Пролог

— Дя-адя Саша, мне даже как-то неловко становится за вас. Откуда у вас это низкопоклонство перед этим поганым Востоком!

— Ну, зачем ты так, Дениска?

— «Дениска» у вас звучит, как «редиска».

— Каждый слышит то, что боится услышать.

— Да это ладно, и пусть, но ваша готовность в каждом куске верблюжь­его навоза углядеть самобытность и урок всем нам, ей-богу, злит.

— Ну, какой же навоз, Денис, Будда все-таки Будда. Ты же на Будду в данном случае решил наехать, да?

— Бросьте! И подальше отбросьте. Что такое эта Будда?! Московско-интеллигентская чепуха в башках осела и зацементировала извилины, никакого трезвого взгляда.

— Люди живут как хотят, Денис, давно живут, на Востоке и не на Востоке, и часто более по-люд­ски, чем мы.

— Это все советский интернационализм, батька современной по­литкорректности. Америкосы только подхватили, а придумали-то эту чушь мы. А что касается вашего Буд­ды, дядя Саша, то я вам вот что скажу: неприятнейший человек.

— Кто?

— Да Будда, Будда этот. И именно что человек, а не Бог, и буддизм не религия, а учение.

— Да мне все равно, Денис, что...

— А знаете, как его определяют, ну, какие есть основные признаки Будды, дядя Саша?

— Что ты имеешь в виду?

— Слоновый хрен я имею в ви­ду! Среди основных признаков Будды, по которому определяют вновь воплотившегося Будду, числится именно эта особенность. Без слонового пениса Будда и не Будда.

— И что?

— А как он умер, вы знаете, дядя Саша?

— Ты мне сейчас откроешь глаза.

— Он умер, дядя Саша, оттого, что обожрался жареной свининой. Красавец! Бекону горячего заглотил столько, что заворот кишок наработал — вот это их идеал. Идеал так идеал!

— Не знаю, откуда ты это выкопал, и вообще, должен тебе сказать, ты уж извини, не очень-то верю твоей начитанности, и слишком понятно, к чему ты ведешь: ты ведешь к тому, что христианский Бог более достойно окончил дни свои, и поэтому...

— Ну, если мученическая смерть на кресте — это, по-вашему, всего лишь достойно...

— Знаешь, Денис, я с большим уважением... и никогда бы не позволил себе...

— ...но у вас есть свое, глубоко свое мнение по этому поводу.

— Я не очень-то люблю эти разговоры, сколько раз давал себе зарок не ввязываться с тобой... Но ты как-то умеешь втянуть в бесполезный этот спор без смысла и берегов.

— А вы не спорьте, вы скажите: да, Денис, да, ты прав, Бог есть, и зовут его...

— Слушай, ты знаешь мое мнение по этому поводу, и от всей твоей болтовни оно не переменится, поверь.

— Понимаю-понимаю, вас коробит, ни за что не хочется признать, что свет правды-истины вы должны будете принять даже не от митрополита в какой-нибудь лавре, а от молодого болтливого раздолбая, отельного аниматора, еще в самом недавнем прошлом расширителя сознания с помощью грибов и травки.

— Если хочешь, Дениска, и это имеет значение. Не может большая, чистая правда поступать к нам в такой замызганной упаковке. Как-то не верится мне в твое скоропостижное православие.

— А что, истина обязательно вваливается на белом коне и в золотых одеждах? Как раз нет, в сиром обличье, на ослике, совсем не гордо.

— А потом, я тебе просто не верю.

— В Бога не верите или мне не верите?

— Ты не примазывайся, Дениска, к своему Богу. Его, может, и нет, но тебе до него далеко. На тебе вон даже креста нет.

— Просто перед походом в сауну снял и позабыл надеть. А так я крещеный. Как и вы, кстати.

— Ты своей верой компрометируешь то, во что веришь. Но это ладно, бывают и юродивые, и другое, я же остаюсь при своем мнении не из-за тебя только, Дениска, слишком много тебе чести было бы.

— Да знаю я ваши «аргументы против».

— Если знаешь, чего тебе еще надо?

— Да потому что не выдерживают они ничего хоть чуть-чуть похожего на критику.

— Хватит!

— А что делать, все равно плывем себе, и еще плыть часа два до отеля, под этими индонезийскими небесами, так вот.

— О господи!

— Вот-вот, дядя Саша, когда припрет, сами начинаете взывать.

— Какой ты все-таки балабол!

— А я между тем, не отвечая на оскорбления, напрямик к делу. На все ваши, как вам кажется, ядовитые сомнения, дядя Саша, ответ есть даже в Законе Божьем, а он писан для, извините, пятиклассников. Вот вы смеетесь, как это у них убого, у христиан, — «грешить и каяться, грешить и каяться», профанация просто. Пошел украл, жену друга соблазнил, а потом лбом бух в пол — и все, очистился.

— А что, разве не так?

— Конечно, не так. Грехи-то не поп отпускает, а инстанция повыше. Поп, слушая твою исповедь, может быть пьян, может думать о своем новом джипе, поп тут важен не духом, а ухом и тем, что он формально поп, то есть рукоположен. Он официальный проводник между верующим и тем, в кого верующий верует.

— Ты меня, Денисушка, не путай.

— Я, наоборот, распутываю. Важно в момент исповеди то, что переживает кающийся. Если он не для проформы, на самом деле раскаивается в содеянном, грех ему и отпускается. Глаз «оттуда» видит то, что творится у него в душе.

— Так глаз или ухо?

— Мелко, дядя Саша. Когда часть пояса Богородицы привозили в Моск­ву, очередь в храм Христа Спасителя стояла на сутки, но были такие, кто приезжал и за пять тысяч покупал местечко в голове. Мне от них смешно, как говорят на пляже, кого они хотели обмануть? Это покупное прикладывание к святыне в зачет не пойдет, пятерка вылетела на ветер. Если не хуже.

— Это ладно...

— Или вот вы делаете вид, что не понимаете, почему это «нищие духом наследуют Царствие Небесное».

— Да, не понимаю.

— Дядя Саша, тут дело вот в чем. «Нищие духом» — это не дебилы, как вы думаете, не двоечники. Сколько лет растолковывают, что это «не гордецы», люди без духовных понтов. Те, кто понимают, какая разница между их мозгами и Его разумом. Даже какой-нибудь древний грек понимал — «я знаю, что ничего не знаю», а нынешний докторишка каких-нибудь хилых наук носится со своей степенью и шутит в том смысле, что лучше бы оказаться в аду, а не в раю, потому что в аду компания интереснее. То есть там он надеется найти толпу таких же, как он, докторов наук, и ему будет счастье.

— Ты здесь передернул, я говорил про справедливость, потому что...

— Какая справедливость, дядя Саша! Если бы Бог, не дай бог, был справедлив, мы бы все давно должны были кипеть в каком-нибудь котле. Скажите честно, у вас что, нет за душой чего-нибудь стыдно-поганого?

— Как у всех, как и у тебя?

— Я тварь еще та. И в моральном смысле, и в онтологическом. Я сотворен так же, как ваш Будда или Конфуций.

— Может, ты здесь, в отельной обслуге, и оказался оттого, что там, на родине, наследил, какой-нибудь бюджет распилил?

— Скажите сразу: изнасиловал шестилетнюю девочку, потом зарезал и съел.

— В бутылку лезешь?

— Да нет. Я и правда кое-кого бросил там почти в опасности, совсем без средств. Изгиб нервного характера. Совесть ноет. Иногда даже не по ночам. А про других — поверьте, господин атеист, что большинство из тех, что тянутся сейчас сюда, к экватору, на теплые берега, люди все больше тонкие, душевные, которых эта ваша цивилизация достала. Даже не Полонский исключение.

— Знаю я, квартиру на Палихе сдадут, а здесь свою духовную как бы жизнь оплачивают. И в голову не приходит, что живут за счет того, кто эту самую двушку там, на родимом севере, заработал.

— Вы опять о справедливости, дядя Саша?

— А чем тебе справедливость-то не нравится?

— Дьяволово отродье.

— Ух ты!

— Да-да, дядя Саша. Она омерзительна тем, что ее никогда нигде не бывает и не может быть, а целые страны и эпохи корежат людей, загоняя в нее. Сколько людей, столько и справедливостей. Вот тут дьявол и просовывает свое копыто к нам. Бог есть Любовь. Он нас жалеет и любит и поэтому воздерживается от применения к нам справедливости.

— Вот ты тут мне только что про гордыню вещал, а сам...

— Что «сам», дядя Саша?

— Возносишься. С чего это ты решил, что Бог, если он есть, тобой занят, сам же про себя сказал: мразь я и гад — так что ему с тобой вошкаться?

— Не совсем так я сказал. А вам опять придется втолковывать сверх­очевидные вещи. Он мной занят потому, что я любимое его дитя, в смысле как человек. Не ангел какой-нибудь. И главное — я интересен, невероятно интересен. Даже для него, тем более что Он видит душевные мои движения. Вот меня захватили фашисты, я молодой партизан, сейчас меня будут пытать — выдай, где прячется твой отряд, и получишь пиво и колбасу, а не то — иголки под ногти! И знаешь, как ему интересно, что у меня в этот момент внутри происходит. Думаешь, он помчится куда-нибудь в Крабовидную туманность в миллиардный раз увидеть, как какой-нибудь нуклон нависает над бозоном? Он создал все эти атомы, и они всегда поведут себя одним только образом, а вот что я выберу — колбасу или товарищей по оружию, — это вопрос.

— Извини, Денис, но мне кажется, что ты выберешь колбасу.

— Думали обидеть, дядя Саша? Сразу видно, что вы не Бог. Вот вы уже поняли, что я куда умнее вас, и вы меня успели не полюбить, и вам желательно, чтобы я оказался сукой.

— Извини, вырвалось.

— Да ладно. Мне важнее, чтобы ты усвоил одну важную мысль. В интеллектуальном отношении мы, будь мы Эйнштейном, умноженным на Хокинга, и триллионной доли от Его интеллекта не составляем, но есть плоскость, где мы как бы на равных.

— Про что это ты?

— В моральной плоскости мы как бы имеем шанс хоть на самую короткую секундочку, но оказаться на равных с Ним. Разбойник, что висел с Христом рядом и уверовал, вечером уже же с ним оказался потом на пиру у Отца.

— А ты это видел?

— Не обращаю внимания на ничтожные колкости.

— Вот ты, Денисушка, про мораль...

— Ну да, ну да.

— Я ведь инженер, теплотехник, и когда мои молодые меня так аккуратно подвинули из общего жилья, я решил — пусть, не стал воевать, хотя мог. Я уехал. Сначала в Казахстан, потом... Теперь в этом отеле слежу за всей механикой. Ладно.

— Название отеля, кстати, в переводе на русский означает «Рай», а вы между тем инженер-материалист — нестыковочка.

— Я хотел тебе пример привести из моей жизни, но тебе, вижу, не интересно. Ты себе уже все доказал.

— Извините, дядя Саша, про «из жизни» всегда интересно, а что я назвал вас материалистом, так ведь это просто точно. Вы материалист, для вас реальность — это материя, данная вам в ощущениях.

— А тебе не данная?!

— Данная, данная, не спорю, только у меня вопрос: кем данная?

— Не понял.

— Вот: материалист — это человек, которого подобный вопрос ставит в тупик. Вся жизнь любого материалиста состоит в натыкании на факты, указывающие, что все берется откуда-нибудь, ведь из ничего не бывает ничего; деньги никто не дает просто так, их надо или заработать, или хотя бы украсть; чтобы стало светло, нужна включенная лампочка. Чтобы стать сытым, надо поесть. Чтобы что-то упало, надо это что-то подбросить, а появление всей, блин, Вселенной, со звездами, планетами и вечностью — дело совершенно беспричинное. Где логика?

— А у тебя сразу есть объяснение! Все создано из ничего одним чьим-то словом?

— Не чьим-то, вот в чем дело. И таким словом...

— Ладно, хлопец, хватит агиток. Ты у нас болтун по профессии, твоя профессия — пудрить людям мозги, только я не отдыхающий. Не трать пыл. Азартные спорщики мне вообще не слишком нравятся. А такое напрыгивание от тебя на такие глыбы, как Восток! Китай! Ну правда смешновато смотрится. Как моська. Китай-то доказал же и в древности, и в последнее время...

— Что доказал?!

— Все, я закрываю рот. Все! Я не слушаю!

— Я считаю...

— Если хочешь, считай так. Я знаю, что ты неправ.

— Вы же материалист, дядя Саша, это вы утверждаете, что факты упрямая вещь. Хотя что такое факт? Для меня самое главное фактическое событие в истории мироздания уже имело место в реальности — иерусалимское распятие, а для вас это миф!

— Проблема, Денисушка, в том, что я интеллектуально этому «факту» враждебен, а ты, несмотря на все крики, равнодушен. Ты себя горячишь, тебе это важно говорить, а не знать.

— О-о, товарищ инженер втянут-таки в диспут!

— Повторяю, считай как тебе удобно. Я живу в другой системе координат. Вне зависимости от того, имел место факт распятия или его выдумали по каким-то, может быть, очень важным причинам, я знаю: вот этот катер наш никуда не поплывет, если не залить бензин в бак. Можешь сколько угодно молиться, не стронется он с места. И не потому, что в тебе нет веры, а потому, что бак пустой.

— Доходчиво, дядя Саша, но примитивно. Вы искусственно вычленяете из всего многообразия мира, всех его тонкостей и сложностей один физически и интеллектуально стерильный эпизод и тычете его мне в мозжечок.

— Вот именно что не мозг.

— Сто раз говорил — на примитивные оскорбления не реагирую. А скажу так: бог с ним, с этим катером, я про самолет скажу. Убежден, что самолеты, в частности, не падают еще и потому, что на борту каждого есть кто-то, кто молится, чтобы он не упал.

— О господи!

— Заметьте, не я это произнес.

— Пошел к черту!

— Что это вы из крайности в крайность? Но техника — это ладно, этот ваш пример с катером нас уводит куда-то, я ведь про моральную вселенную больше талдычил, дядя Саша, про моральную.

— Хорошо. если хочешь, я тебе из моральной вселенной подброшу пример. Была у меня любовь.

— На третьем курсе?

— На первом, Денис, на первом. Полное ослепление и обалдение. когда я ее не видел, меня просто трясло от ее отсутствия.

— Играй, гормон.

— Она тоже ко мне, как бы это сказать, склонялась, но не так жарко, как я. Сканировала и остальную поляну по ходу. И был у меня друг.

— Поня-атно!

— Конечно, понятно, любовная геометрия везде одинакова. Мы с нею часто ссорились, и всегда казалось, что окончательно.

— И манит страсть к разрывам.

— И опять ты прав.

— Это Пастернак.

— Наш курс послали на картошку. Там мы в очередной раз поссорились. Она — и для того, чтобы потрепать мне нервы, и просто по устройству характера — легонько пофлиртовывала туда-сюда. Друг вызвался поговорить с ней, вроде как видя мои страдания.

— Опять все понятно.

— Да я и не собирался тебя поражать необычностью сюжета. Его сила в его банальности. Друг не удержался. И как-то в роще неподалеку от нашего барака, возвращаясь с поля, в общем...

— Можете дальше не бередить, сразу мораль.

— Я не сразу узнал об этом. Но узнал. Не от него, но он признался. Проклинал себя, и было видно, что искренне. Я чуть не свихнулся, понятно, не ел месяц, нарушение мозгового кровообращения и так далее. Мы с ней расстались. Любовь не прошла, но быть вместе было невозможно.

— Мораль, мораль, дядя Саша!

— Друг потом воцерковился. Святее святых сделался. И вот я что думаю: он вымолил себе прощение. Искренне, как ты говоришь, раскаялся, совершенно искренне, и среди прочих своих грехов снял и этот.

— Ну да. Если раскаялся, искренне раскаялся...

— А я?

— В смысле?

— Он раскаялся, но мне-то все равно больно. Моя жизнь все равно уничтожена. Мне что делать? Просить о прощении? За что? Я был виноват только в том, что любил слишком сильно. Но Бог есть любовь, сам говорил.

— Не я это говорил, не только я.

— Не отвиливай, Денис. Только не надо мне сейчас про то, что я плачу за грехи предков, или про то, что на свете много такого, что и не снилось нашим мудрецам.

— Ответ есть — и давно, и исчерпывающий.

— Какой?

— Тебе, как атеисту, не понять, как говорится, но попытайся. Ты ведь считаешь, что этим вот миром, в котором мы сейчас с тобой на раздолбанном, довоенном еще, наверно японском, катере везем в отдаленный тропический отель кока-колу и прочую ерунду, все исчерпывается, никакого другого мира нет.

— Его и правда нет.

— Так вот если так, то и ответа на твой вопрос нет. Если не допускать мысли о том, что есть мир иной, где и будет выдано каждому по заслугам, все, каждое действие, будет взвешено, все происходящее здесь всегда будет казаться кровавым, тупым абсурдом. Хоть в Чертанове, хоть на экваторе.

— Так и знал, все сведется к тому, что ты ничего не смеешь требовать здесь, даже справедливости, живи, томись, терпи, потом, когда уже умрешь, тебе заплатят. Не заплатят! Нету там ничего!

— Есть, есть, дядя Саша. Ты знаешь, я однажды смотрю в телевизор, фильм про Освенцим или Майданек, а там бульдозер ковшом сваливает в яму худые, вялые человеческие трупы, и знаешь, какая у меня мысль сильно-сильно вдруг, отчетливо проступила?

— Какая еще при таком зрелище может быть мысль?

— А я понял: только если Он есть, все это может быть... ну, не оправдано, конечно, не то слово. Я хочу сказать, что у него никто, даже самый ничтожный, забитый под гусеницу издохший мозгляк забыт не будет. Ничто не окончательно, никакая здешняя несправедливость не неотменима. И тракторист, и тот, кто приказал трактористу, и тот, кого спихивают в яму, они все...

— Чего ты вскочил?

— Что это, дядя Саша?! Что вы молчите, дядя Саша?!

— Молись, Денис, молись. Молись, наш трактор приехал.

 

 

Часть первая

1

Денис осторожно открыл правый глаз. Левая часть лица была утоплена в песок, и он ее не чувствовал. Первое, что увидел, — тоже глаз. Дергающий веком, чтобы стряхнуть песчинки. Денис сообразил, что это глаз лежащего напарника.

— Кто это там? — спросил шепотом напарник, и стало понятно, что они не одни. Над ними кто-то высится. Высится и молчит. Угрожающе? Не понять, но все равно страшновато.

— Кто это? — спросил тоже шепотом Денис.

Дядя Саша в ответ вдруг то ли засмеялся, то ли зачихал, засыпая песком глаз напарника.

— Не знаю.

Высящаяся фигура издала несколько звуков и, судя по перемещению теней, села. Лежащие замерли. Обоих посетила одновременно одна и та же протестующая мысль: а, собственно, откуда этот страх-то? Я жив, мы оба живы, надо только разобраться, что это за человек, да и все.

Дядя Саша, подтянув левую ногу и оттолкнувшись правой рукой, сел. Денис, выждав пару секунд и убедившись, что ничего с напарником не случилось за это, сделал то же самое. И вот они в четыре глаза рассматривают сидящего перед ними на корточках большого, коричневого, по пояс голого дикаря. Что это дикарь, понятно и без дополнительных размышлений. Натуральный, кажется. На работающих под экзотику местных фолк-актеров они и в своем отеле, и в других заведениях островной линии насмотрелись.

Да, кажется, натуральный. Но все же... Никаких торчащих в прическе перьев, никаких ожерелий из ракушек на мощной шее. Из одежды — набедренная повязка из сухой травы. Мощные ладони на мощных коленях. На большом скуластом лице немигающие черные, удлиненные к вискам глаза. Выражение их неуловимо.

— Хеллоу, — сказал осторожно дядя Саша, и они с Денисом одновременно поняли, что сидящий не понимает их.

Откуда в этих сугубо турис­тических местах такой дикарь?

— Что будем делать? — почти не разжимая губ, спросил дядя Саша у Дениса, улыбаясь сидящему.

— Меня больше интересует, что он с нами сделает, — еще менее артикулированно ответил Денис, осторожно скосив взгляд. Пляж как пляж. Широкая полоса белого песка. Метрах в тридцати от воды — строй пальм, наклонившихся в сторону моря.

— Ты сразу-то не скули, может, это и не каннибалы, — усмехнулся дядя Саша и начал медленно подниматься, отряхивая песок с мятых клетчатых шорт.

Напарнику его решительность казалась немного рискованной: а как это воспримет дикий человек?

— А почему во множественном числе? — спросил Денис, оставаясь сидеть, и в этот момент увидел, что из прибрежных зарослей вышло несколько дикарей в набедренных повязках и направляются в их сторону.

Первый дикарь встал и замахал мощными руками, обращаясь к ним и предлагая обратить внимание на свою находку.

Строение представляло собой поставленный кругом плетень, накрытый огромной вьетнамской шляпой из сухой травы. Сквозь широкие неровные щели было видно, что снаружи плотной стеной стояли полуголые люди. Мужчины, дети, женщины. Стояли молча, пропитывая дыханием плетень, блестя глазами.

Потерпевшие кораблекрушение сидели на глиняном полу, оглядываясь и судорожно почесываясь.

— Дикари, — с нервным смешком произнес Денис.

Дядя Саша приложил палец к губам.

— А вдруг все же людоеды? — Денис суетливо обернулся на чих в толпе.

— А вдруг они понимают?

Сразу вслед за этими словами по строю дикарей прошла волна шипящего шепота справа налево, а потом обратно.

Денис завертел головой, расчесывая при этом пухлую щеку.

— Да нет, откуда им... По-английски я уже пытался, и вы... даже головы не поворачивают.

— Чего они ждут? — не столько спрашивая у напарника по приключению, сколько рассуждая сам с собой, сказал дядя Саша.

— Вам не терпится, чтобы они уже приступили? Огонь они разжигают, тесаки точат... — с легкой истерической ноткой в голосе, но явно не веря в собственную версию, сказал аниматор.

— Главного ждут. Вождя, — рассудительно предположил инженер.

