепость. В московских краях опыта каменного строительства не было — им занимались псковичи и новгородцы. Не было умельцев-каменщиков, да и самого материала. И тем не менее. Надо было учиться и надо было спешить перед лицом лишенного всякой защиты города.

Камень находят в 30 километрах по течению Москвы-реки, у села Мячкова. Весь необходимый для строительства Кремля камень москвичи сумели доставить по реке — по льду и воде. Как долго продолжались работы, у исследователей нет общей точки зрения. Академик М.Н. Тихомиров склонен предполагать, что к полному завершению они пришли через пятнадцать лет. Возводятся шесть проездных башень и три круглые угловые «стрельницы». Красавица крепость поражала воображение и своей мощью, и расчетом форм. Толщина стен XIVвека достигала двух-трех метров. Строители впервые воспользовались техникой забутовки, заливая известковым раствором «рваный» камень, поверх которого велась облицовка хорошо обтесанными и тщательно пригнанными белокаменными блоками. «Городниками» своими и прибылыми со стороны так высоко дорожили, что нередко право распоряжаться ими специально оговаривалось в межкняжеских договорах.

Какой бы дорогой ценой ни досталась победа на Куликовом поле, как бы скоро после нее Москва ни подверглась налету и истреблению со стороны Орды, случилось главное — возродилось чувство общности народной, национальное самосознание. Оно-то становится почвой для блистательного расцвета культуры. Складывается московское летописание, а рядом с ним эпические литературные образы «Сказания о Мамаевом побоище» и «Задонщины». В иконописи выступают такие мастера, как Андрей Рублев, Даниил Черный, Прохор с Городца, в архитектуре — выдающиеся строители, почти каждый из которых был причастен к работам в постоянно обновлявшемся Кремле.

При великом князе Московском служит Ивану IIIВасильевичу Антон Фрязин, точнее — просто Антон, потому что «фрязин» по-русски означало «итальянец». Монетный мастер по профессии, он становится доверенным лицом князя, успешно справляется со множеством самых разнообразных поручений. Особенно успешными оказались его выступления в качестве дипломата. Во многом именно ему Иван IIIобязан своей второй женитьбой на наследнице византийских императоров Зое-Софье Палеолог.

Ставшая великой княгиней Московской, принцесса хлопотала о строительстве московских соборов, об обновлении Кремля, чтобы сравнялась Москва по благоустройству с итальянскими городами. Способствовал появлению итальянских строителей и Антон Фрязин. Привозит в Москву он своего брата, тоже Антона, который в начале XVIвека «вычинивает» стены Пскова. Именно к этому времени слово «фрязин» получает широкое распространение в русском обиходе.

Фрязино, Фрязево — таких названий в Подмосковье немало и сегодня. Это память о том, что не только приезжали работать, но и постоянно здесь жили выходцы из Италии, особенно ценимые за инженерные знания и строительное искусство.

Между тем белокаменные стены Кремля, возведенные ста годами раньше, обветшали и нуждались в постоянном поновлении, особенно из-за перенасыщенного влагой грунта на берегу окружавшей их речки Неглинной. Многое успело измениться и в военном деле, в типах и возможностях огнестрельного оружия. Необходима была более совершенная система оборонительных сооружений. В планах перестройки Кремля учитываются все строительные новинки — от нового строительного материала, кирпича, до последних открытий европейских инженеров. А поскольку славой лучших из них пользовались выходцы из Северной Италии, именно они приглашаются в Москву в 1480-х годах. Еще один Антон Фрязин (фамилию зодчего документы не сохранили) и его соотечественник Марко Руффо (в документах он обычно фигурирует также как Фрязин) приступают к работам.

Если град XII века занимал около 3 гектаров, то теперь его стены охватывают около 28 гектаров и достигают длины 2235 метров — данные, оставшиеся неизменными до наших дней. Обращенная к Москве-реке, то есть к самой опасной, ордынской дороге, стена закладывается и строится сразу тремя мастерами. Через пять лет она была завершена.

Об угловой — Водовзводной башне Петр I когда-то отзывался, что ее «сама натура зело укрепила». С наружной стороны около нее работали три мельницы и был пруд с лебедями — Лебяжий двор, давший название поныне существующему переулку. В 1682–1687 годах по распоряжению царевны Софьи монах-серб, мастер водовзводного дела, строит здесь первый каменный мост через Москву-реку вместо существовавших до того времени «живых мостов» из сцепленных между собой плотов.