На это Денис ответить не успел, качнулась травяная циновка в дверном проеме — отодвигая ее покатым гладким плечом, внутрь вошла молодая дикарка с подносом в руках. Невысокая, приземистая, топлес, в набедренной повязке, босая. Тонкий нос, пухлые щеки, миндалевидные глаза, да еще и полуприкрытые. Смуглая кожа снижала эффект наготы. Да и вообще дикарям идет быть не вполне одетыми. Это подумал Денис. Дядя Саша старался не смотреть на девушку. Она поставила поднос перед неловко сидящими гостями и, чмокнув выразительными губами, вышла. Очевидно, это была рекомендация — ешьте.

Поднос представлял собой кусок древесной коры размером с таз. На нем высилась белая горка — похоже на вареный рис — и лежали какие-то плоды. Все незнакомого вида.

— Прежде чем сожрать нас, они нас решили откормить.

— По крайней мере, дурианов здесь нет.

— Есть, дядя Саша, это мы дурианы. Как нас угораздило выехать на этой посудине, когда приближался такой шторм?

Инженер, опираясь на локоть, подобрался к «столу» и осторожно взял желтоватый плод, похожий на маленький толстый банан.

— Это был не шторм.

В хижине вдруг стало светлее, как будто высказывание напарника осветило ситуацию.

— Разошлись, — Денис вертел головой, — не дожидаясь главного. Если не шторм, что?

— Это было цунами.

Аниматор разглядывал «банан» в примеривающихся пальцах инженера.

— Вы будете это есть?

Очистив кожуру, чистившуюся очень легко, дядя Саша осторожно откусил. Стал жевать. Денис, продолжая нервно расчесывать щеку, следил за ним, прищурившись, ожидая, чем это закончится. Доев один «банан», напарник взялся за другой.

— Вкусно?

— Запасаюсь силами на всякий случай. И вкусно.

— Цунами, конечно, многое объясняет. Сколько метров была волна? Нас и зашвырнуло. Тут повсюду, наверно, куча всяких островков.

— Ты поешь, рис еще теплый. Хотя это не совсем рис.

— Очень хочется, чтобы сейчас прибежал какой-нибудь менеджер местного отеля и обвинил нас в незаконном проникновении.

Дядя Саша отправил в рот еще одну порцию риса сложенными в ковшик пальцами.

— Как вы думаете, нас будут искать?

— Во-первых, почему ты решил, что это остров?

— Откуда тут взяться полуострову? Мысленно представьте себе карту, это на сколько нас должно было унести. Унесенные, блин, водой!

— Если это было цунами, то сейчас там, в отеле и повсюду, я думаю, хаос и вообще черт знает что. Нас не первых хватятся.

— Но здесь же хаоса нет. Здесь вон экологический завтрак и все такое.

— Я сам все время об этом думаю. Объяснение наверняка есть, но мы не прямо сейчас его узнаем. Ты ешь.

— Да как-то, дядя Саша, не лезет кусок в пасть. И как вы думаете, долго нам здесь придется отсиживаться?

Денис встал. Он был длинным сытым парнем с мясистой «московской» фигурой, круглой, щекастой, кудрявой головой, которая тут же уперлась макушкой в потолок хижины.

— Сядь.

— Да не могу я сидеть. Надо же как-то все выяснить — кто, что...

— Где? Когда?

— Только не делайте вид, что полностью владеете собой, что у вас...

Речь прервалась сама собой, потому что к хижине кто-то приблизился. Кто-то большой, и передвигался он с шумом. Денис сделал шаг назад, в глубь помещения. Дядя Саша развернулся на руках так, чтобы сидеть к входу лицом.

Плетеная дверь была заброшена на крышу решительными руками, и внутрь вошли один за другим двое дикарей, как и юная подавальщица, в набедренных повязках, босиком. Они тащили большую плетеную корзину, поставили рядом с подносом и, ничего не сказав, удалились.

— Заметьте, никакого оружия. Ни у тех, что на берегу, ни у этих. Может, они не людоеды, а, наоборот, вегетарианцы?

Дядя Саша подобрался поближе к корзине. Денис навис над ним и сообщил сверху:

— Так это, кажется, наше. Собрали на бережку, очень с их стороны любезно.

Инженер начал доставать из плетеной емкости перепачканные в песке, мокрые предметы: надорванная пластиковая упаковка с маленькими бутылками колы, один резиновый пестрый шлепанец, связка пластиковых соломинок для коктейля, мокрый ком салфеток, красный швейцарский перочинный ножик с крестом и множеством лезвий...

— Шикарная вещь, с одним таким можно цивилизацию построить на необитаемом острове.

— Не может быть! — Дядя Саша повернул к напарнику просветлевшее лицо. В руках у него был мобильник.

— Мой, — сказал Денис, протягивая руку.

Радость оказалась недолгой. Машинка отказалась оживать, несмотря на усиленный массаж большим пальцем.

— Морская вода, — сказал дядя Саша, беря прибор у напарника, чтобы тоже попытать удачи.

Хозяин разочарованно махнул рукой:

— Да там и денег не было ни копейки. Уже неделю. Поищите там свой.

Инженер наклонился над корзиной.

— Да нет, он у меня всегда был на поясе. — Он показал на пустую кожаную ячейку на ремне. — Рыбки разговаривают.

— Что там еще?

Заводная механическая бритва, еще связка соломинок для коктейля, настенный календарь за 2012 год, — можно было подумать, что волна швырнула их на полтора года в прошлое, — костяной рожок для обуви...

— Это еще зачем? — рассеянно произнес дядя Саша.

Напарник взял у него явно не самый необходимый в данной ситуации предмет и зачерпнул им риса.

— Боец без ложки — инвалид.

Размокший органайзер.

— Если еще и ручка найдется...

— Две, Денис, сразу две.

— Будем вести береговой журнал.

— Ты решил здесь обосноваться надолго?

— Типун вам!

Еще один шлепанец, только не пестрый и не резиновый.

— Сменная обувь.

На ногах Дениса были кеды, дядя Саша был в потертых, совсем потерявших от воды вид мокасинах. Они одновременно подумали о том, что это удача — оказаться в их ситуации хотя бы не босиком.

Термос. Закрытый. В нем была морская вода. Каким образом? На эту тему думать не было сил — просто чудо.

О-о! Бутылка «Джонни Уокера».

Товарищ инженер с самым равнодушным видом отложил ее в сторону и, чувствуя на себе удивленно-возмущенный взгляд аниматора, пояснил:

— Напиться в нашем положении — это безумие. Мы не знаем, как тут относятся к пьяным. Вдруг как у саудитов?

Как только корзина была опорожнена и в углу легла куча мокрого скарба, явилась прежняя безмолвная девушка и унесла корзину.

— Такое впечатление, что тут где-то видеокамера. Почему она молчит, и как, по-вашему, ее зовут?

Молодой человек снова встал. Приблизился к дырявой стене, припал глазом.

— Тут несколько таких. Фанз. Людей не видно. Ну, коне-ечно, старуха у «вечного огня» что-то вычесывает из башки, голопузые ребятишки. Как вы думаете, дядя Саша, как они думают — мы имеем право выйти, осмотреться? Или за это — копье в брюхо?

Дядя Саша возился с мертвым телефоном. Вся подтянутая, сухощавая фигурка сосредоточилась на этом.

— Я же говорил, нет там ничего.

— А вдруг тебе позвонят?

— Разве что с того света. Все, кто знает этот номер, для меня умерли. Хотя что я несу, у Марио, у лысого, знаете, менеджера, номер записан. — Денис оживился. — Должны они меня хватиться. Нас. Начнут, пусть не сегодня, разыскивать... мы ящиков с виски одних везли... сколько?

— Не позвонят, — хмуро сказал дядя Саша. — Морская вода испортила твой телефон.

— Просохнет.

— Сомневаюсь.

Денис бросил телефон в кучу барахла и сел, прислонившись спиной к плетню. Начал ощупывать карманы. На нем были трикотажные штаны турецкого покроя, с отвисшей мотней, и майка с Эйфелевой башней на животе.

— У вас есть деньги? У меня вот две пятерки, ойры, и долларов десятка и еще по одному... Карточки здесь вряд ли принимают.

— У меня есть сомнение, что здесь что-то можно купить за деньги.

— Торговля — всемирное явление. Хотя на карточке у меня как на телефоне. Что это вы вдруг как-то осунулись, а? Не пугайте меня. Ваш совковый позитивизм — единственное, что можно хоть как-то противопоставить подобной ситуации. Не дай бог, я дам разгуляться своему воображению.

Дядя Саша припал взглядом к просвету в стене. Через некоторое время он сказал:

— Ты знаешь, Денис, я начинаю думать, что никто к нам сюда не готовится прийти с визитом.

— Думаете? Ну, тогда пошли сами нанесем визит кому-нибудь. Эта неизвестность меня раздражает. Мы здесь уже не один час, а, наверно, два и все еще представления не имеем, где мы!

— Нас, кажется, предоставили самим себе.

Снова появилась бесшумная девушка, в руках она принесла две бак­лажки, сделанные из небольших тыкв, и аккуратно поставила рядом с подносом.

— Парле ву франсэ? — Денис попробовал посмотреть ей в глаза.

Она ответила ему взглядом на взгляд. Даже вроде бы улыбнулась, примерно в полторы Моны Лизы, и удалилась.

Денис схватил флягу, поднес к губам:

— Если здесь пиво, то я вам скажу, что это такое, — продвинутый под первобытный образ жизни бордель.

— Там вода, — сказал дядя Саша.

Денис глотнул:

— Это не бордель.

— Денис, я понимаю, ты дергаешься, я тоже, кстати, но сосредоточься. Начинай привыкать к мысли, что это не отель в этническом стиле, вообще не кусок территории, куда ступал сапог цивилизации. Когда нас сюда вели, я внимательно осматривался. Ни одной пробки, ни одного окурка...

— Я и не говорю, что это Симеиз.

Дядя Саша оторвался от щели в стене, сел, закрыв глаза:

— Кажется, мы попали в историю.

Денис сел рядом, протянул ему тыкву:

— Вы хотите сказать, что мы совершили географическое, и не только, открытие? Не в одних лишь дебрях Амазонии бывают неизвестные науке народики.

В ответ дядя Саша вдруг вскрикнул и вскочил. За стеной раздался смех. Пара голых мальчишек лет десяти — двенадцати приплясывали там, показывая короткие веточки.

— Дети как дети, — сказал дядя Саша, почесывая уколотое место, — будем надеяться, что у них взрослые как взрослые.

Появилась молчаливая девушка, надавала мелким хулиганам неболезненных подзатыльников, они унеслись куда-то, в общем-то довольные собой.

— Слушайте, она нас охраняет.

— Если у нас такой вертухай, есть основания для сдержанного оптимизма.

Денис отхлебнул из баклажки:

— Отличная, между прочим, вода — целебная, наверно.

— Как бы не наоборот.

— Вы про амебу? Я делал какие-то прививки. Вообще, говорят, здесь не должно быть...

— Пошли! — вдруг решительно сказал дядя Саша.

На пороге они на несколько секунд задержались, то ли после полутьмы хижины нужно было привыкнуть к яркому свету, то ли преодолеть остатки нерешительности.

На вытоптанной площадке на вершине небольшого всхолмия располагались еще три плетеных строения. Возле одного курился костерок в углублении, обложенном небольшими камнями. Увиденная сквозь стену старуха у костра больше не сидела, и вообще никого не было видно, хотя чувствовалось, что тут проживают. Между хижинами на провисших веревках болтались пучки сушеной травы, связки непонятных плодов или грибов. Запасы. Никаких примет и следов цивилизации. В самом заброшенном африканском или индейском поселке можно наткнуться на пластиковую канистру, сиденье от автомобиля, зеркало — тут была стерильно натуральная среда.

— Как минимум собиратели, — сказал дядя Саша. — Хотя нет: а рис?

Денис уже давно вырвался взглядом из ближайшего окружения и ориентировался в пространстве. Вершина холма была оторочена густыми, разнообразными тропическими зарослями. Можно было подумать, что они находятся на лысине огромного монаха. Вон там прорублена сквозь заросли дорожка, по которой белых гостей доставили сюда с берега, виднеющегося вдали слева. Если посмотреть вправо — далеко, видимо на том конце острова, если это остров, высилась бледная, заостренная кверху скала, похожая на торчащую из земли ладонь со слегка отведенным большим пальцем. Ближайшие подступы к холму рассмотреть было невозможно — мешали заросли вокруг «лысины». А подходы к отдаленной скале были обозримы: пространство, заляпанное пятнами растительности, и самое удивительное — геометрические пятна почвы, похожие на куски вельвета, лежали повсюду, куда добирался взгляд.

— Народ в поле, — сказал Денис.

Действительно, можно было разглядеть крохотные фигурки на «пашнях».

Два крупных, расходящихся друг от друга ручья, истекавших из подножия скалы, разрезали картину на три неравные части. Ближе к побережью они зарывались в заросли и, надо понимать, тайно добирались до океана. От ручьев в обе стороны отходили ниточки арыков, местами посверкивающие на солнце.

— Поливное земледелие, — счел своим долгом обозначить увиденное дядя Саша.

— И тишина, — сказал аниматор, делая соответствующий жест руками.

И тут из-за одной из хижин появилась корова. Потерпевшие кораблекрушение уставились на нее, оба смущенные этим зрелищем и пока не в силах сообразить, что же в появлении коровы их так смутило. Наконец поняли: это была именно корова, в том смысле, что не теленок, — коричневая, с желтоватыми рогами, чувственными глазами, полным выменем, но маленькая. Раза в два меньше, чем они привыкли видеть.

— Карликовое животноводство, — сказал Денис в тон дяде Саше, но тот был не склонен к юмористическому взгляду на вещи. Он медленно сказал:

— Кажется, нас действительно... занесло. Здесь даже своя порода коров. Представляешь, сколько они живут на этом острове, в отрыве от всего остального мира?

— Дядя Саша, мы еще не выяснили, на острове ли мы.

— Сейчас дойдем до той скалы и выясним, что на острове.

Из-за хижины появился средних лет мужчина, подошел к корове, погладил по холке и поманил за собой. Корова покосилась на белых людей и пошла. Абориген тоже покосился в их сторону, именно с той же степенью интереса, что и корова. Это было немного неприятно. Они все еще не понимали, в каких они состоят отношениях с окружающим миром, а стало быть, неясно, что им позволено, а что воспрещено.

Пока не начнешь двигаться, сопротивление среды и не определишь. Дядя Саша сделал небыстрый, но решительный шаг вперед, к тропинке, что, как было известно, уводила меж стенами тропических зарослей вниз с холма, в охваченную медлительным сельским хозяйством долину.

Денис шел следом и, опасливее старшего товарища, чаще вертел головой и напряженнее прислушивался. Пару раз он проверил, не крадется ли за ними кто-нибудь. Например, карликовая корова. Ему хотелось говорить о змеях и тарантулах, но не хотелось выглядеть трусом, и он завел речь о погоде:

— Вы обратили внимание, мы на экваторе практически, а ни особой духоты, ни жары не наблюдается? Не то что там, на берегу.

— Это потому что мы на холме, сейчас спустимся ниже, станет влажнее и жарче.

— А-а, как на Бали — на берегу тропики, а в Убуде, в столице...

— Как на Бали.

Тропинка вилась. Густые и разреженные, высокие и ползучие, сине-красные, лимонно-желтые и фиолетово-розовые, исходившие приторными, почти физически ощутимыми запахами стены диких садов проплывали справа и слева.

Аниматор не выдержал:

— А не бросится ли на нас из этих клумб какой-нибудь ягуар?

— Если это остров, и небольшой к тому же, крупных хищников здесь нет.

Дениса раздражала прямолинейная уверенность напарника по несчастью, что они имеют дело именно с островом. Больше хотелось полуострова: больше шансов выбраться к цивилизации без посторонней помощи. Да, по цивилизации уже довольно остро скучалось, и также крепло понимание, что цивилизованный человек без своей цивилизации особенно ничтожен.

— Начинается сауна, — сказал Денис.

И тут заросли распахнулись — и открылась долина-равнина; она не была такой плоской, как казалось с холма, она была скорее волниста. Прямо от устья тропинки начиналась обработанная земля, большой кусок того самого, что они увидели еще сверху.

Дядя Саша присел на корточки и осторожно прикоснулся пальцами к веточкам ближайшего кустика. Дениса больше интересовали фигурки людей, что виднелись впереди шагах в пятидесяти. Они стояли, наклонившись в междурядьях, держа в руках мотыги. И вдруг выпрямились и посмотрели в их сторону.

— Это не рис, — сообщил дядя Саша, растирая ладонями метелку с зернами. — И не сорго.

Сзади послышался глухой приближающийся топот, как будто весьма многоногое существо быстро спускалось вниз по тропе. Денис смотрел то в поле, пытаясь уловить намерения земледельцев с мотыгами, то вверх по тропе, прикидывая, как бы можно было подготовиться к появлению неизвестного, весьма вероятно опасного, существа. А дяде Саше, долбаному инженеру, будто все равно — быть затюканному мотыгами или сожранному невидимой многоножкой!

Товарищ инженер встал как раз в тот момент, когда из зарослей вылетела тройка голопузых детишек лет тридцати пяти на троих. Они не испугались двух необычно по местным меркам одетых мужчин, смотрели на них без особого интереса и специально выражаемой приязни. Их послали в погоню за исчезнувшими гостями? Да нет, чепуха, просто ребятня носится по острову. А, нет, не просто так. В руках у них баклажки.

— Привет, спиногрызы! — сказал Денис. — Это вы нам?

Дети ничего не ответили, обогнули пару белокожих гостей и побежали в глубь поля, к людям с мотыгами.

— Там дорожка, — сказал дядя Саша.

На самом деле метрах в пяти от того места, где они стояли, начиналась дорожка, разрезающая пашню. Очень кстати, долину, очевидно, можно пересечь, не топча посевы. Они двинулись вслед за подносчиками воды. Проходя мимо уже напившихся и вновь углубившихся в работу крестьян, они придержали шаг, рассчитывая, что те с ними, может быть, захотят заговорить. Заговорить с ними никто не пожелал, хотя было понятно — без внимания их передвижение не осталось. Несколько взглядов искоса и исподлобья, но лишь в прямом, а не переносном смысле.

Они пересекли с десяток, не меньше, таких наделов, обогнули несколько скоплений деревьев, внутри которых можно было различить ограды загонов, — помимо земледелия, на острове имелось вполне культурное животноводство. И даже один попался птичник — неосторожно приблизившись, они взволновали целое облако белых кур.

Все время они, переходя с дорожки на дорожку, возвращались на берег быстрого, очень холодного ручья. Было душно, дядя Саша не только ополоснулся в удобном месте, но и напился.

— Холодная, — сказал он.

— Так и будем его называть — Холодный ручей.

— Как скажешь.

— Все-таки мы зря хлещем здешнюю водицу, — сказал Денис, наблюдая за напарником, но сам к воде не прикасаясь.

— Мы уже пили ее там, в хижине.

— А почему сами пахари не хлебают из ручья, а ждут, когда детишки притаранят им баклажки? Тут пройти метров двести.

— Это была не вода.

— В смысле?

— Это был обед. Молоко.

— Такое впечатление, что вы тут уже были.

— Кто знает, — вздохнул дядя Саша.

— Ну, это уже совсем не научный материализм. Мистика вам не идет.

— Знаю. — дядя Саша мелко улыбнулся и пожал плечами.

На каждом поле по дороге к скале работала мотыжная бригада от двух до пятнадцати человек обоих полов; у всякой «фермы» несколько скотников, можно было заключить, что народ тут живет трудолюбивый, и вроде бы никаких признаков насильственной организации — надсмотрщиков, десятников.

— Вольный труд на вольной земле, — не удержался от фразы Денис, а внутри нее подпустил иронии.

Дядя Саша не ответил, и это чуть-чуть задело господина аниматора.

Крестьяне вели себя везде одинаково: демонстрировали внимание как бы вполоборота. Мы вас видим, но вы для нас за стеклом. Вы гуляете, мы пашем, никто никому не мешает.

— Вообще, они умеют говорить? — вопросил Денис с неожиданным раздражением. Они как раз проходили мимо очередного птичника.

— Куры?

— Вы еще шутите!

— Для общения не обязательны слова.

— Вас опять тянет на, прости господи, метафизику, дядя Саша!

— Меня тянет вон на ту горку, хочется окинуть.

— И я бы окинул. А говорить они говорят: помните, как самый первый шашакал на берегу с теми, что подошли? Они просто с нами почему-то не рвутся побеседовать. Можно подумать, что мы им до лампочки.

— Смотри!

Денис поглядел, куда показывал напарник, это и вправду заслуживало внимания. Группа уже привычного вида земледельцев, но занимающаяся явно не земледелием. Одни лежали на земле и ворочались, погружая в нее то одну руку, то другую. Другие быстро-быстро мотыжили землю в одном месте, как будто желая добраться до чего-то в глубине. Другие опорожняли баклажки с водой туда же, в разрытое.

— Это не молоко, — удовлетворенно сказал Денис, ему было приятно уесть самоуверенного напарника.

— Пойдем посмотрим.

— Да ну их, дядя Саша. Меня и к нормальным-то подходить не тянет, а тут бесноватые. Ритуал у них какой-нибудь, вмешаемся — себе дороже.

Но старший товарищ уже быстро шел в ту сторону, перешагивая через ряды псевдорисовых кустов. Но разведать, чем занимаются аборигены с таким жаром, ему не удалось. То ли не пожелав упражняться в его присутствии, то ли уже покончив с этим делом, загорелые дяденьки разом приняли вертикальное положение и пошли гуськом прочь по ближайшему междурядью.

Дядя Саша присел над местом их недавних стараний.

— Клад искали? — недовольно подбрел Денис.

— Нет. По-моему, это кротовые норы. Кажется, тут полно кротов.

— Кротовые норы? — Денис тоскливо огляделся, было понятно, что ему не нравится не только окружающий пейзаж. — Не нравится мне здесь.

Бледно-желтая скала, ставшая вблизи больше похожа не на ладонь, поднятую в предупреждающем жесте, а на оплывшую ступенчатую пирамиду с примыкающей маленькой кубической колонной, была в основании опоясана несколькими ярусами колючих зарослей, напоминающих ежевичник.

— Можно подумать, что там концлагерь, — шипел Денис, замазывая слюной царапины на локтях и щиколотках.

Они довольно долго петляли между кустами, стараясь и пробраться вверх, и не оцарапаться. Их уводило влево, в сторону, противоположную «большому пальцу» — так они уже называли про себя отставшую от общего массива каменную башню.

— Да, у меня тоже впечатление, что горка не жаждет, чтобы ее навещали. Хотя думаю, мы просто не нашли прохода, — сказал дядя Саша, он тоже оцарапался, и Денису это было приятно.

Вблизи местная достопримечательность скорее заслуживала наименование не скалы, а руины. Огромные трещины, забитые расплодившейся колючкой. Огромные кубические оковалки камня были как бы наготове отвалиться от основного тела и рухнуть в долину понежиться на вельвете.

Все время оглядывающийся младший путник и здесь, взобравшись на первый уступ, бросил взгляд на пересеченную местность. Легкий холодок побежал у него по спине. Все обозримые с этой высоты работники полей стояли разогнувшись и глядели, кто из-под руки, кто так, на них, на парочку карабкающихся в гору белых гостей.

— У меня ощущение, будто мы на глазах у хозяев лезем в их сервант, если не в сейф.

Товарищ инженер тоже оглянулся и кивнул:

— Н-да... Может быть, тут что-то ритуальное. На самую вершину не полезем. Обогнем вот по этому карнизу.

— Нам ведь просто нужно заглянуть на ту сторону, — охотно согласился с ним Денис.

— Смотри.

Они поднялись на очередной выступ и тут обнаружили, что ежевичник над ними посмеялся. Теперь им была видна тропинка из долины к «большому пальцу», она была замызгана, затоптана, как будто по ней много ходили лю­ди с грязными ногами. Чтобы попасть на нее, пришлось бы спускаться обратно в долину, а белым гостям очень не терпелось осмот­реться с какой-нибудь высоты, и они полезли дальше, к поджатому «мизинцу» каменной руки.

— Это они натоптали? — спросил Денис.

— А кто же еще?

Денис обернулся в сторону пахарей, грудь вздымалась, надо было успокоить дыхание.

— Зачем?

— Ритуал, наверно. Узнаем когда-нибудь. Сейчас главное — определить, где мы.

Первым, несмотря на свои пятьдесят без малого, вышел на площадку сухощавый, спортивный дядя Саша. Пыхтящий Денис отстал, потом догнал, именно он произнес, оглядевшись, слово, вокруг которого вертелись все их мысли сегодня:

— Остров!

Они довольно долго молчали. Это был не просто остров. Они сразу выяснили, что это еще и одинокий остров. Ни при каком всматривании не выявлялось ни в одном направлении ни полоски суши. Напарники молча прохаживались между жестких кустов местного карликового можжевельника. Смотрели вдаль, смотрели вниз. Если уместны образы в такой момент, то открытый ими остров был похож на половинку устричной раковины; они находились в том месте, где к створке крепится створка. Долина находилась в выемке. Дальний край долины был заставлен многочисленными, неодинаковой высоты холмами, ближе к скале плотность поселений падала. Чаще встречались рощи-фермы. А меж ними поля, поля... Ручьи, насколько можно было различить сквозь густую ежевичную пену у подножия, выливались из единого места в основании скалы. Самый большой ручей делил остров примерно пополам, другой — Холодный — делил пополам правую половину.

— Ты обратил внимание — за те полтора часа, что мы гуляем, ни одного самолета? А это курортные места!

— Заметил, только не хотелось произносить вслух.

Инженер, составив, видимо, достаточно полное представление о географии места, тут же перенаправил мысль на другой объект. Повернулся к телу скалы, пока аниматор продолжал изливать тоскливые взгляды на залитые солнцем глади, и похлопал ладонью по шершавой поверхности:

— Известняк.

— Лично вам?

— А?

— Пытаюсь разогнать отчаяние каламбуром.

— Отчаяние?

— А вам исследовательский пыл заменяет нервную систему?

— Нет. — Товарищ инженер переходил ладонями с одного выступа на другой, как будто читал текст, предназначенный для слепого.

Господин аниматор с трудом сдерживал раздражение.

— Может, уже скажете — что там внутри? В известняке.

— А почему ты решил, что там что-то есть?

— Да идите вы!..

 

2

— Как хотите, дядя Саша, что-то с ними не так.

— Что именно?

— Да все! — В голосе Дениса проступила нетерпеливая злость.

— Люди как люди, — как всегда, чуть флегматично и немного замедленно ответил товарищ инженер, характерным движением поглаживая вертикальные морщины на впалых щеках.

— А я чувствую — что-то не так. Какие-то они вроде как искусственные. В детстве мне казалось, что люди, которых я встречаю на улице, только для того и существуют, чтобы попасться мне навстречу, а когда заворачивают за угол, пропадают с моих глаз, тут же замирают и стоят как деревья. Смазка для глаз.

Они лежали в «своей» хижине, которую им неизвестно кто выделил, между ними располагалось на глиняном полу всегдашнее блюдо с угощением, которое неизвестно кто санкционировал.

— Я видел, как испражняется в кустах один здоровенный абориген — они функционируют, даже когда они не на глазах у нас. От них пахнет. И я видел, как женщины моются в ручье, то есть знают, что надо мыться.

— Мы вместе видели, дядя Саша. Я видел больше, вы быстро отвернулись.

— Я успел увидеть все, что мне было нужно.

— Мои интересы интереснее и дальше простираются.

— Только не надо пошлятинки.

— Не понимаю, о чем вы.

— Понимаешь. Они ведут себя как обычные люди.

— Ну какие обычные, какие, блин, обычные! Дикари так себя не ведут, дядя Саша.

— Можно подумать, ты регулярно попадаешь к дикарям. Твое мнение основано на читанных в детстве книжках, на «зачем аборигены съели Кука?» да еще на фольклорных ансамблях, что сидят на берегу в здешних отелях, ожидая, когда появится катер с туристами. Эти не похожи ни на книжных дикарей, ни на отельных, вот ты и нервничаешь.

— Вы хотите сказать, что вам тут ничего не кажется странным?! Здесь, кажется, нет ни змей, ни ядовитых пауков, отдельные комары, пара мошек. Цикады.

— К тому же мы здесь недолго, может оказаться, что какая-нибудь гадость еще найдется.

— Сам этот островок гадость!

— А потом, тут неподалеку есть острова с таким же здоровым климатом, я бывал. И ты бывал.

— Ну да, вы все про Бали. Бали, Убуд. У нас тут какая-то Убудь. Мы прибудь на Убудь. Какая барыня ни будь...

— Денис, я просил!

— Ладно-ладно. Хотя материться хочется непрерывно. Просто непрерывно хочется материться.

— Я прошу.

— Ладно, скажу не матерясь. Знаете, что мне у них не нравится? У них нет вождя! Проще говоря, нет власти. С кем договариваться?

— По-моему, они просто по-другому организованы. Живут как бы родами. В каждом таком хуторе есть что-то вроде вожака, или авторитета. Так, по крайней мере, мне кажется. Власть нужна, чтобы что-то делить-распределять. А здесь и еда дается сравнительно легко: по моим наблюдениям, должно быть как минимум четыре урожая в сезон. А то и больше. Тепло — вообще даром, поэтому роль власти и не так заметна. Во всем остальном — как у всех: старики, молодежь, дети. Правда, со стариками они носятся прямо как в Норвегии. Такое отношение к старикам — признак высокоцивилизованного общества. С детьми все и всегда тетешкаются, а вот старики...

— Падение нравственности начинается, когда культ предков заменяется культом потомков.

— Что это?

— Надо знать изречения своих идолов. Маркс.

— Я реалист, а не марксист.

— Хрен...

— Денис!

— Я про хрен редьки.

— Ты смотрел японский фильм «Легенда о Нараями»? Там стариков утаскивают в горы и оставляют умирать. Освобождается еда для подрастающего поколения.

— Бред!

— Эскимосы, я слышал, тоже отвозят стариков в тундру и скармливают песцам. По крайней мере, в голодный год. И это не зверство, а необходимость. Если заставить племя кормить стариков, пока они живут до естественного конца, то еды не хватит молодым охотникам. То есть, если навязать им наши европейские стандарты, все племя вымрет, а не только старики.

— Вы думаете, что сразили меня неразрешимым парадоксом? Не надо жить в тех местах, где приходится выкидывать дедушек и бабушек на мороз для собственного спасения! Мы, кстати, не в тундре. Здесь еды хватает, дядя Саша.

— Да. Мне даже кажется, что они не перетруждаются на своих полях. Этот злак сам прет из земли. Обтяпал, кротов погонял, да и все. Может, поэтому такие нравы.

— Понимаю, почему вам нравится этот островок, вам здесь не грозит лет через двадцать оказаться в тундре.

— Я предполагаю выбраться отсюда пораньше.

— Мы можем предполагать, а...

— Только не надо, эту тему мы договорились закрыть, если ты помнишь.

— Да, дядя Саша, помню. Но вы скажите мне — почему они молчат?

— А вот тут ты неправ. Пока ты валяешься в теньке...

— У меня депрессия! Реактивное состояние. Чем дальше, тем все больше я уверен: мы отсюда не выберемся. Нас не ищут, мы, видимо, в каком-то проклятом местечке, что на радары не попадает и самолеты над которым не летают.

— И что ты предлагаешь?

— Плот, лодку надо строить, но как? С одним ножичком?! Я думал, что мы с ними рано или поздно договоримся. Они нам помогут своими мотыгами. Свалим десяток деревьев. А они молчат, собаки! Как их построить?!

— Они понимают язык жестов.

— Сделайте им пару соответствующих жестов, дядя Саша.

— Что-то мне подсказывает — с ними все же надо сначала объясниться. Может, предложить что-то. Заинтересовать.

— То есть?

— Мне кажется, если их сразу так вот начать заманивать на строительство лодки, это их заденет. Пока они как нейтральный газ по отношению к нам: обволакивают ненавязчивым гостеприимством и так далее. А если мы к ним с планом скорого отъезда — вдруг их это заденет? Как бы эти корявые деревянные мотыги не прошлись по нашим головам.

— Не пугайте. Мне кажется, они должны знать поговорку: «Баба с возу — кобыле легче».

— Ты недослушал. Пока ты валялся с похмелья...

— Вы сказали, что не пьете. Никогда. Поэтому я вам и не оставил.

— Это не повод выхлебать литровку скотча. Ты хоть помнишь, какие ты слова орал?

— Что?

— Поэтому не надо мне сегодня про «поматериться». Ты уже. Долго и громко. Хорошо, что они по-нашему не понимают.

— Да ну вас. Вы мне лучше скажите, как вы собираетесь дезертировать из этого забытого... извините, из этого географического кармана.

Дядя Саша с тихим кряхтением перевернулся со спины на живот и огляделся. За полупрозрачными стенами никого не было.

— Боитесь, что нас подслушают? — горько хихикнул Денис.

— Ну-у... Так вот. Я вчера, когда ты... я вышел внезапно из-за пальм, что на берегу, и услышал, как они разговаривают. Не пару слов, как тогда на берегу.

— И?

— Это не просто набор возгласов, как, наверно, было у первобытных охотников. Это язык. Какой-то шершавый такой язык, совсем незнакомый. Не тайский, не малайский, ну, ты понимаешь.

— Ничего пока не понимаю.

— У них есть развитый язык. Они просто почему-то не хотят говорить в нашем присутствии. Может, их ставит в тупик и пугает, что наш язык отличается от их языка. Никогда никого не видели с другим языком.

— А вы говорите, люди как люди. Стыдиться своего языка!

— Почему именно стыдиться?

— Не могу я сейчас думать о каких-то причинах какого-то аборигенского идиотизма. Я должен опохмелиться. Думаю, кто-нибудь из них гонит бражку из здешнего зернышка.

— Как ты собираешься им объяснить, что тебе нужно?

— Скажу, трубы горят — это все понимают. Один раз на Меконге...

— Мне почему-то кажется, что у них никакого самогона не варится.

— Вы как-то очень много про них и про всю эту Убудь чувствуете. Вот лично я ну ничегошеньки про аборигень эту не понимаю и понимать не мечтаю.

— Глотни колы. А лучше сбегай на Холодный ручей.

— Теплая кола — и это все, что вы можете предложить товарищу по несчастью?

— Ну, пойди еще поройся в песке на берегу — вдруг они не все наше барахлишко откопали?

Эта идея неожиданно воспламенила Дениса. Он встал, нашел в разных частях хижины потерянные кеды. Тяжко отдуваясь, надел.

— Я пойду с тобой.

— Вы же не пьете.

— Скажу тебе честно, как товарищу по несчастью: когда я сижу здесь, мне все время кажется, что какой-нибудь корабль проплывает мимо острова, и совсем невдалеке. Поэтому, пока ты будешь рыться в песке, я буду собирать на берегу кучу сухих веток.

— Вот для чего вы все время вертите в руках зажигалку?

Через два часа они сидели в негустой, можно сказать, чахлой тени наклонных прибрежных пальм и смотрели в сторону гладкого, по непо­движности приближающегося к стеклу моря. Закрыв глаза, следили, как струйки пота бороздят виски, лоб, накапливаются в бровях, чуть извиваясь, бегут по спине. Собранная ими куча тропического хвороста высилась справа, шагах в двадцати. Мелкие полосатые крабики сбежались к ней, решив, что эта постройка возведена для их забав.

— Через час растащат, — сказал тихо Денис, — пойду разгоню гадов.

— Сиди, сам открою.

— Неплохо было бы найти сам катер, его ведь тащило волной в ту же сторону, что и нас. Лежит где-нибудь на дне.

— Иди нырни.

— Почему я? — огрызнулся было Денис, но, подумав пару секунд, встал и пошел к воде, на ходу сбрасывая обувь, майку...

Плавал долго, заплыл не очень далеко, много раз нырял; отфыркиваясь, крутился вокруг своей оси, глотал воздух. Очень быстро занятие стало каким-то рутинным. Товарищ инженер перевел взгляд дальше. На мучительно однообразный горизонт. Тоже быстро надоело. Швырнул ракушкой в сторону крабьей банды. Нашел кусок ракушечника в песке, опять швырнул. Это скорее повредило постройке, а не вредителям. Повернул голову в сторону — и даже вздрогнул. Шагах в десяти от него, и справа, и слева, стояли местные детишки, по нескольку десятков и с той и с другой стороны, и очень серьезно смотрели в сторону ныряющего Дениса. Своего отношения к зрелищу они ничем не выдавали, но было понятно: оно у них есть, и вообще, это событие они считают важным.

Когда ныряльщик направился к берегу, дети как по команде отступили на несколько шагов в глубину пальмовой тени и растворились в зарослях.

Денис, отфыркиваясь, рухнул на песок рядом с напарником.

— Я был прав, он там.

— Глубоко?

— Не достать, метров шесть. Или девять — кто ее разберет, эту глубину. Но это точно он. Вода такая прозрачная, как в Шарме.

— Если говоришь «точно», значит, сомневаешься.

— Да нет, дядя Саша, катер, обязательно катер. И по размерам похож, да и откуда тут взяться еще одному утопленнику?

— Как знать.

— Может, с камешком попробовать?

Товарищ инженер пожал плечами, не открывая глаз:

— Если это не наш катер...

— Наш, наш, ну, я так просто брякнул, играл в объективность. Наш.

— Значит, сюда приплывал еще кто-то. И тогда вопрос: где он?

Денис со стоном сел рядом:

— Съели!

Перед уходом они все же разогнали полосатых, поправили постройку и, не слишком торопясь, отправились домой. По дороге разговор опять с недоступного судна перешел на аборигенские странности. История о подглядывающих детях господина аниматора явно расстроила.

— Это у них такая служба безопасности. Красные кхмеры. А я знаю несколько слов на камбоджийском языке. Нет, мне эта история совсем не нравится.

— Ты сделал что-то такое, чего здесь не принято делать.

— Купаться не принято? В ручьях они полощутся. Не положено уплывать с острова? Да, на это похоже. Пожалуй, насчет лодки вы правы. Они или не поймут, зачем она нам нужна, или, что хуже, поймут.

Товарищ инженер шел молча, покусывая травинку.

— Я помню уговор, эта тема — табу, но, дядя Саша, где, я спрашиваю, их капища и идолы? Где народные гулянья? Где бубен и тамтам? Ни татуировок, ни раскрасок. Какие-то они подставные, зуб даю. А может, в наш век могучего телевидения мы попали в реалити-шоу? Повсюду натыканы невидимые камеры...

— А ты матерился, как дикий сапожник, всю ночь.

— Да ладно вам.

— Скажи мне, какое телевидение в состоянии оплатить цунами?

Денис замер как вкопанный. Быстро, очень быстро по экваториальным правилам темнело. Кстати, и аборигенов нигде не было видать. Даже шальная мысль у обоих мелькнула: смыло куда-то невидимой силой жителей здешних. Но вдруг...

Они переглянулись.

— Что это? — спросили друг друга шепотом. Тихо-тихо, потому что боялись заглушить звук, доносившийся — явно, вне всякого сомнения — сверху, со стороны их холма. Стекал поверх крон погружающейся во тьму растительности.

— Ай, да-а ни-и ви-ачеэр, ни ви-ачеэр, мнэ-а мальи мальи спа-алозь.

Вот что они увидели, подкравшись по тропинке на расстояние прямого взгляда: аборигены, человек больше полста, сидят концентрическими кругами на земле между их гостевой и двумя другими хижинами. В центре их круга горит костер, а вокруг него похаживает, медленно поворачиваясь и придерживая ладонями пухлые щеки, их безмолвная подавальщица и поет замечательную казачью песню.

— Ты ее ночью раз двадцать исполнил, — сказал тихо товарищ инженер.

 

3

Дядя Саша был на полголовы ниже ростом, чем любой здешний мужчина, и даже большинство женщин были почти вровень с ним, детишки были самого разного возраста и, следовательно, роста. Сухощавый седеющий мужчина в клетчатых шортах и рубашке, завязанной на животе узлом, медленно шел между хижинами, а плотная бронзовокожая толпа теснилась вслед за ним, поднимая пыль босыми ногами и все время как бы стараясь заглянуть ему в лицо. Он останавливался, показывал хворостиной на плетеный дом и говорил:

— Дом.

Аборигены повторяли вслед за ним: «Дом-дом-дом-дом», — слово словно металось от одного к другому, пока не усваивалось и не затихало в толпе. Тогда товарищ инженер двигался дальше и озвучивал следующий предмет:

— Огонь, дерево, мотыга, дорога, солнце, облако, столб, корова, рога, копыта, хвост...

Денис лежал на боку в тени хижины, на мягкой травяной циновке, подставив ладонь под подбородок, и наблюдал за педагогической прогулкой. Широко зевнув, позвал:

— Параша!

Перед ним тут же явилась изначально приставленная для услуг дева, она приветливо смотрела на небритого барина, ожидая указаний. Денис достал из-за спины пустую бутылку из-под кока-колы, укоризненно повертел ею в воздухе, положил на землю и погрозил пальцем:

— Пара-а-ша!

Девушка пристыженно потупилась, наступила правой ногой на левую и опустила голову на грудь. Преступление ее было ничтожно, практически допитая, незакрытая бутылка валялась на полу и скорее представляла собой мусор, чем что-то еще. Параша — имя дал ей, конечно, Денис — просто из любопытства, а не из жадности подняла ее и поднесла к лицу, капнула на язык, и за этим занятием и застал ее Денис. Он бы, наверно, ничего ей не сказал, если бы она не смутилась так явно и сильно. Удобно общаться с человеком, испытывающим по отношению к тебе чувство вины. Из прошлой, совершенно неудачной семейной жизни вынес господин аниматор эту науку. И применил на экваторе.

— Мужчина, женщина, мальчик, девочка, нет-нет, это тоже девочка. А-а, вы хотите знать, где «нет-нет»? «Нет» — это «нет»! Поймите — просто нет! — товарищ инженер жестами пояснял значение слов, старался не нервничать. «Поймите» в его сурдопереводе выглядело как постукивание указательным пальцем по виску.

Денис скептически прищурился. По его мнению, постукивание указательным пальцем скорее обозначало отсутствие понимания, чем наоборот. «Поймите», с его явной императивностью, требовало для обозначения другого жеста.

— Знаешь что, Параша, а принеси-ка мне свежей водички.

Денис пошел своим педагогическим путем. Путем создания в сознании соответствующего аборигена ограниченной системы команд-образов. Он не считал нужным доводить до сведения расторопной девицы, что такое «свежая», «знаешь», и тем более не вдавался в смысл частицы «ка» или уменьшительного суффикса в слове «вода». Он просто обучил ее своим привычкам, каждой из которых соответствовали некое количество слов и жестов и особая интонация. Она довольно скоро все это усвоила и перестала путаться в командах. На абстрактные темы он с ней общаться не собирался.

Параша убежала исполнять приказание.

Пожалуй, хватит развлекаться и третировать ее предъявлением пустой бутылки, решил Денис. Чувство вины не бездонный колодец — обнаружили, закрепили и хватит транжирить, пригодится на будущее. Но интересно все же, как прочно в них здесь встроена эта стыдливость. Чужое брать нельзя, даже капельку. Закон такой? Кто его ввел?

Кроме того, отметил про себя Денис, капля колы пришлась девушке очень по вкусу. Над этим тоже следовало подумать.

Дядя Саша наконец выпутался из методологической ловушки, и обучение снова пошло почти ровненько.

— Небо, а там море. «А там» — это просто «там». Курица, земля, вода... Пошли. Пошли — это пошли! — Он стал спускаться с холма по хорошо уже знакомой тропинке сквозь заросли в долину, чтобы охватить русским словарем всю здешнюю территорию.

Интересно, что за дядей Сашей бродили не все убудцы, хотя, надо признать, ревниво говорил себе Денис, толпа вокруг него всегда какая-то была. Сам он к ней демонстративно не присоединялся: не хотелось, чтобы его приняли за одного из учеников товарища инженера. Они партнеры по несчастью, просто один владеет популистскими приемами, а другой нет. И не желает владеть.

В чем был популизм дяди Саши — бросалось в глаза. Он не жалел времени на разговоры с этими идеальными дикарями. Наш Миклухо-Маклай для них не только отец родной, но и гуру-учитель, и пионервожатый.

— Дядя Саша, это я по профессии массовик-затейник. Зачем отбираете мой хлеб? — посмеивался Денис.