Мост этот связан с известным событием русской истории — взятием Азова. После прорыва к морским берегам русские войска были встречены здесь первым в нашей истории победным салютом. На улицах были расставлены еще незнакомые москвичам огромные живописные панно — «оказы» с аллегорическими изображениями и сценами похода. Под ними играли музыканты — Москва издавна увлекалась духовыми инструментами — валторнами, фаготами, гобоями, трубами, — исполняли специально сочиненные кантаты певчие.

Торжественный марш победителей развертывался на Царицыном лугу — нынешней Болотной площади, и тем постыдней, что спустя триста лет москвичи не сумели отстоять знаменитый плац от установки на нем, кажется, единственного в мире памятника педофилам — «Детям — жертвам пороков взрослых». Не сумели они добиться и установления памятной стелы на краю луга, где в июле 1941 года прямым попаданием фашистской бомбы был полностью уничтожен зенитный расчет последнего перед Кремлем оборонного рубежа. В первом случае мэр единовластно решил пропагандировать «непривычные для москвичей формы современного искусства», как гласил протокол, во втором — Комиссия по монументальному искусству при Мосгордуме сочла достаточным «всяких памятников» на Поклонной горе. Что же касается мнения тысяч и тысяч москвичей, то они просто не вписываются в параметры нынешнего истолкования либерализма, тем паче демократии.

Но в петровские времена особенной красотой отличалось убранство Водовзводной башни, к которой устремлялось шествие. По приказу самого Петра она была украшена по ярусам самыми дорогими шелковыми тканями и коврами, между которыми во всех арках с наступлением темноты зажигались разноцветные слюдяные фонари. Эта иллюминация становится постоянной и повторяется во время каждой очередной «виктории» — празднования победы.

Первоначально носившая название Свибловой стрельницы и имевшая, подобно многим кремлевским башням, внутри колодец с питьевой водой «для осадного сидения», башня стала называться Водовзводной после установления в ней водопроводного (первого в Москве) устройства. В башне установили машину, качавшую воду, которая по свинцовым трубам подавалась в особую водоразборную палатку и через нее распределялась для нужд разраставшегося кремлевского хозяйства. Выполненная приглашенными инженерами система представлялась настолько сложной и технически совершенной, что по заключению независимых иностранных специалистов вполне стоила тех нескольких бочонков золота, которые были на нее потрачены. Снабжала она водой и местные сады.

Кремлевские сады — у них своя слава, своя долгая и обстоятельная история. И как тут не вспомнить, что Петр носил носки «до семи штопок», экономя деньги на новую пару, но никогда не скупился на расходы, связанные с решением инженерных задач, военных ли или даже бытовых? Сады входили в круг его интересов, коль скоро были они «висячими», то есть располагались на каменных сводах дворцовых построек. Так, на месте нынешнего Тайницкого сада «висячий сад» имел площадь 2200 квадратных метров. Для его устройства на своды постройки клались спаянные между собой свинцовые доски, выводившиеся корытцем по краям. В образовывавшуюся емкость насыпали слоем до 60 сантиметров хорошо просеянную землю, в которую высаживались кусты и даже деревья. В 1702 году здесь было 130 яблонь трех сортов (налив, скрут и архат), 25 грушевых деревьев «волоских» и «capcкиx», 8 кустов винограда, 23 куста сереборинника (так назывался белый и красный шиповник) и 40 кустов смородины. На зиму все посадки плотно закутывались рогожей и войлоком.

В саду даже был выложенный свинцовыми плитками прудик глубиной около метра. В такое устроенное на крыше Запасного кремлевского дворца озерцо вода подавалась из Водовзводной башни, и здесь маленький Петр впервые катался на «потешных» лодках — «карбусе» и «ошняке». Последний имел даже каюту — «чердак». Они-то и стали предшественниками знаменитого петровского ботика.

Такой же «висячий сад» устраивает в своем дворце в Сколкове Александр Данилович Меншиков, приобретший эту подмосковную землю в 1701 году. Размах его строительства мало чем уступал царскому. Его каменный дворец имел главную залу на целых девять окон с огромным парадным крыльцом. По сторонам залы находилось по шести покоев, каждый на три окна и тоже с особым входом. За строительством Александр Данилович успевал «доглядывать» сам, поэтому отделка дворца отличалась особой тщательностью. Правда, это было время, когда «Алексашка» во всем подражал Преображенскому дворцу, где сосредоточивалась придворная жизнь.

Во дворе находились поварня, конюшни и хозяйственные постройки, а также непременный плодовый сад с теми же яблонями, грушами, крыжовником и непременными всеми тремя видами смородины — едва ли не главного лекарственного «произрастания» на московских огородах. Заготовленная в патоке, красная использовалась для приготовления «облегчающего жар» питья, черная предназначалась при выздоровлении от болезни, а особо ценимая белая — для усиления мужской потенции. Существовала поговорка, что добрая хозяйка своего хозяина спать без белой смородины не уложит.