— Я их не развлекаю, — отвечал товарищ инженер совершенно серьезным тоном.

— А, понятно, хождение в народ, плоды просвещения!

Инженер пожимал плечами и во главе очередной команды уходил с холма в долину.

Денис, оставшись один, терял уверенность в том, что он прав, но делать было нечего, оставалось настаивать на своей линии поведения.

Однако валяться просто так было скучно, и чем дальше, тем скучнее.

Чтобы заняться чем-то, надо было выбрать свой вид деятельности, отличный от дяди-Сашиного.

Однажды пришло в голову: он окормляет эти зачаточные души элементарными естественнонаучными сведениями, строя какую-то общность, а мы зайдем с другой стороны. Пойдем другим путем, от наружного к внутреннему. Должна же быть у коричневых монстров какая-то психика. И набор способностей и особенностей. К языкам способности у них определенно есть. Все почти болтали по-русски, почти не путаясь в грамматике и непрерывно расширяя словарный запас. Даже забавно.

Родился план эксперимента. Исследуем устройство психики аборигенов. Для этого надо погрузить испытуемых в специализированное состояние. Каким образом? С помощью кока-колы. Он с самого того случая с Парашей подозревал: напиток действует на сознание аборигена не так, как на сознание обычного человека. Он не стал обсуждать это с товарищем инженером, тот наверняка заметил бы, что он против экспериментов на людях. Денис не стал его переубеждать и решил, что займется этим делом сам. Один угол их хижины был завален большими и маленькими бутылками, доставленными сюда с берега. Сами гости пили в основном замечательную местную воду, дядя Саша не отслеживал состояние цивильных запасов, поэтому Денис счел их поступившими в его полное распоряжение и перепрятал часть бутылок в кусты за хижиной. Нехороший поступок? Но инженер же присвоил их общий ножик.

Однажды утром, когда партнер сообщил, что идет смотреть на здешних кротов, очень досаждающих, как оказывается, земледельцам, Денис махнул рукой — я останусь тут, на завалинке. Когда дядя Саша удалился с холма с ордой сбегающихся к нему каждое утро, Денис покликал Парашу и сообщил, что ему нужна она и еще несколько человек. Параша мгновенно выполнила приказание. Явились два рослых, как и все здесь, полуголых, загорелых увальня, только один белобрысый, а другой под вороново крыло. Жестом щедрого фокусника Денис явил перед ними бутылочку колы.

Эксперимент был простой. Параше и парням нужно было распить бутылку, а наблюдателю присмотреться к ним. Результаты превзошли ожидания. В течение пятнадцати минут все трое были в состоянии абсолютной эйфории. Валялись на земле у хижины, разговаривали и пели, причем как минимум на двух языках. Один, естественно, недавно усвоенный, второй — шмурдяк, так его назвал Денис, собрав в одном слове все основные звуки этой речи.

Слуха и голоса ни у одного из них не было, но любимую песню раннего детства — «Эти глаза напротив» — Денис выслушал с увлажнившимся взором. Исполнили они и что-то из своего дорусского репертуара. Немелодичное произведение, да и исполненное людьми без слуха...

Что ж, оставалось признать, что музыкально народ Убуди бездарен. Но отрицательный результат — тоже результат. Не умеют петь — будем искать, что они умеют.

На звук этого хора прибежал с ближайшего поля товарищ инженер. Он с одного взгляда понял, в чем тут дело, и между партнерами состоялось неприятное объяснение. Дядя Саша категорически отказался считать то, чем занимается Денис, наукой: «Это вивисекция какая-то!» Более того, настоял на том, чтобы остатки колы были взяты «под замок».

— Я все пересчитаю.

Денис притворно вздохнул.

— И убери с глаз долой пустые бутылки.

— Борьба за экологию?

— Давай хоть здесь не будем гадить!

Добровольцы с тоской глядели, — их к тому времени уже отпустило, — как исчезают в полумраке хижины под травяными циновками большие и маленькие бутылки.

Товарищ инженер удалился.

Денис смотрел на похмельных аборигенов. Все они далеко не на одно лицо. Вот этот со шрамом...

— Слушай, вас же надо как-то звать. Ты будешь Отто. Твое имя Отто, понял?

Господин аниматор не успел, хотя и собирался объяснить парню, почему он именно так его называет, что он похож на Скорцени, парень очень воодушевился, захлопал глазами, встал и горделиво прошелся и сделал какой-то жест в сторону Параши. Денис понял: до сих пор она была единственная, кто обладал именем, и этим она была как-то выделена из общего числа и даже, возможно, вознесена над остальными.

Заволновался второй певец, белобрысый, он выразительно пялился на Дениса — мол, а я?

— А ты — Борис, ударение на первом слоге, понял? — Он имел в виду забавного лондонского мэра.

Денис был очень доволен собой. Ему явно удалось сделать открытие, до которого строгий товарищ инженер еще не додумался. Убудцы по неизвестной пока причине страшно заинтересованы в обретении имени. Жили, надо понимать, без этого, но тужили. Он интуитивно нащупал спрос и закрыл его адекватным предложением.

А в чем его выгода в данной сделке? Надо подумать. Придумалось быстро. И Отто, и Борис охотно выполняли просьбы господина аниматора, когда он обращался к ним по имени. Забавно — имя было здесь чем-то вроде валюты. Причем, кажется, ближе к неразменному пятаку, чем к обычному дензнаку или электронной карте, невидимо тающей с оплатой каждой отдельной услуги. Сколько раз ни кричи Отто, Отто не становится менее готовым к тому, чтобы принести баклажку с водой.

Но обнаружился и нюанс. Денис крикнул своему нукеру не Отто, а Скорцени — никакого действия. Объяснил, что Скорцени и Отто — это одно и то же. Не подействовало. Отто был только Отто, и ничего больше. Это надо было запомнить, жители Убуди — люди слова.

Люди моего слова, самодовольно уточнил Денис.

 

4

— Как-то недалеко от Магадана довелось мне оказаться, и там выбрели мы с друзьями на юкагирский поселок в три чума. Чтобы не поить водкой охотников, угостили растворимым кофе.

Денис утрированно кивал: понимаю, понимаю.

— Так у вождя полопались сосуды в носу и в мозгу.

— Жаль, что у вас колы с собой не было.

Товарищ инженер вздохнул:

— Зря ты так.

— Как?

— Извини, но у меня такое впечатление, что ты на все готов.

— На что, дядя Саша? В чем вы меня конкретно подозреваете?

— Ты смотришь на них так, как будто они не совсем люди.

— Успокойтесь, читали Веркора, все понимаем.

— О чем ты?

— Проехали. Я, скажу вам честно, не могу не видеть, что убудцы, так их назовем, от обычных людей, от негров даже, отличаются.

— Вот этого я и опасаюсь. Негры, они не «как люди», они люди...

— Не шейте мне расизм, негры и не негры, мы все братья, а кто не братья, те сестры, но со здешними у вас этот фокус не пройдет. Вы же человек точных знаний, не можете же вы не видеть, насколько они не равны нам. Пусть лучше нас, но не то же, что мы.

— В чем?

— Вот это я и хочу выяснить.

— Вот это меня и пугает. Что ты себе позволишь ради этого выяснения.

— Как будто вы не тем же самым занимаетесь.

— Я осторожно пытаюсь определить, чем им можно помочь.

— Ой, такая чистенькая благотворительность.

— Не только, я не откажусь, если обнаружится, что убудцы, как ты их называешь, будут нам в чем-то полезны.

— Корабль построить?

— Хотя бы.

— А пока не оказались?

— Нет, Денис, не оказались.

Товарищ инженер встал и пошел вон с хутора. За ним последовала группка его сторонников, сидевших во время этого разговора в сторонке. Белые гости разговаривали негромко, так что дядю Сашу нельзя было обвинить в том, что он хочет понравиться аборигенам. Но Денис все же обвинил. Слишком уж он перед ними стелется. Придется одному нести бремя белого человека.

— Я буду делать то, что считаю нужным! — крикнул Денис в спину напарнику.

Он не ответил.

Холм опустел.

Подчиняясь не реальному исследовательскому интересу, а просто желая привести в исполнение угрозу, только что брошенную в адрес напарника, Денис скомандовал:

— Парашка, принеси воды!

Девушка мгновенно явилась и сразу с двумя баклагами. Пить не хотелось. Денис — «А, надо охолонуть», — вылил ее себе одну на голову и шумно зафыркал от удовольствия, оставаясь в лежачем положении.

— Кайф!

Девушка присела на корточки, ей было любопытно, что-то вроде улыбки было на ее губах. Хочет узнать, что означает только что прозвучавшее слово.

— Знаешь, что такое кайф?

Ответ отрицательный.

Денис взял вторую баклажку и несильно плеснул из широкого горлышка ей на грудь. Она, хмыкнув, чуть отпрыгнула на пружинистых ногах и шлепнула ладонями по персям. Что сработало: ощущение прохлады или внезапное чувство стыдливости? Вода как бы сделала видимой ее наготу.

Видимой, но вряд ли осознаваемой.

Причем она теперь сидела так, что и нижняя нагота была предъявлена созерцанию, с природным бесстыдством.

Денис кашлянул несколько раз, отвернулся на секунду, потом обежал взглядом окрестность — свидетелей не было. Отто с Борисом ушли с мотыгами через плечо. Они любили быть поблизости от Дениса, как будто надеялись, что это может быть чревато для них чем-то полезным, но все же каждый день и на поле проводили несколько часов. Полудворня-полукрестьяне. Даже старуха от вечного костра куда-то отвалила.

— Ну, что мы будем с тобой делать? — спросил Денис у девушки немного не своим голосом. Если бы дело происходило не на Убуди, он бы волновался меньше. Как вести себя с обычными девицами, он знал очень хорошо. А тут — вдруг полопаются сосуды?

— Кайф? — произнесла девушка с вопросительной интонацией.

Настаивает на уроке? По-хорошему — нужно было ее, конечно, мягко прогнать, в смысле отослать... чем может закончиться это исследование?! Но, видимо, остатки научной добросовестности вынудили Дениса попробовать изобразить с помощью звуков и телодвижений то, что он называл этим словом.

Она молчала несколько секунд, задумчиво играя выражением в общем-то непроницаемых глаз, а потом воодушевленно воскликнула:

— Кайф! — и со всей радостью полного понимания. То есть какие-то виды непосредственного удовольствия убудцам доступны.

— Но не всегда это обливание водой! — как бы вразумляюще и одновременно вкрадчиво сказал Денис, уже внутренне изготовившийся к тому, чтобы подтолкнуть девушку в нужном для него направлении. Но не слишком активно и ни в коем случае не грубо, превращая все в забавную игру.

Ему хотелось, чтобы она сделала максимальное количество шагов в желательном для него направлении сама. Но каким образом? Решение, как всегда, лежало на поверхности: урок русского языка!

— Это грудь, Параша, вот то, что я сейчас глажу и мну. Поняла? Это — живот. Да, все это живот, правильно.

— Живот, — отчетливо сказала она.

Денис сглотнул вдруг набежавшую слюну:

— А это — низ живота.

Не смутилась, ощупывает с очень серьезным видом.

— Но это женский низ живота. Понимаешь? Есть еще и мужской, посмотри. Нет-нет, руками не трогать. Хотя почему не трогать?..

Короче говоря, когда через два часа дядя Саша вернулся, Денис мог бы ему с чистым сердцем сказать, что он не соблазнял Парашу, что они просто играли, именно играли и доигрались.

Но, занятый своими мыслями, товарищ инженер ничего не заметил особенного и ничего не спросил. Разумеется, и сама Параша не стала заводить разговоров на эту тему. Соблазнитель в первые дни волновался, но потом сообразил, что волноваться не следует. Следует стеречься, если не хочешь нарваться на выяснение отношений с престарелым пуританином.

Как говорится в подобных случаях — стали жить. Жизнь эта продолжалась недолго и, надо сказать, Денису скоро приелась. Невинность волнует «до того» и очень расхолаживает, если никуда не девается впоследствии.

Но интересно, что и Параша сексом не увлеклась. Быстро усвоив наименование всех частей тела мужчины и женщины, Параша не стремилась к закреплению материала путем повторения уроков.

Денис, дождавшись, когда уйдет дядя Саша по своим загадочным делам, мягко принуждал Парашу к очередному занятию, проводившемуся каждый раз по заново разработанному плану. Она покорно, или даже правильнее было бы сказать, равнодушно претерпевала то, чему белокожий «барин» решал ее подвергнуть на этот раз. И в прошлой жизни Денис был немалым фантазером по клубничной части, и его забавляла мысль о том, что здесь, на экваторе, его самым фанаберическим сексуальным измышлениям предоставлялась возможность реализации. Надо повторить, что это была ни в малейшей степени не командная работа. Мало того, что Параша не делила с ним его пламень и абсолютно бестрепетно реагировала на факт последних содроганий, она выполняла только конкретные просьбы, никак не подыгрывая и даже не споспешествуя.

Скучно лепить из материала, который вообще не сопротивляется. Нет, при определенном складе психики какие-то отношения можно завести даже с надувной женщиной. Денис в прошлой жизни знавал одного юношу с такой личной жизнью, не такой уж, по его рассказам, бедной, но в данном случае имело место нечто иное. Названия этому явлению он все никак не мог придумать, но оно ему все меньше нравилось.

И он пошел налево. Причем в прямом смысле. Если товарищ инженер, спустившись с холма, направлял свои стопы направо, туда, где протекал центральный, большой ручей, за которым разлеглись самые обширные поля, то Денис сворачивал влево. Товарищ инженер действовал на широких освещенных пространствах, легко различимый даже издали, как будто хотел продемонстрировать, что все дела его чисты, а помыслы прозрачны. Кому?! Господин аниматор скрывался в тени деревьев, держась, правда, края зарослей: их сложные, жаркие глубины его пугали. Он скрытно перемещался от одного хутора до другого, нырял из рощи в рощу и высматривал себе подопытную убудку. Должно было совпасть немало условий, при которых он мог бы позволить себе поползновение. Женщина должна была тяпать на делянке одна, неподалеку от опушки и желательно быть не отвратительной с виду.

— Эй, селянка, а, селянка, иди сюда! — сочился из кустов его змеиный голос, и они шли. Он считал себя похожим на Каа, но казался ли он таким самкам здешних бандерлогов, выяснять не стал.

В первый раз очень боялся: а вдруг какой-нибудь муж, брат? Но, судя по всему, семейные связи у этих баранов не были слишком уж выражены. Ничего похожего на шоры шариата, и спасибо за это.

После одного случая стал смелеть. Было так. Заманил одну с делянки, содеял и обнаружил, что ошибся — девица была на поле не одна. Здоровый мужик просто, как оказалось, был временно не виден за выступом рощи.

Безмолвная партнерша, подняв с земли мотыгу, отправилась в междурядье. Мужчина, стоявший выпрямившись, увидел, что она возвращается к работе, продолжил мотыжить, даже не спросив у отлучавшейся, чего она там делала?

При таких нравах разве не жизнь!

Каждое утро, подкрепившись, взяв с собой пару баклажек с водой — не забывал о гигиене, — отправлялся «в люди». «Это» происходило и в роще, и возле коровника, и на берегу океана, и все равно очень быстро стало надоедать. У него было чувство, что, куда бы он ни забрел, в самый дальний конец острова, на самый неприметный холм, какую бы ни приспособил убудку, он раз за разом совокупляется все с той же абсолютно пресной Парашей. При этом он не мог не отметить, что при первой охоте на «кайф» он не обнаружил девственной крови. На вопрос, занималась ли она «этим» до того, Параша ответила отрицательно. Получалось, что идиллические дикари Убуди способны к вранью? Или просто особенность местной женской анатомии?

Тот факт, что господин аниматор от природы бесплоден, лишало эти контакты даже отложенного драматизма. Аборигенки не забеременеют, и никто никогда не предъявит ему счета.

Однажды он спохватился — а болезни? Но его, сам не зная того, успокоил дядя Саша. Поделился наблюдением: они тут вообще друг с другом не сходятся. Никогда. Нет даже манихейского правила, чтобы затеять массовый разврат раз в полгода, все со всеми.

— Прямо Эдем.

Товарищ инженер только вздохнул. Денис обрадовался: какие могут быть болезни, передающиеся половым путем, если на половых путях совершенно ничего не происходит? Стоп! Но если они друг с другом...

— А откуда здесь взялось столько детей? Вы можете утверждать, что они не совокупляются?

Товарищ инженер вздохнул и сообщил, что его наблюдения над жизнью убудцев дают основания сделать вывод: их семьи — это не семьи в нашем представлении. Ни ревности, никаких примет формального союза конкретного мужчины с конкретной женщиной. Может быть, они когда-нибудь и сходятся. В период гона или течки...

— Я же говорил, это стадо, человековидные коровки, а вы...

Товарищ инженер не стал продолжать беседу, сделавшуюся неприятной.

Денис решил продолжить экспериментирование по своему смотрению.

С этим дурным раем что-то надо было делать!

Как насытить механический акт хоть каким-то эмоциональным содержанием?

Попробовал совместить сексуальное воздействие с болевым, самодельный мазохизм, но очень скоро понял, что ничего не получится. Убудки просто убегали из-под его палки. Не сразу, но сообразил: не от неприятия сексуальных извращений, а просто потому, что удары воспринимали как приказ немедленно удалиться. Готовность к абсолютному послушанию показывала в данном случае обратную свою сторону.

И тут ничего нельзя было поделать, любые, даже самые детальные, объяснения ставили убудок в тупик. Боль как путь к удовольствию — это было для них недоступно.

Попробовать бить себя? Или заставить крестьянку пройтись по его хребту тяпкой, пока он трудится над другой крестьянкой? Представил вживе, расхохотался.

— Что с тобой? — поинтересовался дядя Саша, сидевший рядом и рассматривавший пустую бутылку из-под колы.

— Ничего особенного, — сказал Денис, — ставлю мысленный эксперимент.

— Вот и я ставлю.

Все же кое-что интересное Денис придумал. Как-то явился с одной своей новенькой на холм к Параше. Интересно, что скажет первая его здешняя женщина, если он...

Ничего не сказала, хотя все поняла.

Велел новенькой раздеться. Параша даже не посмотрела в их сторону.

— Параша, принеси воды.

Принесла.

— Так. Я заставлю вас чувствовать хоть что-то. Стой здесь и смотри.

Честно говоря, был почти на сто процентов уверен, что ничего и этот опыт не даст, продолжал раздраженно экспериментировать только для очистки научной совести.

И вдруг крик:

— А ну-ка, шабаш!

И это крикнула не Параша. Дядя Саша неожиданно вернулся на хутор и теперь пребывал в полнейшем ужасе и свирепости.

— Ты что делаешь, гаденыш?!

Денис, надо сказать, даже немного обрадовался, что все раскрылось. Он встал, демонстративно воспользовался тыквой, что держала Параша, в гигиенических целях. Новая девушка тут же убежала с глаз долой. Можно было подумать — ей стыдно. Или по каким-то своим делам. Параша тоже скрылась с глаз долой.

— Ты что, не понимаешь, это низко, Денис!

— Считайте, что я граф де Низ.

Товарищ инженер смотрел на напарника исподлобья, классически играя желваками. Напарник уже переборол первый приступ смущения и готов был к препирательствам. Трудно сказать, во что бы обратился этот разговор, но появилась Параша, неся, как ловкий официант, в каждой руке по подносу, на каждом высилась горка риса в обрамлении плодов.

Господин аниматор и товарищ инженер равно непонимающе глядели на нее: что должно означать это двойное угощение в неурочный час? Параша ответила ему на молчаливое недоумение:

— Шабаш!

Первым сообразил товарищ инженер, глубже успевший погрузиться в стихию убудских обычаев.

— Бери поднос и пошли, — сказал сбитому с толку аниматору.

Денис взял один поднос, его устраивал такой выход из ситуации; кажется, сейчас дело будет не до обсуждения его морального облика.

Товарищ инженер принял второй поднос, погладил девушку по плечу и сказал, чтобы она ничего не боялась, никто ее больше не тронет. Иначе... и угрюмо покосился на Дениса.

Тот сделал вид, что интересуется только предстоящим делом:

— Нас зовут на шабаш?

 

5

Они быстро спускались вниз по тропинке с холма в долину, неся в руках сгоношенные Парашей подношения. Денис сразу решил, что выданные продукты надо понимать именно так.

— А вы что, дядя Саша, знаете убудский язык?

— Я знаю слово «шабаш».

Они ступили в прохладную тень под местными липами.

— И что оно значит?

— Если еще не понял, сейчас поймешь.

Голос старшего товарища звучал жестко, он все еще продолжал показывать, что очень недоволен увиденным на холме. Впрочем, что он видел?

— Знаете, дядя Саша, можно подумать, вас никогда не одолевали разные костюмированные видения: вы — и гарем, подаренный вам султаном, осчастливленным в инженерном отношении. Или вы ночной санитар в коматозном отделении для женщин. Или, уж совсем просто — русский барин в своем имении, в баньке. Вы — Ганнибал, только не людоед, а Пушкина дедушка. Доступность женщины иногда волнует не меньше, чем недоступность.

— Это скотство. Они же не могут тебе отказать.

— В том-то и дело, для них это не грех, не преступление против их законов. Ни отцы, ни братья не против.

— Все равно — скотство!

— Ну, если у вас... угасло сексуальное чувство...

— Хватит! Ну, если завел себе любовницу, зачем тащить ее в дом к Параше?!

— Да, не подумал, — не посмел открыть всей правды о своих делах Денис и от этого был себе противен. Чего он боится этого?..

— Ты должен дать мне слово, Денис. Ты ни за что не тронешь Парашу!

— Да, — забормотал господин аниматор, — я понимаю, нельзя гадить там, где живешь...

— Вот именно.

— Даешь слово?

— Даю. — Денис, проклинал себя за слабость и трусость, все равно ведь все выяснится. — вам дорога Параша...

— Чисто человечески, как ты понимаешь. Я не могу запретить тебе гадить в других местах, но в нашем собственном доме изволь соблюдать.

— Можно подумать, что вам судьба этих коровок в человечьем обличье не совсем безразлична!

— Можешь мне не верить, но я считаю, что обязан ко всем островитянам относиться как к людям, пока не доказано обратное.

— Что они не островитяне?

— Посмотри туда.

Они стояли еще в тени крон, но уже и на краю поля. Инженер забрался на ствол поваленного дерева, напарник вслед за ним, и с этого возвышения можно было рассмотреть смысл слова «шабаш»: по нескольким маршрутам с разных концов острова тянулись к подножию скалы вереницы людей, у всех были подносы на головах, придерживаемые одной рукой.

— Транспортировка на башке — женское дело, — сказал Денис, щурясь. — Но не забудь — это Убудь.

— Почти все мужики, кроме самых доходящих старцев, как я понял, в заведенное время тащат рис и фрукты к скале. — Инженер перешел из морализаторского тона в исследовательский, напарнику его было в такой модификации намного легче терпеть. — Как я и подозревал, тут заметно более короткий цикл созревания злаков, чем обычно. То ли сорт особый, то ли...

— Облучение. А может, это атолл Бикини, дядя Саша? Французы рванули когда-то бомбу и сбежали и все документы запечатали, а туземная обслуга размножилась и деградировала до зародышевого состояния. А рис стал суперрисом. И плодовые деревья...

Вы видели когда-нибудь столько невиданных сортов? Глобальная территориальная мутация.

Инженер ничего не ответил. Возможно, высказанная идея ему не нравилась, но как ее опровергнуть, он не знал. А может, и нравилась. Денис же был к своей сверкнувшей мысли вполне равнодушен. Ну, сверкнула и сверкнула, сколько их мелькает за день.

Мимо них быстрым шагом протопали трое парней самого устремленного вида. По ним судя, можно было сделать вывод: к происходящему событию здесь относятся серьезно.

— Пошли, — сказал инженер.

Денис переложил кусок коры с правого бока на левый.

— Ну, понятно — культ. Все идут на горку. Так, значит, там кто-то у них есть. Жрец, бык какой-нибудь священный.

Дядя Саша быстрым шагом возбужденного натуралиста продвигался по междурядью, идеально удерживая равновесие. Денис неловко ломился за ним, то и дело проваливаясь в кротовые норы или топча побеги.

— Но они ведь не позвали нас. вдруг это интимное или, как это зовется, сакральное?

— Наверняка сакральное, поэтому мы в самое нутро не полезем, сначала окинем со стороны. Параша не зря вручила нам эти подносы — значит, прямого запрета на участие в этом мероприятии нет.

— Чтобы был запрет, нужен кто-то, кто имеет право запрещать.

— Ты прав, никого похожего на вождя я лично пока тут не видел.

— И я, дядя Саша. Даже у пчел есть какая-то царица или как там?

— Я уже думал насчет того, что мы имеем дело с неким роем, есть элементы сходства... Не исключено, что мы сейчас идем кормить матку...

Денис все время крутил головой, оглядываясь на движущихся параллельными курсами сосредоточенных аборигенов.

— Они вроде необидчивы, — в голосе господина аниматора звучала осторожная надежда, — открыты диалогу, но кто их там знает. Если зацепим божка, вдруг у них за это секир башка?

— Я, как и ты, исследовал, — сообщил товарищ инженер.

— Что?

— Насколько они необидчивы и открыты диалогу. Их мужчины.

— Сами поднимаете вопрос пола.

Товарищ инженер поморщился:

— Оставь, прошу. Так вот, среди здешних мужиков есть парочка довольно головастых и любопытных... я к тому, что они не обречены на вечную статику: хижина, поле, корова... Они способны к развитию.

— И вы готовы его направить. Только зачем? Поднять крестьянское восстание и кого-нибудь свергнуть? Кого?!

Чтобы сбить дыхание напарнику и заставить помолчать, инженер ускорил шаг, он освоился с передвижением в междурядьях, Денис же раскачивался, как движущаяся башня, теряя псевдояблоки и как бы бананы и вычурно чертыхаясь.

— А чего мы вообще потащились? Это ведь где-то и нескромно. И неделикатно к тому же. С чего это мы взяли, что мы приняты в убудцы?! Параша просто подчиняется какому-то женскому инстинкту. А если даже и приняты, то зачем нам эта радость? В качестве гостей мы и так были обеспечены всем необходимым, а за сомнительное право бегать с этими корочками на горку не навесят ли нам обязанностей? Я полоть рис и доить кротов не пойду.

— Тихо! — громко прошипел товарищ инженер.

Они подошли к забору довольно большого скотного двора, стоявшего на пригорке. Из-за ив, обнимавших его край, была отчетливо видна картина развивающегося события.

Аборигены редкими цепочками поднимались по трем тропинкам, ломаными линиями уходящим в толщу ежевичной ограды, откуда начиналась тропа, ведущая туда, где был «большой палец».

Денис неожиданно для себя высмотрел в цепочке бредущих своих «учеников», Отто и Борис шли парочкой, умело удерживая подносы над головой. Это явно был не первый их шабаш. Господину аниматору без связи с предыдущей мыслью пришло в голову, что во время своего первого визита на Олимп они с инженером, выбрав случайно своей целью «мизинец», тем самым поступили, скорее всего, наименее вызывающим образом. Не полезли в «священную рощу», или к сакральному пальцу убудьского народа. Недаром вся долина выжидающе замерла, когда они тогда карабкались по скале. И испытали облегчение, что белых богохульников не надо четвертовать. Денис поделился этой мыслью с дядей Сашей, и тот неожиданно согласился — очень может быть.

Аборигены поднимались по одной тропинке, а спускались по другой, самой крайней справа, но от какого места спускались, было не рассмотреть. Они весело, даже чуть рискованно прыгали с камешка на камешек, держа подносы под мышкой, как портфели, — прямо школьники после последнего урока.

— Подношения, — повторил под нос уже звучавшую мысль дядя Саша, — только вот кому? Когда все рассосется, сходим посмотрим.

— Был бы там, кроме идола, еще и какой-нибудь жрец, то, может, и к лучшему. Он должен знать, как отсюда выбраться.

— Ну да, ну да. — Товарищ инженер, кажется, не верил в то, что от священнослужителя может исходить польза.

— А вдруг он решит, что нас надо принести в жертву какому-нибудь местному Маниту?

— Бросаешься из крайности в крайность.

— Жизнь мне моя дорога, вот и бросаюсь.

— Если там есть какой-то жрец, он уже давно в курсе, что мы здесь, и нас, вишь, не трогают.

— И не захотел с нами познакомиться?

— Тебя это обижает? Считаешь себя важной персоной?

Ирония напарника задела Дениса, но он решил пока не реагировать.

— Небось еще время не пришло нас зажаривать. Сбежать мы все равно не можем. Пусть, думает, попасутся на воле, жирку нагуляют.

— Давно ты ничего про людоедов не трындел. Понятно же ведь — практически вегетарианцы.

— А молоко?

— Ну, молоко, — неохотно согласился дядя Саша.

— А человечина — по праздникам. После шабаша.

— Тише, — тихо сказал товарищ инженер.

По проходящей мимо загона тропинке шла группа аборигенов. Они явно были в замечательном расположении духа, как люди, совершившие что-то хорошее и полезное, и делились друг с другом переживаниями своего сакрального момента. Речь их была шершаво-шероховатая, «ш», «щ» и «ч» просто кишели в ней. Гласных было совсем мало. Сплошной фарш:

— ШчмашшбашашнчамачшаГОРАкрчашшачарашВОДАсаша.

То, что имелась в виду именно «вода» из урока дядя Саши, аборигены доказали тут же, свернув к ручью, встав пред ним на четвереньки и приступив к утолению жажды.

Денис хотел было что-то сказать по этому поводу, но его неожиданно кто-то лизнул в ухо и щеку. Маленькая коровка бесшумно подобралась к дыре в ограде и ласково шаркнула его своим дружелюбным языком.

— Вот черт!

— Нет, не черт, Денис, это «шуш».

— Так зовут корову?

— Так обозначают корову. Как кличут эту, ласковую, не знаю. Да и слово «шуш» я тебе не советую запоминать. Узнав слово «корова», мои новые друзья стали применять его.

Они по настоянию дяди Саши просидели в укрытии за ивами до самого окончания «жертвоприношения». Денис, как всегда, немного бузил. Подвергал сомнению, что они имеют дело именно с «жертвоприношением». «А вдруг это дань? Кому? А хрен его знает кому! Может, приплыл кто-нибудь, какой-нибудь чин с другого острова, вывалил ярлык, — гоните бананы! Пойдемте посмотрим прямо сейчас, а то они отплывут, а мы тут останемся». Товарищ инженер был против спешки. Нет там никаких сборщиков дани с другого острова, на корабле которых можно отвалить отсюда. Что там, мы пойдем посмотрим, когда можно будет.

Денис угрожал, что уйдет купаться, потому что надоело торчать здесь на жаре и в навозе, но конечно же не уходил. Не хотел оставлять напарника один на один с местной тайной. Он не столько боялся за него, сколько опасался, что напарник получит неизвестное преимущество от этой встречи.

— Пора, — наконец-то сказал дядя Саша. — Пошли, только не пригибайся, а то, если увидят, подумают, что мы скрываемся. Возьми поднос.

— Но мы же и правда скрываемся.

— Если забрел на чужой огород, ходи с уверенным видом. Не наклоняйся завязывать шнурки в огороде соседа.

— Мудро.

— Это не моя мудрость, а китайская.

Понимая, что отказываться от случайной похвалы в адрес китайского ума неловко, Денис просто стал ныть:

— А на кой нам подносы, мы же не хотим показать, что верим в того, кто там, наверно, сидит.

— Нет веры, продемонстрируй хотя бы уважение. Хуже не будет.

Подъем дался нелегко. Тропинкой маршрут к пальцу можно было назвать только издалека. А так это был скорее путь змея на скале, правда, обозначенный следами раздавленных плодов. У местных был, безусловно, навык передвижения по каменному телу, но и они изрядно сорили плодами. У гостей навыка не было, особенно у господина аниматора, и он растерял больше половины того, что вручила ему Параша.

Огляделись, не наблюдает ли кто за ними. Ни на полях, ни у скотных дворов и птичников никого не было видно. Народ вкушал праздничный обед.

Дальнейшая тропка огибала в нижней части огромный каменный выступ и кралась, заворачивая вправо и беря вверх, и нельзя было сказать, сколько шагов еще придется сделать. Справа провал, занятый ежевикой, оступиться туда — это тебе не в подмосковную крапиву шагнуть.

Дядя Саша прислушался, и Денис к нему присоединился, тем более что можно было переждать потоки пота, заливавшие лицо.

Никаких звуков «оттуда», из места, к которому они колченого брели, не доносилось. Можно было уловить запах, кисловатый что ли. Его вряд ли мог издавать ритуальный треножник. Три одурманенные испарениями бабы-яги, медленно приплясывающие вокруг него с бубнами, на какое-то время поселившиеся в воображении Дениса, растворились.

— Гнилью несет, — подергал он ноздрями. Его нервировало молчание напарника.

Спутник кивнул и начал двигаться дальше, левой ладонью прилипая к сахарно-белому камню, захватанному аборигенами, а правой упирая в поясницу жертвенный поднос.

— Да как они тут... Еще с этим, с блюдом! — шипел вслед ему Денис, уверенно отставая от старшего товарища, продвигавшегося, по его мнению, с явным риском для жизни.

Справа начала выплывать, отделяясь от основного тела скалы, громада того самого «пальца». Вблизи его хотелось назвать не пальцем, а башней. Тропинка устремлялась в просвет между двумя каменными массами. И Денису все больше не хотелось в этот просвет. Устремленность напарника очень его нервировала и раздражала необходимость тащиться вслед, ибо никакой альтернативы тут быть не могло. Отстать было страшно.

Но вот и вывернулась из-под нависающего выступа маленькая площадка, от нее, кстати, начиналась уходящая вниз тропа для тех, кто с пустыми подносами. Господин аниматор воспринял ее появление, конечно, как совет возвращаться немедленно.

Дядя Саша ничего не ответил на выразительный взгляд напарника. По его мнению, дело еще не было сделано. Какое, блин, дело! Дениса уже потряхивало от злости. Настаивать на немедленном отступлении он все же не стал: и трусом будешь выглядеть, и нашумишь рядом с логовом неизвестно кого. Да и на решение напарника это никак не повлияет. Этот попрет до конца.

И попер. Прилепившись животом к камню, подняв поднос на пальцах правой руки. Напоминая, между прочим, сумасшедшего официанта. Правда, довольно ловкого, потому что продвижение шло неплохо и товарищ официант стал заметно скрываться за выступом скалы. Кого он там собирается обслужить?!

Денис предельно осторожно двинулся следом, вдыхая запах кислого гниения, нет, скорее запах тяжело настоянной бражки.

Справа внизу, в провале, он заметил пару висящих на ежевике подносов — значит, некоторые аборигены оплошали в этом месте. Что мешает оплошать и белому человеку?! Денис бестрепетно опрокинул свой поднос. Стало легче двигаться, а потом и вообще легко, тропинка стала расширяться. И он увидел, что напарник стоит на краю довольно глубокого каменного бассейна, уходящего полукругом влево меж двумя каменными стенами.

И он был не пустой. В той части, что была доступна взгляду, лежала груда фруктов, перемешанных с грудами риса. И все это гнило. Видимо, издавна. Причем новые подношения не столько лежали, сколько плавали. Надо понимать, в многолетней жиже, образовавшейся из предыдущих жертвоприношений.

— Ну, все, пошли обратно, — с облегчением сказал Денис.

Товарищ инженер молчал и вытягивал шею в попытке закинуть взгляд за выступ.

Что за псих!

— Чего вам еще надо?!

Дядя Саша, снова молча, показал взглядом на тропинку, которая, предельно истончаясь, шла над бассейном, пыталась завернуть за выступ скалы, еще дальше.

— Это для особо воцерковленных идиотов, — поморщился. Всегда кто-то хочет быть святее папы. Во всем должно быть чувство меры.

У товарища инженера не было чувства меры, он в своем позитивистском пафосе был религиозно истов. Он стал пластаться вдоль скалы, да еще с дарами, как будто точно знал, что там есть какой-то божок и к нему будет неудобно явиться без подарка.

Через пять коротеньких шажков, конечно, сорвался, по-дурацки выбросив вперед поднос и рухнув солдатиком в бродильню. С головой.

Стыдно признаться, но первым чувством Дениса было чисто мальчишеское злорадство. Получи, фашист, гранату!

Вынырнул — и смотрит, что интересно, не на своего напарника, мол, помогай, а туда, дальше, на невидимый Денису край бассейна. Нет, все же здравый смысл взял его в руки и развернул лицом вверх, к более разумному спутнику.

— Помочь? — не отказал себе в мелком удовольствии чуть поиздеваться господин аниматор.

Вообще-то от края обрыва до поверхности фруктов было всего метра полтора или чуть больше, но сразу становилось понятно, что самостоятельно по отвесной и склизкой стене практически без выступов выбраться не сможет даже тренированный атлет. Но дядя Саша попытался. Ободрал два кустика торчавшей из камня растительности и опять ушел с головой в брагу.

Не дожидаясь официального обращения, Денис лег на камень животом и свесил вниз одну руку. Фиг, не дотянуться. И поблизости не видать ничего, что можно было бы превратить, скажем, в шест.

Покачивающийся на стихающей волне инженер соображал быстрее:

— Снимай штаны!

В общем, турецкие шаровары спасли русского инженера, сами разлетевшись по шву на две части. Видимо, китайцы шили. О чем Денис не преминул напомнить спасенному и немного опьяневшему от испарений напарнику — сатисфакция за огородную поговорку.

Дядя Саша сидел молча, как бы опоминаясь, хотя сознание он явно не терял.

Денис раздраженно осматривал изувеченные штаны. Что теперь с ними делать? Бродить в трусах, пока не зашьешь? Чем зашьешь?!

— Ну что, дядя Саша, шабаш? В смысле пошли домой?

Тот ничего не ответил.

— Вы что-то там видели, дядя Саша?

Товарищ инженер снял свои влажные шорты, которые уже не были клетчатыми, и выжал их, потом трусы и переоделся, почему-то оглянувшись несколько раз в сторону невидимого края компостной ямы.

— Пошли.

Не хочет ничего рассказать, вот сволочь! Денису стало намного жальче свои шаровары.

Где-то уже на середине пути товарищ инженер поднял брошенный поднос, поднял его, перевернул и стал отдирать от его нижней поверхности, напоминающей оболочку кокосового ореха, грубые длинные волокна.

— Это вы намекаете, что можно починить мои штаны? А иголка? Честно говоря, я думал, что в благодарность за спасение пожертвуете мне свои шорты.

— Я пытаюсь определить, из чего мы можем сделать веревки для нашего будущего плота.

Денис остановился:

— Так вы мне расскажете, что там видели?

— Что я там мог увидеть? Я чуть не утонул, а потом ты меня спасал.

— Мне кажется, вы мне не все говорите.

Дядя Саша отбросил поднос:

— Здесь должны быть деревья с такой корой, с них мы будем драть длинные куски этой... дратвы.

— Мне кажется, вы не все мне говорите.

— Брось, какое еще «не все»?

— Вы что-то там видели.

— Отстань, мне еще бешенства твоего воображения не хватало. Пошли-ка лучше, Дениска, на бережок.

— Зачем это? Сейчас стемнеет.

— Мы успеем добежать, срежем здесь, я тут уже проходил однажды.

— Зачем нам туда?

— Хотя бы помыться.

— Ручей.

— Холодный.

Товарищ инженер стал быстро спускаться вниз по аборигенской тропе.

— Как ты думаешь, они видели мое купание?

— Они нет, все были внизу. И внизу, и далеко. Может, тот, кто сидит там, за выступом, видел, — наводяще понизил голос Денис, прыгая по камням рядом с товарищем инженером.

— Я знаешь что сейчас подумал? Какой толк, если даже разожжем огонь на берегу днем? Кто его увидит, даже если будет проплывать мимо? Надо запалить пару костров ночью. В сто раз сильнее эффект. По ночам ведь суда ходят так же, как и днем. Тем более сейчас было цунами. Поиски не могут не вестись.

— Такое впечатление, дядя Саша, что после того, как вы заглянули за выступ, убраться с острова вам захотелось с новой силой.

Напарник и на этот заход не среагировал. Мысль его шла по своим тропинкам.

— Ручей, давай сполоснем нашу одежку, противно разить этой бражкой.

Раздевшись, дядя Саша полез в воду.

— Вы же говорили, что холодно!

— Это другой ручей, не холодный, и дно глинистое, а глинка нам как мыльце станет.

Денис стоял на берегу с комком своих рваных, вонючих шаровар. Скорее всего, старику просто стыдно, ведь несомненное потерпел он фиаско со своим упорством и через свою невероятную, но ненужную цепкость.

— Это будет Глиняный ручей, согласен?

— Если хотите, отдадим его вам в пожизненное владение, дядя Саша.

— Как скажешь.

— И все земли за ручьем.

— Как скажешь.

Денис ждал, что напарник отнесется к предложению с большим юмором.

— А я считал, что вы против частной собственности. Особенно на явления природы.

— А я думал, что у тебя есть чувство юмора.

Ах, все-таки.

— Просто у вас нет чувства моего юмора.

Дядя Саша рассмеялся: стало ли ему вдруг весело, или он хотел всего лишь доказать, что смешлив? Денис чувствовал нарастающую иррациональную неприязнь к старшему своему товарищу, хотелось его чем-то кольнуть. И жалко было шаровары, потраченные хоть и с гуманистической целью, но, судя по всему, зря.

— Если аборигосы видели ваше непрезентабельное барахтанье в этом дерьме со спиртом, это может пошатнуть наш авторитет и вы не сможете навязать этим ребятам свою волю. Не станут они рубить для вас деревья и сучить веревки.

— «Вашу»? Свою волю к моей ты присоединять не собираешься?

Дядя Саша, подрагивая, натягивал клетчатые свои шорты, потом взялся за майку, она плохо ползла по телу, комкалась, как происходящая меж партнерами беседа.

Продолжать в том же духе Денис не захотел, даже скорее побоялся. В его сухом, жилистом товарище вдруг стала ощущаться несомненная окончательная твердость — он пойдет на разрыв. Денис ни в малейшей степени не был готов к такому развитию событий. И главное, знать бы, из-за чего. Чем питается плохо скрываемая решимость товарища инженера? Только стыдом корявого приключения в жертвенной яме?

Они двинулись к берегу, не развивая поднятой темы. Миновали четыре или пять разных по размеру хуторков с коровьими загонами. Аборигены спокойно, привычным образом посматривали на них. Некоторые даже кричали дяде Саше: «Дом! Дерево! Ручей!» — показывая на соответствующие предметы.

— Ничего с вашим авторитетом не случилось, — сердито, но, по сути, пытаясь подольститься, заметил Денис.

Им еще хватило времени, чтобы собрать немного веток и сухих пальмовых листьев для костра. Пяток подростков, увязавшихся за ними, принялся им радостно подражать, и скоро на песке высилось до полудюжины горючих куч.

Товарищ инженер возился с зажигалкой, дул в нее, вразумлял тоненькой веточкой. И тут стала наваливаться темнота.

Подростки рванули в чащу. Муравьишкам надо было добраться в муравейник до захода солнца. Кстати, подумал Денис, а ведь местные жители не любители местной ночи. Ему вдруг стало чуть не по себе. А может, они не зря ее опасаются? Не только слепой первобытный страх гонит их под защиту плетеных стен. Это днем на острове нет ни крупных хищников, ни опасных змей. Не ведут ли здешние гады ядовитые ночной образ жизни?

Зажигалка заработала.

По очереди вспыхнули все шесть костров. Ветра почти не было. Только очень длинные мягкие, как размазанные волны воздуха, но и этого хватало, чтобы ласково оторвать от вершины полыхающего костра несколько особенно воспламенившихся лоскутов пальмового листа и медленно взвинтить их над берегом на десяток метров.

— Бесшумный фейерверк, — сказал Денис.

— Это можно рассмотреть с расстояния в пять миль. И даже больше.

— Вы изменились после пьяного дайвинга.

Напарник не отреагировал, и Денис уже принял это как должное.

Они напряженно смотрели в темноту, надеясь, что оттуда тоже мигнет какой-то огонек. Нет, все звезды оставались неподвижными. И хотя заведомо было известно, что созвездия здесь не так расположены, как на домашнем небе, все равно диковатая картина над головой смутно нервировала.