Меншиковский дворец в Сколкове располагал и еще одной «инженерной диковиной» того времени — башенными часами. Уже в 1585 году такими часами располагают три проездные башни Кремля — Тайницкая, Спасская и Троицкая. Уже после Смутного времени документы отмечают, что в 1613–1614 годах при Тайницких курантах состоит собственный «часовник» — часовых дел мастер для «смотрения» и «бережения».

Именно часовники были, по существу, первыми русскими механиками, изобретавшими и механизмы, самые разные по своему назначению, хотя чаще всего связанные с потребностями сельского хозяйства. Один из таких мастеров, Моисей Терентьев, сделал в 1665 году долгое время успешно действовавший «молотильный образец» — оригинальное устройство для обмолота зерна с помощью воды. Современники отдавали ему предпочтение перед системой другого «молотильного образца» часовника Андрея Крика. В 1666 году Моисей Терентьев получает сразу несколько заданий — сделать три «образца»: «как молотить гирями и колесами без воды», «как воду провесть из пруда к виноградному саду» и «как воду выливать из риг гирями ж и колесы». Правда, речь здесь шла об опытном хозяйстве в царской подмосковной усадьбе — Измайлове, получившем у историков название «русская сельскохозяйственная академия XVIIвека». Но важно то, что мастер принял заказ и, судя по успешно проведенным испытаниям, сумел его выполнить.

Насколько распространенным и привычным для Московского государства было это мастерство, можно судить по примеру часовника Якова Иванова Кудрина, работавшего в конце XVIIвека в Кремле. Крестьянский сын из деревни Бокаприцы Архангелогородского уезда, обучался он механическому делу — и, кстати, иконному мастерству — не в столице, а у монаха в глухой Пертоминской пустыни, а затем «по мастерству своему» сразу направлен в Кремль, к часовым делам.

Тайницкие куранты просуществовали до 1674 года, после чего были разобраны. Однако, слишком привычные для москвичей, они вскоре появились на башне снова. На этот раз использовали «машину» — механизм, снятый с так называемой Меншиковой башни у Чистых прудов, иначе — церкви Архангела Гавриила при дворе А.Д. Меншикова. По указу 1734 года куранты были смонтированы на Тайницкой башне, причем к 26 колоколам их «музыкального играния» было подобрано еще 8 басовых колоколов.

С детства знакомый с существовавшей в Москве «механической практикой», по выражению документов начала XVIIIвека, Петр отдает себе отчет, насколько далека она от действительных потребностей государства. Когда наконец политические и семейные обстоятельства дают ему возможность хотя бы ненадолго побывать в Европе — скончался брат-соправитель Иоанн Алексеевич, не стало постоянно пытавшейся им руководить матери, определяются люди, которым можно временно доверить власть, — Петр собирает так называемое Великое посольство в составе трех послов. Чтобы сохранить полную свободу действий, себе он назначает роль десятника Петра Михайлова и прихватывает множество «волонтеров», которым предстояло остаться в Западной Европе на несколько лет для обучения наиболее важным для молодого государства специальностям. Сами же послы, помимо основной официальной цели — создания противотурецкой коалиции, под руководством «десятника» занимаются приглашением в Московское государство инженеров, военных специалистов, корабелов.

Общий вывод, сделанный молодым царем после поездки, — необходимость открывать в России как можно больше специальных, главным образом инженерных, учебных заведений. Неожиданностью стало то, что в программу всех без исключения школ и академий Петр включает изобразительное искусство. Даже будущим медикам предстояло овладеть основами изобразительной грамоты. Речь шла не об иконописи — она связывалась для Петра только с религиозной обрядовой стороной, а о новом для России методе живописи. Именно живопись должна была дать возможность каждому человеку ощутить всю полноту окружающего его мира и место человека в нем. Заключение Петра совершенно категорично: России для настоящего рывка в будущее нужны инженеры и живописцы.

Характерная подробность. Именно живописцы пользуются особым доверием Петра при выполнении государственных поручений особой важности, как, например, распространение впервые вводимой гербовой бумаги или даже пересылка значительных денежных сумм. Петр убежден, что человек, по-новому увидевший мир, по-новому и одинаково с ним самим его осмысливший, сохранит верность этим провозглашенным принципам.