— Пошли домой, — сказал дядя Саша, когда еще костры не полностью прогорели. В тоне его была куда большая решительность, чем обычно. Развесистый натуралист превратился в озабоченного подполковника.

Видел все же! Что? Не скажет. Почему? Непонятно. Ночи он явно не начал опасаться — значит, и напарнику не обязательно.

Денис шел следом за товарищем инженером, медленно впадая в тихую, но глубокую обиду. Они пересекли пояс пальмовых зарослей и приближались к лиственным рощам, окружающим обычно каждый хутор-холм.

Нет, надо же попытаться разговорить старика — может, оторопь эта непонятная стряхнется с него? Денис уже хотел было поделиться своим наблюдением о том, что аборигены не любят здешнюю ночь, если не сказать, побаиваются. Вылезли откуда-то из подсознания эллои и морлоки, и эта литературная ассоциация скомпрометировала реальный страх. Не может настоящая тропическая ночь быть всего лишь...

— Стой! — сказал дядя Саша.

Они стояли у подножия своего холма. Они стояли, и тишина стояла. Обычная ночная тропическая тишина. Во всех направлениях прорезаемая трелями цикад и прочей трескучей нечисти.

Напарник резко втянул воздух и быстрым шагом двинулся вверх по тропинке. Денис невольно дернулся за ним. Один привычный поворот, другой. Опять замер. Денис был так напряжен, что даже не обижался на то, что ему ничего не объясняют.

Дядя Саша поднял палец. Они были на середине пути к «лысине». И Денис услышал. Между привычными насекомыми звуками явно прорезался звук совсем другой породы.

— Слышал? — прошипел напарник.

— Мой! — прошептал Денис.

И они не сговариваясь рванули вперед. Чем ближе они подбегали к своему «дому», тем отчетливее слышался зуммер телефона. Сначала Денис опережал своего напарника за счет длинных ног, но быстро выдохся, и уже на вершину хуторского холма вбежал, вываливая язык, с лопающимися от напряжения легкими. Дядя Саша семенил мелко, но неутомимо и первым проник в хижину.

В дальнем конце кромешной хижины, между изголовьями лежанок, располагалась куча притараненного с берега барахла. Судорожно работая невидимыми в такой темноте руками, пара потерпевших кораблекрушение боялась только одного — вызывающий устанет, звук так и сгинет в мусорном завале.

Повезло Денису, он поднес разрывающийся от звуков прибор к глазу и выбежал на улицу, споткнулся по дороге, но не выпустил его, нащупал нужную кнопку и обеими руками прижал трубку к уху. И сразу крикнул «туда»:

— Мы на острове. Как называется, не знаю. Остров со скалой. Нас двое. Денис Лагутин и дядя Саша...

— Ефремов, — подсказал дядя Саша.

— Из отеля «Парадиз» в Кичпонге. Возвращались с товаром для... Была волна в открытом море. Извините, я ничего не понимаю. Что значит, как оно у нас здесь? Темно, прямо сейчас — темно. Хоть глаз... тепло, но темно. Нет, вы будете нас искать? Что значит, вы меня не понимаете? Да, Денис, я Денис, нет, не Лагутенко! Ладно, хватит про это! Сообщите в штаб поисков или что там у вас. Лагутин и Ефремов, Российская Федерация, сообщите в консульство, мы можем зажечь огонь на берегу. Что значит вы не верите? Какая метафора?! Костры на берегу. Да, двое. Всего двое. Нет, ну есть еще местные жители, до черта. Хорошо, успокойтесь, я отвечу, отвечу на ваш вопрос, на все ваши вопросы отвечу.

Денис судорожно вздохнул и заныл:

— Я вас не понимаю!

— Дай, я.

Товарищ инженер выдавил жесткими пальцами теплую, скользкую «нокию» из ладони Дениса:

— Да, Ефремов и Лагутенко, то есть Лагутин. Да забудьте вы этого Лагутенко! Вы не слышали, что Лагутенко умер? Так его и нет здесь. Мы на острове после цунами. Милях в десяти или двадцати к югу от Кичпонга. Или в тридцати, но вряд ли больше. Обитаемый остров, примерно с тысячу аборигенов, никакой цивилизации.

Дядя Саша замер.

— Что? Вы хотите знать, кто победит — Ельцин или Зюганов?

— Дайте! — Денис стал отбирать у напарника трубку, уж совсем не туда повернул разговор после его вмешательства. Послушал говорившего еще несколько секунд.

— Вы издеваетесь?! Здесь кораблекрушение, здесь... Вам хотелось бы, чтобы был Зюганов? Я могу вам гарантировать, что Ельцина не будет, только, пожалуйста, не время для розыгрышей. Нет, с голоду мы не умираем... то есть все еще хуже! Я... Идите в задницу с этим... вы хоть позвоните, здесь же люди гибнут. Скоро начнут гибнуть! Позвоните, ну, я не знаю, вы где сейчас? Вы в Саратове?! Хотя бы в милицию, ну, на телевидение, такое чудо... Хотите Зюганова? Вы не из сумасшедшего дома звоните? Украли мобильник у медсестры?

Как и следовало ожидать после этого вопроса, трубку на том конце обиженно бросили. Несколько секунд напарники сидели молча.

— Я хотел тебе сделать знак, чтобы ты про дурдом не ляпнул. Темно.

— Бесполезняк. Какой-то псих, случайно. Даже если бы мы его перепрограммировали и заставили куда-то сообщить, кто бы стал возиться с его сообщением? Как из Саратова выйти на... и вообще, на кого тут надо выходить, в этих теплых странах?

— Хотя бы на наше консульство в Джакарте.

— Дохлый номер, совсем дохлый. У меня вообще было впечатление, что дедушка этот и не совсем как бы по телефону разговаривает.

— Что ты имеешь в виду? У меня, знаешь, такое же впечатление сложилось.

— Черт его знает. — Денис потер затекшие брови.

Товарищ инженер осматривал и ощупывал невидимый прибор.

— Я, кажется, понимаю, что ты хочешь сказать. Табло не подсвечивалось.

Денис приложил аппарат к уху, потряс его, но осторожно, словно боясь нарушить в нем счастливую ненормальность.

— Такое впечатление — что бы я ни нажал тут, звук бы все равно пришел.

Денис осторожно вздохнул и побоялся сказать свое мнение.

— Это наводящаяся мистика, — сказал инженер. — В экстремальной ситуации все нам кажется не таким, как обычно.

— Я тоже видел, — сухо сглотнул аниматор.

— Что?

— Что ничего не было. Ни табло не горело. И вообще...

— Давай будем спать. Завтра попробуем рассмотреть машинку как следует — вдруг сигнал оставил какие-то следы?

— Что это?! — вздернулся Денис на звук за спиной.

В хижину вошла Параша, в руках у нее было по веточке, концы которых самопроизвольно светились, как лампочки напряжением вольт в двенадцать. Дядя Саша сразу же схватил одну из них.

— Ниче-чего себе, что-то я читал про такое, но скорей всего — эндемик.

Денис рассматривал другую ветку с «раскаленным» концом.

— Таких надо штук пятьдесят, чтобы можно было читать.

— А у тебя есть что? — Дядя Саша поднял глаза от ветки к Параше и благодарно погладил ее по шелковистому прохладному предплечью:

— Спасибо, душа моя.

Денис поморщился, остальным это было не видно.

Параша растворилась в темноте.

— Будем спать?

— Только ты его далеко не убирай, — посоветовал дядя Саша. — Вдруг перезвонят?

— Да-да, я его теперь все время с собой буду таскать.

 

6

Заснули они с большим разрывом, но проснулись вместе. И оба от од­ного и того же ощущения — здесь кто-то есть! Проверить ощущения было легко — наступил день. Опять-таки почти одновременно постоянные жители хижины вскочили на четвереньки и в попытке к тому же отпрянуть друг от друга.

Между ними лежало тело.

Длинный, явно очень старый мужчина. Голый, и сразу стало заметно, что худой. Даже изможденный. Но не грязный. Лежал он навзничь и трудно, прерывисто, с болезненным похрипыванием дышал.

— Кто это? — сказал дядя Саша, демонстрируя то ли полное самообладание, то ли крайнюю степень обалдения.

Денис ничего сказать был не в состоянии. Сглатывал слюну, зажмуривался. Наконец собрался с частью сил и решительно крикнул:

— Параша!

Очень удобно, когда есть кто-то, кому можно предъявить все претензии в таком случае, как данный.

«Прислуга» явилась практически мгновенно. И, что существенно, не выразила никакого удивления при виде храпящего запекшимся ртом изможденного старика. Она выдала тираду, где сквозь камышовый шум остатков ее природной речи можно было разобрать слова «дом» и «сичас». И метнулась вон.

Лежащий застонал.

— Кто это? — спросил Денис. Есть такие вопросы, про которые понятно — задавать их бессмысленно, но они все равно кем-то задаются.

— Он не мог заползти сюда сам, — сказал товарищ инженер, сразу же переходя к анализу ситуации, минуя стадию эмоциональных реакций.

— Почему не мог?

— Я бы услышал. Я сплю крепко, но чутко.

— Так не бывает, — помотал головой Денис.

— Не бывает, чтобы больной, хрипатый старик вполз ночью в хижину и втиснулся между нами, а мы этого и не услышали, и не почувствовали.

— И я про то же. А может, он просто пришел, дядя Саша? Тихонько прокрался и прилег.

— Это еще более невозможно. Судя по степени истощения. Это практически мертвец.

— А что, если он у нас здесь умрет?

— Боишься, что нас обвинят в сговоре с целью убийства?

Денис ничего не успел ответить. Явилась Параша в сопровождении мужчин. С ними были носилки, сделанные из двух довольно толстых жердей, ложе было выполнено из плетеной дратвы, такой же, что была открыта товарищем инженером при обследовании брошенных подносов. Они деловито, споро переложили мучительно застонавшее тело на носилки, подняли их и двинулись к выходу.

— Эй, вы, двое из ларца, кто он такой, откуда взялся?! — крикнул им вслед Денис.

Они оба обернулись, хотя им и неудобно было это делать с ношей, и чуть улыбнулись, можно даже сказать — виновато. Как будто имели какое-то отношение к истории, случившейся в хижине белокожих гостей, и извинялись за то, что объяснить толком ничего не могут. Эти гиганты всем видом говорили: мы люди маленькие и сами знаем меньше, чем нужно для дачи разъяснений.

— Ладно, пшли вон! — сердито прошипел Денис, и его пренебрежительная команда была охотно выполнена.

Денис и дядя Саша разом поглядели на Парашу. Она тоже очень хорошо поняла смысл немого вопроса, что-то затараторила, виртуозно перемешивая словечки двух языков и незаметно отступая задом к выходу. И улепетнула.

— Кажется, она за что-то извинялась. И, думаю, русским языком она владеет лучше, чем сейчас показала. Они хоть и первобытные дикари, но хитрости и заднего ума у них хватает.

— Да ладно, чего ты от нее хочешь, — взял девушку под защиту товарищ инженер. — Похоже, мы имеем дело с чем-то вроде накладки. Они не рассчитывали, что старик может появиться у нас здесь. Более того, думаю, им бы не хотелось, чтобы мы узнали о его существовании.

— Вы хотите сказать — это непростой старик?

— Он наверняка... С ним связана какая-то местная неприятная тайна. — Товарищ инженер провел пальцем по вертикальной морщине на своей щеке.

— Скелет выпал из шкафа?

— Ты всегда умел выразиться образно.

Новое появление Параши нисколько не смягчило ощущение неприятной ненормальности происходящего. Хотя, что тут говорить, как будто все, с чем имели дело потерпевшие кораблекрушение, являлось вариантом какой-то нормы.

«Служанка» внесла свой традиционный вегетарианский поднос, даже пыталась улыбнуться, но было понятно, что ни в какие разговоры ей вступать не хочется, хочется вынырнуть из хижины и скрыться в джунглях неизвестности.

— Оставь ее, — сказал дядя Саша, — пойдем лучше приведем себя в порядок.

Они отправились к сооруженному рядом с хижиной умывальнику, руками товарища инженера, конечно. Он сумел так приспособить большую тыкву, что она нажатием большого пальца ноги на петлю плетеной веревки аккуратно наклонялась, и можно было умываться обеими руками. Дядя Саша уступил очередь младшему товарищу, сам прибегнул к помощи заводной механической бритвы. Вместо освежающего одеколона он использовал кока-колу. Денис однажды заметил, с какой тоской наблюдает Параша за этой его манипуляцией. Так смотрел бы алкоголик, если бы вместо колы и правда был одеколон.

— Ты бы прикрылся, — сказал дядя Саша.

Денис хлопнул резинкой плавок и огляделся в поисках останков своих шаровар. Параша его поняла и тут же вынырнула из хижины с комком ссохшейся ткани. Денис взял ком, разломал и встряхнул две отдельные штанины.

— Ты знаешь, что такое иголка, Параша?

— Они тут не шьют, они тут плетут, — с неприятной бодростью в голосе сказал дядя Саша, поглаживая относительно гладкие щеки. — Раньше шкуры сшивали иглами дикобраза или острыми костями.

— Не надо, дядя Саша, надо мной издеваться.

— Как же ты выйдешь из положения?

— Я не буду из него выходить. Раз уж я в него попал, займу наиболее удобное место.

Денис объяснил жестами Параше, что ему нужна набедренная повязка, она охотно кивнула, быстро куда-то сбегала и принесла.

— Вот, надевай.

Белые господа переглянулись.

— Ты слышал — «надевай», — вроде как даже с гордостью заметил инженер.

— Между прочим, это я давал ей тонкости русского, пока вы бегали по полям за своими кротами.

Убудская одежда смотрелась на господине аниматоре вполне, и даже грязная майка с почти уже неразличимой эйфелевкой не смешила глаз.

— Я на деле, а не как-нибудь условно технически сливаюсь с местным населением.

Он вытянул ремень из останков былой одежды, на нем имелось кожаное гнездо для телефона, надел ремень поверх убудской юбки, закрепил телефон.

— Кстати, о кротах, — сказал инженер, — ты ничего нового не придумал?

— Про что? Про старика?

Не дожидаясь мнения Дениса, напарник сообщил:

— У меня только одно объяснение того, как он к нам попал.

— Какое же?

— Но оно меня не устраивает.

— Ну, когда отбрасываешь все невозможные варианты...

— Но то, что у меня остается, тоже абсолютно невозможно.

— Может, мне оно таким не покажется? Поделитесь. У меня даже невозможных нет.

Товарищ инженер задумчиво чистил круглый, шишковатый фрукт:

— Он просто «возник» между нами.

Денис взял с подноса такой же фрукт:

— Это все равно как если бы я сказал, что он упал с луны.

— С луны он не мог упасть. Крыша не повреждена.

Инженер немного помолчал:

— А еще я обратил внимание — он говорил на языке, на котором «они» не говорят.

Денис застыл с открытым ртом и поднесенным к нему куском розового апельсина.

— Правда? А я думал — мне показалось.

— Что показалось?

— Мне послышались, это ведь были секунды, и наше состояние надо принять во внимание... Пара французских фраз, скорей всего французских. Комси-комса, возможно, он ругался по-французски.

Товарищ инженер поднял палец, прожевывая при этом сочную мякоть фрукта без названия.

— Вот. Я был и так уверен, что не ослышался, а тут и ты подтверждаешь. Дедушка — француз. О чем это может говорить? Есть у тебя версия, Денис?

— Если с лету, без обмозговки: они тут живут всю жизнь, я имею в виду...

— Я понял.

— Живут как болванки, а перед смертью начинают потихоньку обретать национальность?

Товарищ инженер долгим и непрезрительным взглядом изучал напарника, и тому постепенно становилось стыдно за только что брякнутое.

— Интересный ход мысли. По крайней мере, ход, по крайней мере, мысли. Я не стану его высмеивать, хотя это легко сделать.

— Сделайте.

— Изволь. Если ты прав, получается, что «на том свете», если он есть, национальность — важная вещь. То есть отделы ада и рая для французов и чехов и тэ пэ.

Господин аниматор склонил голову, признавая свою неудачу. Товарищ инженер не стал его добивать.

— У меня другое впечатление.

— Какое?

— И другое, и пока не выразимое в словах. Надо еще много доузнать, чтобы определиться с мнением.

Денис подтащил к себе поднос с едой:

— Вы, как всегда, пойдете шнырять в поисках информации?

— А ты, как всегда, останешься валяться на боку?

— Естественно.

— Помни про Парашу. Ты обещал.

— Я к ней не прикоснусь. Ни сегодня, ни завтра, никогда! — Денису было приятно, что он и сказал чистейшую правду, и оставил напарника в дураках. Вообще-то он был уверен, что Параша проболтается про их игры, но, видимо, товарищ инженер был не так воспитан, чтобы приставать к девушке с разговорами на такие темы. А она ведет себя так, будто обо всем начисто забыла.

Взгляды напарников встретились, и оба отметили про себя, что они вновь незаметно оказались на почве легкой враждебности друг к другу. История с телефоном, а потом и со стариком их на время сблизила, напомнив, что они подвергаются общей неприятности, но стоило попривык­нуть к новым фактам, как характеры стали расталкивать их в стороны.

Товарищ инженер сделал шаг навстречу:

— Знаешь, я тут между пальмами обнаружил мегалит, такой камень, торчащий из песка, — очень удобно для календаря. Это ракушечник, на нем можно отмечать каждый проведенный день. Наш органайзер превратился в труху, когда высох.

Денис заметил попытку нормализации отношений:

— Отмечайте вы, раз уж нашли, коллега.

Товарищ инженер кашлянул, явно с сожалением.

— Я вам доверяю.

— Не в этом дело, — опять кашлянул дядя Саша, — тут важен немного другой момент...

— Какой?

— Скажи, по твоему мнению, сколько мы уже здесь находимся?

— На острове? Что-то порядка дней, ну, тридцати. Что вы отвернулись, коллега? У вас другие ощущения?

— Другие. Немного. Пока немного. Поэтому я и хочу, чтобы мы совместно наносили каждый день на этот ракушечник. Биологические календари наши работают с разной, кажется, скоростью.

— Это опасно, это вредно? — Денису эта тема казалась хоть и занимательной, но надуманной. Ощущение времени индивидуально, у стариков годы летят, у молодых тянутся, и если бы они рассчитывали провести тут многолетнюю робинзонаду, то календарь мог бы стать существенным чем-то. Но пока это ну не тянет на проблему.

— Как хочешь, — сухо сказал товарищ инженер.

— Не сердитесь, я вам правда доверяю. Не таскаться же нам туда вдвоем, в самом деле, каждый день.

— Ну что ж...

На холм поднялись и остановились несколько постоянных спутников товарища инженера. Денис их уже узнавал — Туполь, Черепан, Ползун. Когда он догадался, что клички эти всего лишь сокращения от фамилий старинных русских гениев техники, он даже пожалел напарника — очень уж предсказуемый ход мысли. Инженер берет имена из инженерной истории. И только отечественной. Хоть бы один Архимед. С фантазией у дяди Саши всегда было тускло. Впрочем, видимо, так и должно быть.

— Ваша техническая интеллигенция явилась.

Коллега чего-то медлил, и Денис сказал, явно модулируя речь легкой иронией:

— А я помогу Параше помыть посуду. После еды.

Товарищ инженер расстегнул-затянул пояс на шортах. Как утверждает известный венец, этим движением мужчина проверяет, не забыл ли жезл своего достоинства там, откуда уходит. После этого сделал круг по хуторской площади, можно было понять, что и мысли его описывают некий круг.

— Кстати, а почему бы вам не взять Парашу с собой на поля? По-моему, она с удовольствием бы к вам примкнула.

Коллега сухо ответил:

— Я знаю. И я ей предлагал. Но она, так сказать, приставлена к этому месту, сестра-хозяйка именно этого хутора.

— Женщина в песках.

— Что?

— Ничего.

— Хорошо, я пошел. — Инженер двинулся в сторону тропинки, ведущей в долину. — Сегодня я рассчитываю найти, куда они перетащили нашего де Голля. И посмотрю, что с ним сейчас происходит.

— Успехов вам.

Товарищ инженер задержался на секунду:

— Тебе тоже успехов.

— Что именно вы имеете в виду? — с насмешливым вызовом уточнил Денис.

— Ты ведь остался караулить новый звонок, да? Так вот не пропусти.

И ушел. Унося чувство инженерного превосходства. Гад! Неприятно, когда тебя возьмут и запросто расшифруют! Да, Денису почему-то пришло в голову: если кто-то станет прорываться сквозь эфир неизвестно откуда, то лучше находиться в том месте, где один раз прорыв удался. Возможно, на этом аномальном острове именно холм — самое аномальное место.

Товарищ инженер небрежно торпедировал мнение, даже и не высказанное владельцем аппарата.

 

7

Денис достал из гнезда машинку и подержал на руке. Это не нормальный радиоприбор с электрической душонкой, скорее зомби, и кто-то вселяется в него по своему желанию.

Ладно, пусть своеобразное телефонное суеверие, ведь дома, забыв, к примеру, ключи и вернувшись за ними, он обязательно смотрится в зеркало. Так вот, пусть суеверие, далеко от хижины он уходить не будет.

Но просто так сидеть и исключительно ждать, тяжело.

Попробовал поработать руками, но попытка вернуть к жизни турецкие штаны провалилась, едва начавшись — зашвырнул волглые тряпки в угол хижины. Ладно, оделся по-местному, чего уж теперь дергаться. Тем более что удобно. Даже плавки можно снять — такая свобода движений.

— Параша!

Прибежала, села напротив. Он постарался посмотреть на нее не сексуально озабоченным, а научно-антропологическим оком. Что за раса?

Он чувствовал в себе желание поговорить. Раньше такого не было. Да, смешно получается, чего только не вытворял с девушкой, а теперь вдруг душу ее захотел узнать. Как-то не по порядку развиваешь события, усмехнулся себе Денис.

— Скажи, Параша, а ты давно здесь?

Казалось бы, чего проще, но выяснилось, что довести смысл вопроса до сознания девушки чрезвычайно трудно. Много времени ушло на выяснение вопроса, что такое «здесь». С самых разных сторон Денис подъезжал к этому понятию, и всякий раз оказывалось, что не подъехал, а, наоборот, отъехал. Параша не имела ни малейшего представления о том, что такое остров. И это живя на острове! Сообщение, что в мире где-то «там» есть еще острова, почти такие же, как этот, поставило ее в тупик. Именно в этой части — «почти» и «такие же». Между тем представление о том, что есть какое-то «там», ей было доступно, даже казалось естественным и даже приятным. Про «там» она готова была слушать сколько угодно. Правда, у Дениса было сомнение: одно ли и то же они имеют в виду, болтая про него.

Острова обычно водятся в океане. Слово «океан» она поняла только частично. В виде наличной, поплескивающей, запретной для вступления в нее воды у берега Убуди он ей был доступен, а размер, географическое измерение, возможность преодоления с помощью корабля или плота оставались для нее сотрясением воздуха.

Попив водички в перерыве неожиданно плодотворного урока, Денис набросился на девушку с неожиданной стороны:

— Скажи, Параша, а зачем ты живешь?

Слово «жизнь» оказалось еще менее доступным пониманию, чем «океан», хотя времени было потрачено на его втолковывание много. Но это ладно, вопрос-то дурацкий; если честно, и он сам, и гиганты ума из страны «там» теряются перед ним и много врут. Была надежда, что получишь от дикарки какой-нибудь кусок здешней ароматной сермяги на эту тему. Нет так нет. А вот то, что вопрос о родителях ее совершенно собьет с толку, давал пищу для ума аниматора.

— Где твои папа и мама? Познакомь. Они здесь? Они на острове? Или где?

Ноль понимания. Абсолютный ноль. Может, его удастся растопить?

Сходил в хижину, вернулся с маленькой бутылкой колы, сделал глоток, другой. Погрозил строгим пальцем бледному пламени в глазах испытуемой:

— Сначала познакомимся с родителями.

Нет, даже ради колы.

Из дальнейшего разговора можно было понять следующее: все дети общие, бегают где хотят, едят где придется, спят тоже.

— А правда, что мужики совсем-совсем не спят с бабами, как пан инженер утверждает?

Пришлось объяснять на словах, что он имеет в виду под словом «спят», испытывал неловкость; оказалось, что говорить об этом стыднее, чем делать это. Парашу разговоры смущали не больше, чем известные действия.

— Хочешь показать, что к тебе не пристает, ты выше этого, что инфантилизм так же не поругаем, как истинная чистота?

— Я не понимаю.

— Не хватало, чтобы ты и это начала понимать. То есть получается, что вы не бываете беременными. Раз не спите друг с другом.

Оказалось, что беременности случаются.

— То есть как?! А-а, тогда снимается другой мой ехидный вопрос: откуда берутся дети? Но не снимается вопрос «как?»! Ветром надувает?

Параша пожала плечами.

— Это не ответ.

Она опять пожала плечами.

— Хорошо, а вот то, что ты со мной спала, ты забеременеешь? Только не пожимай плечами. Впрочем, чего там, можешь не волноваться, хотя ты и не волнуешься, я бесплоден, за что свою Женечку возненавидел, несправедливо обвинил и бросил. А про ветер плодородия пока поставим запятую. Ты просто можешь и не знать, кто тут с кем и как.

Параша не возражала. Она не сторож всем сестрам своим и не заглядывает в хижины по ночам. Нельзя сказать, что на Убуди секса нет, просто девушка Параша ничего о нем не знает. Если они все же тут какие-то подопытные, им могут раздавать таблетки для залета. А если все же есть камеры, какой же он там в этих записях красавец, аниматор Лагутин! Вдруг стало стыдно, пришлось хлопать себя по обросшим уже порядочной бородой щекам, — хватит придуриваться. Тоже мне пациент Большого Брата!

Смех — лучший критик воображения.

Что же еще спросить?

— Почему женщины не ходят с дарами на скалу?

— Не ходят.

То есть просто так заведено, можно было понять ее. Не ходят, и все.

— Кем заведено?

Опять ноль целых, ноль десятых. Коровы были всегда, куры были всегда, рисовые поля были всегда.

— А ты хотела бы сходить на скалу?

Ступор. Как правильно говорить: Иран или Ирак? Можно считать установленным, что есть вопросы, на которые они то ли не хотят отвечать, то ли им запрещено кем-то или чем-то... Нет, по-любому легче было бы думать, что остров, например, заброшенная лаборатория, чем признать то совершенно необъяснимое, что мы имеем тут в наличии. Пусть имел бы место даже пошлый эксперимент: два предельно непохожих человека выбрасываются в искусственную среду, чтобы проверить, что они станут делать. Может, все же нашелся заскучавший миллиардер, готовый вместо покупки новой суперъяхты выкинуть кучу денег на такое развлечение, — это еще можно представить. Хотя до попадания сюда Денис был о миллиардерах самого уничижительного мнения: ни фантазии, ни дерзости. Максимум дадут бабла на исследования в области замораживания или компьютерных потуг по переносу сознания с биологического носителя на более надежный. Проблема индивидуального бессмертия их еще может зацепить, а вот чтобы попробовать воссоздать модель первобытного общества и проследить, что там и как было у предков, это вряд ли.

Но продолжим: на уютном острове все же случаются перемены погоды, дождь изредка идет, однажды был даже отдаленный гром, принятый белыми безумцами за звук летящего самолета.

Над Убудью никогда ничего не летало в обозримое памятью Параши время. И к берегу ничего не приставало. Она утверждала это уверенно и просто.

— А вы не удивились, когда нашли нас на берегу?

И тут Параша задумалась и кивнула. Ей было понятно, что такое удивление. И она могла отличить обыкновенное для здешней жизни явление от необыкновенного.

Эту тему Денис почему-то не стал развивать и впоследствии жалел, что не стал, уже тогда он мог бы очень продвинуться в понимании происходящего на Убуди.

Он сменил тему разговора на более, как ему казалось, важную:

— А кто у вас завел обычай таскать еду, рис, фрукты на скалу и там вываливать в яму?

Ответ был предсказуем: всегда так было.

— Но ведь чепуха какая-то!

Пришлось объяснять, что такое чепуха. Слово Параше понравилось, и она им некоторое время забавлялась, радостно смеялась, удачно его применив.

— Вам приходится почти непрерывно работать, а большую часть добытого вы тащите куда-то и выбрасываете. Не жалко?

— Чепуха.

— Чего хохочешь, дура!

— Дура?

— Это такая девушка, которая не отвечает на поставленные вопросы.

Выражение лица Параши сделалось напряженным. Внутри у нее явно возникла коллизия мотивов, брови сошлись на переносице.

— Ладно, ответь мне на последний вопрос и можешь идти. Тот француз, что свалился к нам, он сейчас где? Хочется на него взглянуть.

Параша сразу поняла, о чем речь, встала и, маня рукой Дениса, пошла через площадь, огибая костровище, и указала на хижину у самого края леса.

— Что?

Она опять указала, улыбаясь то ли безумно, то ли снисходительно.

Денис откинул входной полог. Посреди хижины на глиняном полу сидел де Голль и с двух рук ел сразу два неизвестных науке фрукта. И правда, очень похож на капризного гения французской политики — длинный, худой, с толстым носом и щепоткой растительности под ним. Взгляд полностью отсутствующий.

Вышел Денис из хижины, потирая лоб.

Сам климат Убуди асклепен? Издыхающий сам собою окреп.

Остров-оживляж!

Убудь анимационная!

Вообще-то иной раз бывает такое ощущение, что в воздухе распылен какой-то транквилизатор: совсем не хочется думать о плохом и отлично спится.

Да что здесь, в конце концов, происходит?!

Некоторое время назад фонтан подобных вопросов стал затухать, затягиваемый тиной повседневной рутины. Но после запредельного телефонного звонка и с появлением де Голля опять прорвало.

Версии!

Ничего не лезло в голову, кроме перелицованной банальщины про брошенную лабораторию: покинутый по неизвестным причинам завод по производству этнического оружия. Лаборанты вымерли от ими же введенного штамма, а лабораторные клоны остались и живут как запомнили.

Или нет?

Денис поглядел на стоящую рядом Парашу, потом на старуху, ковыряющуюся в углях кострища.

Аборигены только кажутся простачками, «баранами», а на самом деле племя экстрасенсов. Цивилизация, сумевшая прийти в равновесие с природой в результате рафинирования непонятной культуры, и мы, нервные гости большого мира, ведущие себя здесь как два неврастеника в заповеднике тихих будд. Настолько углубившихся вовнутрь себя и самого сущего, что, даже когда здешних самок подвергают французской любви, это не тревожит их бездонной самости.

Денис крутнулся на месте — что за чушь бродит в башке! Но пусть чушь, все равно — как быть с этими бесчисленными необъяснимыми фактами: почему и он сам, и неприятный напарник не заболели за все эти дни даже легонькой болячкой? Дикие, неизвестные фрукты — и ноль поноса. Царапины заживают, конечно, не мгновенно, но всегда и без малейшего воспаления. Только не надо становиться Пастером и глотать заведомую отраву, чтобы поиграть в умру — не умру. Пусть товарищ инженер себя покажет с этой стороны, надо ему намекнуть.

И сколько уже дней так! Кстати, о деньках — сколько их прошло, ё-моё! Прав старик, прав, надо что-то царапать на столпе или хотя бы палкой на песке.

Вот еще версия: остров забвения! Только не внезапного, а тихого погружения в него. Как лодку заносит песком на берегу. Похоже на правду или какую-то ее часть — мысль куда-то все время уклоняется от темы времени. Рассказывали, что на этих экваториальных островах другое восприятие секунд-минут-часов, но это казалось туристическим наблюдением городского сознания, осевшего на берегу теплого и невозмутимого океана. В данном случае имеем место с чем-то не таким элементарным.

Денис еще несколько раз пробовал разговорить Парашу, но ощущения, что он движется вперед в своем понимании ситуации, не возникало. Поел и прилег.

 

8

Вечером этого дня инженер не появился, утром не показался, и Денис, заскучав, пошел погулять по острову, придерживая у пояса замершую «Нокию»: а вдруг!..

Шел без плана и намерения.

Дно леса было устлано несколькими слоями опавшей некогда листвы и пружинило, как кошма. В трещины между лиственными плитами при нажатии подошвы выстреливали бесшумные фонтаны пыльного запаха, переливающегося крутящимися искрами в столбах солнечного света, кое-где пробившего крышу крон. Сладкий и совсем не назойливый запах тления. Лес в общем нравился Денису своим внутренним порядком, муравьи кишели в муравейниках, яркие ящерки грелись в пятнах света, висели то тут, то вон там полотнища затейливых паутин, изредка сотрясающиеся от попадания мощной мухи.

Денис поймал себя на мысли, что только в этот выход он смог достаточно подробно всмотреться в очертания и тонкости местной природы. Прежде были сплошь беготня вслед за утомительно целеустремленным инженером или высматривание отбившихся молодок.

Форсировал Холодный ручей в нижнем течении, там, где была непроглядная, производящая неизбежную таинственность тень. Деревья стояли, обнявшись кронами, как классические борцы, согласные на ничью.

Поверхности довольно широкой воды достигали только отдельные лазерные указки, и в этих местах влага осчастливленно переливалась. Что-то тихо торкнуло в щиколотку Дениса, и он тут же бросился бежать от водяной гадюки, возникшей в его воображении. Уже стоя на родном берегу, всмотрелся в воду — всего лишь непуганые темноспинные рыбы, передвигавшиеся на мелководье медлительно, как ни на кого не охотящиеся подлодки.

Сразу захотелось жареной рыбки, в сознании сама собою возникла конструкция остроги.

Глиняный ручей оказался намного теплее Холодного. Он казался куда полноводнее соседа и отделял от острова никак не менее половины Убуди, ее чуть возвышенную часть. На том берегу стояла стена довольно плотного, очень тропического леса. Там висели даже лианы. и подозрительные тени. Там, в чащах, наверно, сыскались бы подходящие стволы для плота. Ту часть, где находился Денис, герцог де Низ, можно было назвать Нидерландами.

Как это часто случается в жизни, окучивал ожиданиями одну тему, а сделал открытие совсем в другом месте. Возле небольшого птичника в излучине Холодного ручья. И чуть было не прошел мимо, но услышал детское хныканье. Сначала даже не понял, что это, замер и через секунду бросился на звук. Еще бы, младенец! Перед маленькой, неказистой «фанзой» сидела обширная женщина и тетешкала на руках обернутого в мягкие травы новорожденца.

Увидев белого гостя, она никак не отреагировала. Довольное, сытое, благополучно разрешившееся животное, без неприязни оценил Денис. Он очень даже отреагировал и полез с вопросами. Что такое? Откуда? От кого? И ничего путного не вызнал. Природная убудская уклончивость, то ли от стыдливости, то ли от особого рода тропической косности. Может, по их системе табу «сорвавшийся» мужик подлежит кастрации? Даже до такой преглупой мысли дошел господин аниматор, присматриваясь к роженице. Та вела себя с неуловимой какой-то странностью. Не вполне, что ли, по-матерински, хотя все материнские движения совершала. Можно даже было подумать, что ребенок этот не осчастливил ее, не имеет к ней тотального, всецелого отношения. Это могло идти опять же от здешней дикарской манеры жить, могло показаться ввиду излишней наблюдательности белого человека.

Денис совсем уже собрался уходить и на прощание решил что-то выразить новому обладателю убудской прописки. Обратив внимание, что мальчик изрядно сучит ножками, он сказал:

— Форвард будет. За «Манчестер Юнайтед» будет играть.

И тут Мамаша, он успел по ходу дать ей такое имя, очень даже прорезалась сквозь свою эмоциональную дрему и оживленно закивала, показывая, что ей очень даже по сердцу мнение гостя.

На обратном пути Денис понял, что сделал какое-то открытие. Может быть, даже важное. Но определить суть затруднялся, надо будет с товарищем инженером обмозговать. Но что открытие есть, сомнений никаких. И речь не только о том, что убудцы спят со своими убудками, видимо, под покровом тайны.

Несколько дней он с нарастающим нетерпением ждал появления в хуторе товарища инженера. Хотелось, говоря просто, сбить спесь со старика и покрасоваться. Вдобавок к открытию Денис припас фокус с де Голлем. Надо будет аккуратно подвести разговор с инженером к этой теме, послушать его сетования на то, что след престарелого француза простыл, и тут — вуаля!

В ожидании напарника Денис хватился, что сидит на холме практически один.

Где Отто, где блондин Борис? Раньше тут толклось немало народу.

Приходилось смириться с мыслью, что они перестали появляться на холме, как только белый барин перестал наливать им темного напитка.

Обычные алкаши, привязавшиеся не к блестящему человеку, а к веселящему напитку?

Если так, то и черт с ними!

Но без свиты, или, если угодно, без круга общения, как-то скучновато. Впору позавидовать товарищу инженеру, он как раз, надо думать, окружен толпами товарищей. Граф де Низ не станет унижаться до низкопробного заигрывания с народной массой.

Или станет? Главное — как назвать явление. Это будет свита.

— А что, Параша, обо мне говорят там, в долине, и на других хуторах?

Девушка задумалась.

— Неужели ничего не говорят?

По крайней мере, на дурную славу он мог твердо рассчитывать: ходок, извращенец, болтун!

— Так-таки и ничего?!

Параша, кажется, вошла в его положение:

— Если хотите, могу пойти узнать, что они про вас говорят.

— Значит, ничего. Таков народец. Но, в этом уверен, даже если ничего не говорят, то уж думать думают.

Не могут они никак не реагировать на факт его тут сидения. или могут? С глаз долой, вон из мозгов? Нет, они мечтают приблизиться, но особая полуживотная скромность мешает им.

— Знаешь, что, Параша, а приведи ты ко мне парочку свободных в данный момент от работы мужичков. Только из тех, кто не ходит за инженером. Ты меня понимаешь?

— Чего тут не понять!

Денису не понравилось, как она ответила, но не хотелось вникать, надоела она ему своей простотой.

— Скажи, что не обижу, может, даже как-нибудь награжу. Если они понимают, что это такое.

Параша отправилась в долину, независимо поигрывая гармоничными ягодицами.

Денис обратил внимание на парочку, о чем-то шепчущуюся у костра. Старуха и худой, совсем не по-убудски, мужичок. Денису было скучно, и он подошел поближе.

— Возьми назад свою корову, — просил мужичок.

— Почему?

— Она не доится.

— И чего?

— А вдруг она и плодиться будет, как доится?

— Слово сказано.

Да у них тут меновая торговля, усмехнулся господин аниматор.

Мужичок встал, кряхтя, и побрел вон с хутора. Денис догнал его на тропе, ведущей вниз!

— Слушай, постой, тебя что, Цокотуха обманула?

Тот не сразу сообразил, чем интересуется белый человек. Денис долго не понимал смысл его ответов. В конце концов забрезжило...

— Так, значит, ты взял у нее корову сейчас, а отдавать будешь три приплода, но где-то «там»? Где это?

Собеседник засопел, но все же выдал, что «там» — это место, куда все попадают после смерти, чтобы уж пожить как следует, поэтому имеет смысл уже «здесь» подготовиться к будущей жизни как можно лучше. Так, значит, как понял Денис, он был свидетелем попытки расторгнуть «токсичную» сделку. Заполучивший корову сомневался, что сможет выполнить взятое на себя обязательство.

— А чего ты паришься? Пользуйся буренкой. Хоть немного молока она дает?

— Дает.

— Ну вот, а это «там» когда еще будет.

— Да, нескоро.

— А может, и вообще не будет.

Реакция дикаря на эти слова очень удивила Дениса: он вдруг содрогнулся и посмотрел на собеседника таким взглядом, как будто увидел нечто невиданное и что увидеть нипочем нельзя. Чтобы как-то смягчить ситуацию, ставшую вдруг некомфортной, Денис спросил:

— А я у тебя могу чего-нибудь купить?

— У меня есть два мешка зерна.

— А сколько ты за них хочешь?

— Три мешка зерна.

— «Там», естественно?

В глазах мужичка опять мелькнул священный ужас, да еще смешанный с неприязнью — чего, мол, пристал?

— Ладно-ладно, иди. Будешь зваться... Шейлоком, — отправил его Денис, понимая, что изводит дяденьку зря. Но тема его не отпустила, так что, вернувшись на холм, он полез с разговорами к старухе Цокотухе с оформившимися по дороге вопросами.

— Слушай, старая, я не буду с тобой про «там», если верите, что... Верьте сколько душеньке угодно. Только скажи мне: а где ваши кладбища? Через что вы попадаете «туда»?

Старуха стояла смирно и в меру ровно и глядела на него внимательно. Можно было подумать, что он обрушил на нее целую гору ну никогда не слыханных и ничему в ее обычной жизни не соответствующих смыслов.

— Чего молчишь?

Она развела руками-крюками: мол, а что тут скажешь?

— Я вдоль и поперек облазил ваш остров, ничего похожего на упорядоченные захоронения.

Старые руки опять проделали какие-то движения.

— Может, вы их топите, а? Со скалы и в Лету, она как раз так удобно обтекает островок. Или сжечь, для чего-то же вы поддерживаете свои вечные огни, не только для рисовой каши.

Денис хотел было еще чего-то выдать в своей манере нарастающей развязности, но вдруг ему стало почти плохо, как будто длинная плоская устрица проползла по диафрагме.

— Ладно, не хочешь говорить — не говори. Я с нашим паном инженерчиком обсужу.

На самом деле, сколько всего скопилось для совместного мозгового штурма. Островок-то непрост. Или, наоборот, прост, как сама простота, а он ему невольно цену набивает?

Выпросталась снова мысль о какой-то тайне, подсмотренной товарищем инженером, пока он болтался в ванне с жертвенными помоями. Что-то скрывает старикан, черная техническая душонка!

Появилась запропастившаяся Параша: оказалось, совсем непросто найти хотя бы пару ничем не занятых убудцев. Привела троих.

Один невысокий, усатый и в шапке из травы с торчащим сухим цветком — романтик местный? Второй деловой, со сдвинутыми бровями и поджатыми губами, все время сосредоточен, а на чем — непонятно. Третий расслабленный, позевывающий парень, прямо хоть сразу в дворню.

Первого Денис сразу назвал Астериксом, исключительно из-за внешнего сходства с героем комикса, второй тоже получил прозвание, из-за особенностей поведения. Он медленно обошел хутор, заглянул во все хижины, что-то порекомендовал старухе у костра по порядку ведения огня и долго стоял над кучей скарба потерпевших кораблекрушение, словно пересчитывал и классифицировал вещички в недрах своего сознания.

— Бунша, — сказал ему Денис.

Что интересно, оба с первого раза запомнили имена, как в свое время Отто, и отзывались на них с явной охотой. Им было приятно, когда их обозначают.

Раздумывая над тем, о чем завести речь с привлеченными собеседниками, Денис, решив по ходу еще и прибраться у жилища, взял из кучи, над которой стоял Бунша, пустую двухлитровую бутылку и понес на свалку, которая сама собой начала образовываться за хижиной старухи-костровухи. По пути он меланхолически читал: «Говорят, что у меня есть огромная семья, и тропинка, и лесок, в поле каждый колосок». Когда он вернулся, то из уст Астерикса полился этот трогательный текст, причем слово в слово повторяясь, даже с заминкой в том самом месте, где допустил ее Денис. Дальнейшие замеры показали, что память у Астерикса абсолютная и бездонная, и он хотел его переименовать в Попугая или Сеньора Магнитофона, но тот уже сросся со своим именем и вежливо отказался от замены.

Бунша демонстрировал домовитость. Он все норовил помочь по хозяйству Параше, что ее задевало, и она его отгоняла от своих дел, отчего его лицо становилось еще более серьезным и обиженным.

Денис попытался как-то вмешаться в конфликт, но Параша сразу же поставила все точки: ее дело — это ее дело, и нечего его делить.

— Пусть он где-нибудь заботится, — сказала она, и ей было трудно возразить.

— Тоже мне гений места, — махнул на нее рукой Денис, он уже думал над тем, что неплохо было бы сменить место своей ставки, наверняка есть на острове холмы обширнее и уютнее. Там сыщется место и для нового дворецкого, и для сонного камердинера, а назвать его можно — Помпадур. Параша явно не вписывалась в модель новой, примыслившейся Денису жизни.