Сколковский дворец закладывается после возвращения Великого посольства, и Меншиков со свойственной ему ловкостью царедворца старается предугадать направление мыслей Петра. Он предполагает предоставлять дворец для царских приемов. Есть основание предполагать, что строит его Иван Богданович Салтанов, строитель Арсенала московского Кремля, занимавшийся также отделкой внутренних помещений Теремного дворца. Руководил Иван Богданович всеми живописцами, которых объединяла Оружейная палата, был в свое время выписан из Новой Джульфы по просьбе царя Алексея Михайловича, пришедшего в восторг от выполненного по эскизу мастера Алмазного трона, и поныне украшающего нашу Оружейную палату. Трон привезла очередная депутация армянских купцов из Персии, искавших поддержки московского царя в торговле и свободном перемещении по землям Московского государства.

Доставленный в Москву армянский мастер был тут же отправлен на аудиенцию к царю в Преображенское, получил исключительно богатое жалованье и был записан по Московскому списку служилых дворян. Салтанов с одинаковой легкостью писал парадные портреты, пейзажи, имитировал любой вид материала — от шелковых обоев до мрамора и фанеровки дорогими породами дерева, успевал выполнять царские заказы да еще и поставлять модную мебель в московские торговые ряды.

Судя по разрозненным свидетельствам, большая парадная палата была красно-зеленой: пол и потолок под красной камкой, пол под непременным в те годы зеленым плотным сукном. Вокруг стен размещались кожаные стулья с зелеными камчатными подушками, стояли раздвижные дубовые столы. Все помещения украшали десять изразцовых печей, «прикрытых» расписанным кафелем. На стенах размещались множество небольших по размеру зеркал и непременные гравюры — «печатные картины», ценившиеся зачастую дороже оригинальной живописи.

Спальная палата была обтянута одинаковой зеленой камкой, как называлась китайская с разводами шелковая ткань. В русском быту долго держалась поговорка о конце человеческой жизни: «кто в камке, кто в парче, а кто и в холсту по тому же мосту». Зато подзоры у окон художник предпочел камчатные, но голубые. Завесы, которыми прикрывались окна, делались из красного войлока. Множество по тем временам редких и дорогих шкафов свидетельствовало о том, что хозяин собирался жить во дворце.

На первых порах Меншиков поселил в Сколкове сестру Анисью и дочерей стольника Арсеньева — сестер Дарью и Варвару, из которых Дарья со временем станет его венчанной женой.

Сегодня трудно определить, почему выбор Меншикова пал именно на Сколково, чем привлекла его эта земля. До второй половины XVIвека числилась она среди так называемых «порозжих государевых земель», когда была приобретена подьячим Федоровым Вторым Григорием, описывавшим в 1562–1563 годах город Орешек. Через семь лет он уже числится дьяком во Пскове, а еще через пятнадцать в Великом Новгороде. Так же неуклонно растет и его состояние. Федоров уже располагает поместьями, в том числе в Московском уезде. Почувствовав приближение конца, он делает значительный вклад в московский кремлевский Успенский собор — 30 рублей «по себе и по своих родителях». Своеобразным памятником дьяку стала и построенная им деревянная Рождественская церковь, позволившая Сколкову отныне называться селом.

Прямых наследников у дьяка не было, так что Сколково оказалось разделенным на три части между его племянниками, хотя числилось за селом всего три двора вотчинников с дворней — «деловыми людьми», крестьян же всего семь человек, занимавших четыре крестьянских и три бобыльских двора. К середине XVII века число крестьян увеличилось до двадцати четырех человек при единственном вотчинниковом дворе. Владельцами Сколкова стали предки поэта Пушкина.

Первый из них — Григорий Гаврилович, женатый на внучке знаменитого опричника Григория Грязного, побывал воеводой в Пронске, позднее ведал Оружейным и Ствольным приказами, Золотой и Серебряной палатой, в конце жизни — Рейтарским приказом. Опять-таки из-за отсутствия детей у владельца Сколково разошлось между его племянниками, среди которых был и печально знаменитый Матвей Степанович Пушкин. Один из видных государственных деятелей времен правления царя Федора Алексеевича, молодого Петра и партию Нарышкиных он не принял и был переведен подальше от столицы — воеводой в Смоленск.

Сын Матвея Степановича — Федор Матвеевич принял участие в заговоре против Петра Iво время Великого посольства. В результате отец, лишенный боярского сана и всех вотчин, был сослан в Енисейск, сын повешен. Можно здесь вспомнить и «Утро стрелецкой казни» В.И. Сурикова, и строки пушкинской «Моей родословной»:

 

Бывало, намидорожили;

Бывало... но— ямещанин.

Упрямствадухнамвсемподгадил:

Вроднюсвоюнеукротим,

СПетроммойпращурнеполадил

Ибылзатоповешеним.

Егопримербудьнамнаукой:

Нелюбитспороввластелин,

СчастливкнязьЯковДолгорукой,

Уменпокорныймещанин...

Подгербовоймоейпечатью

Якипуграмотсхоронил,

Янеякшаюсьсновойзнатью

Икровиспесьукоротил.

Яграмотейистихотворец,

ЯПушкинпросто, неМусин,

Янебогач, нецаредворец,

Ясамбольшой: ямещанин.

 

Тем не менее Сколково осталось в роду Пушкиных — в 1699 году его передали Якову Никитичу Пушкину, который, скорее всего, и поспешил избавиться от сомнительного владения, в котором числилось уже 25 крестьянских дворов и 90 душ мужского пола.

Опала Меншикова в 1727 году лишила Сколково рачительного хозяина. Александр Данилович был сослан с семьей в Березов, где и умер спустя два года. Все богатства временщика отошли в Дворцовое ведомство, откуда сразу после переворота в ее пользу Екатерина IIщедрой рукой пожаловала меншиковскую подмосковную одному из своих сторонников — Петру Богдановичу Пассеку вместе с соседними деревнями Немчиново и Мамоново. Пассек оказался именно сторонником новой императрицы: деятельного участия в ее первых действиях он не принимал, зато проявил бросившееся ей в глаза рвение.

Самоотверженность Пассека-младшего в желании возвести на престол новую императрицу имела не идейную подоплеку — слишком сложным было положение всей семьи. Пассек-старший в качестве вице-губернатора в Белгороде и судьи на Украине имел серьезные неприятности с законом в части взяток. Богдан Иванович был отдан под суд и находился под арестом. Сыну предстояло реабилитировать в глазах правительницы всю семью. Но ни хозяйствовать, ни служить Пассек-младший не умел, что заставило современников определить его как «бояроватого вельможу в неоплатных долгах». Подмосковной «бояроватый вельможа» не собирается заниматься. При нем в 1765 году сгорает деревянная сельская церковь, и он не спешит, как это обычно делалось, с ее восстановлением. Его гораздо больше развлекает должность генерал-губернатора Белоруссии, которую Пассек-младший занимает на протяжении целых четырнадцати лет.

Современникам он давал слишком много поводов для насмешек. Он «ничем не хотел заниматься, кроме карт, лошадей, любовницы, побочного сына и титула губернаторского». Атлетически сложенный, высокого роста, с гордым взглядом, Пассек-младший следил только за своей внешностью и «ничего не мог высказать путного, тем более что легко забывал, с чего начинал свои выспренние тирады». Особенно москвичей развлекало время, которое хозяин Сколкова каждодневно проводил перед зеркалом: не менее двух часов, чтобы одеть уже безупречно причесанный и завитый парик. И это в шестьдесят с лишним лет! Впрочем, как председатель Вольного экономического общества, он как-то высказал идею о предоставлении (за соответствующую арендную плату, разумеется) части сколковского дома под какое-либо техническое учебное заведение. Оказывается, ему было известно подобное намерение Меншикова. И это Пассеку-младшему принадлежал недоуменный вопрос, веселивший москвичей: потребность Петра Iв художниках он понимает, но инженеров-то разве не проще выписывать из-за рубежа? На наши-то немереные деньги из-за семи морей-океанов примчатся!

Спустя двести с лишним лет можно совершенно так же ответить: еще как примчатся. Правда, не самые способные уж конечно, не самые удачливые, но главное — не испытывающие никаких чувств к этой новой земле. Примчатся за хорошей жизнью, как несколько десятилетий назад мчались во встречном направлении «утекающие мозги»: трагическое противостояние «Я» и «МЫ». «Мы» — это все, кто рядом, и еще земля, еще история, еще ментальность, «Я» — это только «Я», без всего народа и человечества.

И острота этого противостояния особенно ощущается в Сколкове, где все вещественные следы истории переворочены бульдозерами и пока еще нет даже скромной стелы с рассказом о том, что здесь было. Между Немчиновом и Мамоновом — Вторая ВАД[1], где «МЫ», без амуниции, достаточного оружия, теплой одежонки, сотворили чудо: навсегда остановили фашизм. Для всего мира. Потому что стояли на своей земле и потому что вместо еще не родившегося понятия обязательного комфорта в каждом из недоодетых, недовооруженных, недокормленных жила неприметная для всех СМИ простая человеческая совесть.

20.07.2010

 


[1] Военно-автомобильнаядорога. Существованиеэтихдорог(1-яВАД, 2-яВАД, 3-яВАД) вомногомопределиловозникновениебоевыхфронтов.

 





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0