То, как легко приручились эти трое, сначала удивило Дениса, а потом он понял, что и прежние могли бы задержаться при нем, когда бы он дал им какой-нибудь фронт работ.

В общем, в момент появления напарника Денис пребывал в окружении собственного маленького «двора», занятого своими маленькими заботами. Астерикс запоминал таблицу умножения, а Бунша бегал с банановыми шкурками к мусорной куче.

— Что тут делают эти дармоеды?! — безапелляционно сформулировал товарищ инженер, появившись, как всегда, неожиданно и не в том состоянии характера, к которому Денис считал себя готовым.

Астерикс и Бунша потупились; кажется, они признавали за этим маленьким, сухим человеком право на такое к себе отношение.

— Что это вы с ними как с дезертирами трудового фронта? — счел нужным вступиться за своих клевретов Денис.

— А кто же они еще? Нормальный убудец или работает, или спит.

— А я против концлагерей.

— А я против демагогии, товарищ аниматор.

Да что это с ним?

— Где вы оставили цепь?

— Какую цепь?

— С которой сорвались?

— Ты лучше покажи мне, где сидит де Голль.

Прекрасный замысел бесшумно рухнул, но досада была сильная.

Во время осмотра бывший французский старик все время ел и ни слова не сказал ни на каком языке.

Товарищ инженер отвернулся от него с полнейшим равнодушием — такое впечатление, что такие, как этот ночной дед, успели стать для него частью обыденной жизни. Да, кажется, он не теряет времени на своих полях.

— Параша! — Девушка охотно, почти радостно подбежала на звук его голоса. — он тебя не обижал? Ах, вы разговаривали. И о чем же?

— За жизнь, — вставил сбоку Денис.

Товарищ инженер подошел к их хижине, увидел початую бутылку колы:

— А это что?

— То, что вы думаете! — с вызовом ответил Денис.

— Мы, кажется, говорили на эту тему. Я просил прекратить разбазаривание совместного имущества.

— Так, может, поделим нажитое? — рубанул Денис неожиданно для себя.

Дядя Саша тоже, судя по всему, не ожидал, что он будет на это способен, поэтому помедлил с ответом, но ответил, как и можно было ожидать, резко:

— Очень может быть, и, вероятно, в скором времени.

И ушел внутрь хижины.

Денис припал к плетеной стене и крикнул, хотя хватило бы и шепота:

— Все, кто хочет со мной общаться, будут сюда приходить свободно и когда захотят. Астерикс, Бунша, вы слышали, я вас приглашаю. Выпьем темненького, покалякаем.

Товарищ инженер вышел из хижины, усадил Дениса на камень, сел рядом на другой и неожиданно примирительным, терпеливым тоном начал рассказывать, чем занимался весь сегодняшний день и предыдущие дни. Оказывается, он «со своими новыми друзьями и помощниками» нашел в глубине чащи, что ближе к устью Глиняного ручья, огромное поваленное дерево, из него можно будет выдолбить челнок, на котором можно попытаться отплыть с острова.

— Почему не плот? — спросил Денис. — Вы же собирались строить плот.

— Как говорится, хороший вопрос. — товарищ инженер оглянулся на сидевших у костровища Черепана и Туполя.

Денис хмыкнул.

— Не позволяют?

— Знаешь, не позволяют. Пассивно не позволяют: они дали понять, что сами валить деревья не будут и нам не позволят. Тут какое-то, для простоты скажем, табу. Они озабочены целостностью острова. Как мы были бы озабочены целостностью корабля, на котором плывем. Убудь их корабль, ковчег, назови как хочешь.

Денис кивнул.

— А что бы нам не попытаться вытащить свой собственный ковчег? Наверно, его можно починить.

— Обижаешь. Об этом я думал много раз и даже пробовал нырять... в общем, легче выдолбить большой челнок. Это займет, я прикидывал, несколько месяцев.

— Так долго?

— А чего ты хочешь, сначала надо наладить производственную базу. Деревянными мотыгами ничего не выдолбишь. Нужно найти залежи подходящего камня, известняк не годится, надо наладить производство рубил, да и веревок нужно огромное количество.

— Понятно.

— У них тут налажен некий сельскохозяйственный процесс.

— Я заметил.

— Придется его поломать.

— То есть деревья рубить нельзя, а промышленную революцию устроить можно?

Товарищ инженер уловил неприязненную иронию в тоне собеседника, но решил на нее не реагировать:

— Видимо, здешняя социально-производственная сфера по природе своей допускает какие-то эксперименты. Так, по крайней мере, я понял. Кое-кого мне удалось вывести из привычного распорядка.

Денис оглянулся на Туполя и Черепана, что-то чертивших тонкими палочками на песке. Архимеды хреновы!

— Мне тоже, — сказал Денис, кивнув в сторону Астерикса и Бунши.

Товарищ инженер мягко улыбнулся:

— Ты же понимаешь разницу.

— Какую разницу?

— Мои, извини, приставлены к делу, твои бездельничают исключительно для твоего развлечения.

— А с чего это вы решили, дядя Саша, что мое, как вы выражаетесь, безделье хуже, чем ваши опыты с их «социально-производственной» сферой?

Товарищ инженер глубоко вздохнул, стараясь сдержать нарастающее неудовольствие. И не сдержал.

— Я строю корабль. Собираюсь строить по крайней мере, а ты только жрешь и развратничаешь!

Денис резко вскочил и отошел шагов на пять. Это был классический случай укалывания глаз правдой, и оттого, что, по существу, ответить было нечего, Денис злился особенно сильно.

Дядя Саша тоже встал:

— Я не хочу ссориться.

— Но все для этого делаете.

— У нас, Денисушка, очень трудное положение. Если мы прямо сейчас не начнем строить наш корабль, мы, очень может быть, никогда отсюда не выберемся, а ты разводишь обиды, игру в самостоятельность.

— Я не ваш подчиненный.

— Никто об этом и не говорит. Но если мы не будем работать вместе...

— Я под вашим руководством?

— У меня есть план, я инженер, в конце концов!

— Теплотехник.

Дядя Саша на секунду замер, потом двинулся к своим людям, они встали при его приближении. Он отдал им какие-то команды, и они отправились к помойке. Там они стали набивать пустыми пластиковыми бутылками принесенные с собой корзины.

Денис с интересом и неприязнью наблюдал за ними. Что бы это могло значить?

Товарищ инженер подошел к напарнику, на лице его читалось смутное неудовольствие, он сказал через силу, ему не нравилось происходящее:

— Понимаешь, я не могу тратить силы на твое вразумление. Мне надоели абсолютно бесполезные споры с тобой. У меня есть конкретное дело. Оно потребует от меня всего времени и, как я уже сказал, сил. Ты не хочешь мне помогать по причинам, которые я считаю ну совершенно...

— Договаривайте.

— Я договорю. — дядя Саша поглядел на Дениса снизу вверх прищуренным, все еще надеющимся глазом, но напарник возвышался над ним башней самой отвратительной самоуверенности. — Я переселяюсь. Хотел сказать, что ухожу от тебя...

— Это значило бы признать, что хутор остается мне, — хмыкнул Денис, — а вам это поперек характера?

Товарищ инженер поморщился, но ничего не ответил. Черепан и Туполь ждали с загруженными мусором корзинами на руках. Дядя Саша махнул им рукой — пошли!

И они пошли гуськом за своим шефом.

Казалось бы, что тут такого? Уходит назойливый поучатель, учитель абстрактной нравственности, скрытный маленький человечек — он что-то видел, собака, там, на горе, — и отлично! Но во внутренности Дениса внезапно вцепилось быстро ветвящееся холодными щупальцами ощущение, что он переигран, обойден, обставлен и даже — брошен! Надо было во что бы то ни стало оставить за собой последнее слово! Он хлопнул себя по голым бедрам и крикнул:

— Параша!

И с удовольствием отметил, что ровность походки напарника поколебалась. — Параша! — Где, кстати, эта вещь в себе? А, стоит возле умывальника и выжидающе наблюдает, как будто понимает смысл происходящего, в отличие от Астерикса, Бунши и старухи Цокотухи, присутствовавших при событии вполне нейтрально.

— Есть не хочу, пить не хочу! Спать хочу!!!

Груженная мусором колонна уже подошла к дальнему концу «лысины» и сейчас нырнет в цветущий проем.

— Параша, в койку!

Подействовало! Напарник вернулся, физиономия подсвечена яростью, глаза — горизонтальные щелки над вертикальными морщинами на щеках.

— Я вот что подумал, дорогой.

— Слушаю, — великодушно улыбнулся Денис.

— А ведь это несправедливо, если я уйду, а ты останешься.

— Вас волнует судьба хутора или этой простой души?

— Понимаю, ты будешь заниматься своим свинством, что бы я тебе ни пел, но мне не хочется, чтобы ты занимался им здесь. Именно здесь.

— Это, надо понимать, малая родина, да?

— Ты сейчас соберешь манатки и уберешься отсюда.

— Куда? Где же я буду харчеваться? — Денис паясничал, но отчасти и задавался реальным вопросом: везде ли для него на острове будет и стол и кров? — И во что я соберу, как вы говорите, манатки?

— Я одолжу тебе пару корзин. И могу тебя успокоить, без куска банана тебя здесь не оставят.

Денис понял, что за выяснением мелких деталей он упустил момент согласия по принципиальному вопросу — он уходит с хутора! Все выглядит так, что он согласился, но глупо это делать просто так, без торга.

Туполь отдал Бунше запасную корзину, вторую предоставила Параша, и в них посыпались бутылки с колой, спрайтом, салфетками, орешками и прочая барщина.

— Ты, кажется, хочешь что-то сказать. Может, одумался и пойдешь со мной?

Это было сказано не тем тоном. даже если бы Денис начал одумываться, он бы после этой фразы перестал это делать.

— Нет, я вот про что: ладно, пусть этот холм будет нейтральной территорией, но остальной остров мы поделим.

На лице напарника проступила живая заинтересованность.

— Да, границей будет Глиняный ручей.

Товарищ инженер согласно промолчал.

— Вам лучше согласиться, дядя Саша, я ведь все равно так или иначе буду представлять собою разрушительную силу для ваших планов, всех дикарей вам не заграбастать под свой контроль, так пусть лучше будет граница. Я не мучу воду на вашей стороне, вы не тащите моих идиотов на свои верфи.

Товарищ инженер обдумал эти слова и не мог не отметить, что они совсем не лишены смысла.

— Граница так граница. Помнишь толстое бревно, лежащее через течение Глиняного ручья? Это будет контрольно-пропускной пункт. Больше никаких контактов — для чистоты эксперимента.

— Как скажете, — улыбнулся Денис, хотя внезапная решительность напарника его немного пугала.

— И еще одно — ты уйдешь отсюда прямо сейчас, так же как и я.

Денис посмотрел на «свои» корзины, они были полны, Бунша и Астерикс были готовы к транспортировке.

— Разрешите попрощаться с хозяйкой этой горы, — ухмыльнулся Денис.

— Не разрешаю.

И они отправились. Шли плечом к плечу по пахучему маршруту меж лиан и цветов, аборигены горбатились сзади. Дениса немного смешила эта ситуация — как забавно распределилось общее имущество: одному вершки, другому корешки. Ну, не дурак же дядя Саша совсем, почему пустые бутылки ему милей полных, ведь первые так легко сделать из вторых. Покорность партнера была непонятна, а значит, и неприятна. Ах, да! Он вспомнил — нож! Товарищ инженер присвоил самое высокотехнологичное изделие на острове — многофункциональный швейцарский нож. Тогда все понятно и справедливо.

И в этот момент, уже на выходе в долину, напарник сказал:

— Ты младен, еще на коленях будешь проситься ко мне на борт, а я ведь еще подумаю, пускать тебя или нет.

Денис и вспыхнул, и вспотел от этой фразы, но ничего не успел ответить, раздалась телефонная трель.

Само собой, все встали, Денис ловко выхватил трубку из гнезда и приложил к уху и тут же закричал в нее:

— Потерпевший кораблекрушение, двадцать миль южнее Кичпонга, на острове, Денис Лагутин, сообщите в российское консульство или в штаб поисков! Что?! Да я тут один! Совсем один.

Товарищ инженер сделал знак своим техникам — уходим, и они двинулись направо по тропе, что должна была привести их к пограничному ручью.

— Что?! Что вы хотите знать? Долго ли продержатся большевики? Да, да, они пришли всерьез и, блин, надолго! Для вас — навсегда! Готовьтесь — террор, расстрелы, процессы. И кровь, и ложь, ложь и ложь!

Попутчики завернули за выступ рощи.

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Его величество разбудил привычный шум, доносившийся каждое утро снизу, с центральной площади, где между главным костровищем Вавилонского царства и Большими рисовыми складами располагалась «канцелярия» Астерикса. С утра, как всегда, явилось с полдюжины озабоченных пахарей за живым подтверждением обстоятельств Основного Завета. Некогда каждый из них заключал его с царем и шел по жизни, неся в кладовой сознания его утешительную весомость и баснословную выгодность. Отчего-то убудцы не бывали долго сыты одним давним фактом Завета, время от времени у них просыпалась необходимость сверки. Без этого их начинала томить подозрительность, и они постепенно теряли способность к обычному труду. Синдром «скупого рыцаря», убудцу хотелось время от времени спуститься в подвал, к своим «сундукам с золотом», и пошелестеть монетами дорогих слов. Но для этого им требовался особый помощник, эту роль издавна играл обладатель феноменальной памяти Астерикс.

— Карлсон, который живет у четырех старых дубов, отдал молоко пяти коров, три приплода и две сотни яиц в обмен на молочную ферму, что у Маастрихта.

— Норма-ально!

— Джеки Чан с левого берега Холодного ручья, чье поле отмечено по углам черными камнями, отдал двадцать корзин риса в обмен на шахту Распадская, что в Кемеровской губернии.

— Норма-ально.

— Отто с прибрежного хутора, что с липами по южному склону, отдал шесть пар несушек и пару бычков за половину виноградников Массандры.

— Норма-ально.

Имя и условия договора официальным голосом произносил Астерикс, условленное слово полного согласия произносил интересующийся. Слово «норма-ально» очень нравилось убудцам. Оно и в обычной речи мелькало все чаще, как обратил его величество. (Денис повысил себя в звании с переездом на новое место жительства, в самый большой хутор царства.)

В голосе человека-архива слышалась зевота, он любил поспать, а к моменту его пробуждения уже, бывало, выстраивалась нервная очередь.

Денис тоже зевнул. Он лежал на вершине Вавилонской башни и смотрел в почти абсолютно чистое небо. Хоть бы косячок журавлей, промелькнула где-то глубоко мысль, и он подумал: как давно она такая уже и не мелькала.

Денис сел на широком ложе из приятно пахучей травы. Рядом стояла Клеопатра с тыквой, полной холодной простокваши. Выпил с наслаждением, хотя похмелья почти не чувствовалось, как всегда. Шумно отрыгнул, зная, что эта часть утреннего ритуала радует придворных, для них с этого звука стартует очередной день в жизни счастливого Вавилонского царства. Наверно, они отмечают про себя: большой барин в порядке, живем дальше.

Минуло три урожая, прежде чем Денис обнаружил, что абсолютно некуда складывать полученное от граждан в порядке исполнения выгодного для обеих сторон Завета: мешки с рисом, яйца и фрукты.

И он затеял строительство плетеного дворца с обширными складами на облюбованном холме в среднем течении Холодного ручья. Хутор, не очень долго смущаясь, назвал Вавилоном — а чем, кроме как центром как минимум половины Убуди, ему предстояло стать? Лучше всех других он подходил для роли «столицы»: обширная площадка на высоком месте, с возведенной башни отлично просматривалась панорама почти всего острова. И белая скала с грязным жертвенником, и верхушки деревьев над «верфью» инженера Ефремова, и не занятые зарослями «предгорья», где можно было в будущем отстроить новые просторные закрома и загоны для «царского» скота, — все было как на ладони.

Кроме того, здесь было немного прохладнее, чем на старом месте, или Денису так казалось, что в данном случае одно и то же.

Половину здешних хижин Денис придумал соединить в одно помещение, на манер олимпийских колец, если смотреть сверху. Из середины этой конструкции и выплели ему местные умельцы башню высотой метров в шесть, с платформой наверху, где была удобная лежанка с толстым слоем мягкой травы. Однажды во время строительства ударил дождь, так что над платформой возвели еще и обширный зонт из пальмовых листьев.

Работники учились строительству сооружений, превосходящих размерами обычную хижину, прямо по ходу работ, поэтому воздвигнутое строение ни изяществом форм, ни особой устойчивостью не отличалось. Оно скрипело во множестве мест, башня пошатывалась, ее укрепляли то в одном месте, то в другом, но в целом жить было можно.

В «нижних залах» он поместил своих женщин: то ли гарем, то ли эскорт, то ли колония нянек и уборщиц. Всем из тщеславия, — он это признавал в разговорах с собой, — были присвоены очень звучные имена. Мария (имелось в виду, что Стюарт), Нефертити (неимоверно вертлявая девка) и Клеопатра (названная так за очень короткий нос). Взяв из рук правителя опорожненную тыкву и получив дежурный, предельно неэротичный шлепок по ягодице, «египтянка» отправилась вниз по лестнице.

Кроме «историчек», были и «музы». Эрато — девушка с особо выдающимися формами, к использованию которых его величество так ни разу почему-то не прибегнул, Терпсихора — дама с очень сварливым характером, Полигимния — чрезвычайно болтливая особа. Были и еще, имена его величество путал, но они не забывали поправлять.

Это скопище жило своей подспудной жизнью, которой его величество интересовался очень мало, получая из «подвала» и необходимые, и надуманные услуги. И явно скопищу жизнь эта нравилась; девицы, отобранные в гарем, за несколько недель пребывания в нем изменились явно в лучшую сторону — то ли отъелись, то ли помолодели.

Опершись локтями о перила, правитель Вавилона любовался своим Вавилоном. Куча черт-те чем занимающегося народа, снуют, лежат, болтают, плетут, кто-то даже плачет. Всегда мечтавший о большой семье, его величество наслаждался размерами своего двора.

В хижинах, не ставших непосредственно дворцом, в тени развесистых деревьев без названия расселились те, кого можно было называть свитой. Там был Бунша, совершенно вошедший в обязанности завхоза, отрастивший себе значительную строгость и нередко начинавший гонения на то, что казалось ему беспорядком. Под одной крышей с ним проживал кудрявый, как бы в подражание обросшему гривой и бородищей белому правителю, мужчина по имени Помпадур. В его обязанности входило сканирование эротической поляны всей Убуди. Пресыщение пресыщением, а вдруг где-то на дальних хуторах затерялась красотка? Правда, его работой царь был в общем недоволен: большей прыти и самоотдачи он хотел бы от своего чиновника по эротическим поручениям. Давно бы выгнал, если бы было кем заменить. Этот наивный кудряш был, кажется, единственным убудцем, хоть в какой-то степени понимавшим смысл навязанной миссии. От искренней невинности прочих просто тошнило. Смысл сальностей и скабрезностей только до Помпадура доходил, и то лишь иногда и не с первого раза. А пошлость — продукт, возникающий при некотором все же взаимопонимании сторон. Интимный лакей, таким образом, поддерживал в рабочем состоянии отдушину для добычи минимального количества пошлости, той смазки, без которой скрежещет и искрит машина естественного существования.

В оставшихся хижинах его величество поместил с десяток аборигенов, попавших к нему в полную «финансовую» зависимость и на полное довольствие и теперь выполнявших роль ленивой дворни, скверной полиции, а в дальнейшем, как надеялся Денис, кой-какой армии. Их заложенные в «банк» Астерикса участки отошли к более осмотрительным соседям, откуда половина урожая шла в царские закрома.

Его величество гордился тем, что из первого естественного местного закона, гласившего: все, что угодно, из находящегося здесь, на Убуди, может быть обменяно на обещание чего угодно «там», то есть в будущей жизни, он вывел силой изворотливого ума второй, ставший главной движущей силой государственной жизни Вавилона. Смысл его был таков: дороже всего оплачивалась «золотыми словами» продукция, взятая из регулярных подношений на жертвенник белой скалы. Он не лез к аборигенам с атеистической пропагандой, мол, зачем вы тащите на горную помойку результат своих трудов, ведь никаких сверхъестественных сил нет на острове и не бывает нигде. Хотите отправлять культ — отправляйте, но вот вам богатая альтернатива: практически бездонная яма обещаний. И эта яма перевесила ту, что у большого каменного пальца. Поток к жертвеннику стал редеть, со временем превратился в ручеек. Хотя и не прерывался совсем. Убудский народ усвоил, что можно жить не только для культа, но и для себя.

Вторым законом его величество добился сразу ряда выгод. Во-первых, его авторитет как минимум сравнялся с авторитетом той таинственной силы, что регулярно гоняла дикарей к камню; во-вторых, дала ему явное преимущество перед товарищем инженером, который по причине недостаточной сообразительности или атеистической косности своего характера (что было вероятнее) до этой меры не додумался. Что мешало товарищу Председателю, так он теперь звался, вешать лапшу на убудские уши, понять было трудно. Не хотел прибегать к обману? Ну что ж, хочешь идти трудной дорожкой — иди.

В настоящий момент его величество продумывал набор мероприятий, с помощью которых можно было бы поработать над некоторыми особенностями психики аборигенов. Их блеклая, коровья невоинственность в общем и целом устраивала его. Именно на этом фоне нервное и капризное его самоутверждение прошло как по маслу. Но в некоторого рода делах, задуманных на будущее, она могла стать препятствием, и господин аниматор раздумывал, как ему переформатировать ментальную платформу туземцев, дабы они стали способны на то, на что изначально способны не были.

На этих дорогах могли встретиться трудности. Его величество помнил, с каким трудом ему удалось внедрить у себя на дворцовой кухне приготовление рыбы, брезгливость Бунши и всех этих Клеопатр. Но внед­рил же.

На очереди цыпленок!

Да и не только в цыпленке дело.

Председатель корпит в темном лесу. Долбит лодку, принудил крестьян к промышленному труду, по-своему формирует облик нового человека. И на что будет готов этот новый человек, остается только догадываться. Приходилось думать, кого ему противопоставить.

Для скрашивания скуки, пока не произошли события на берегу, о которых будет рассказано скоро, его величеству нужна была, конечно, и человеческая кунсткамера. Но никого, хотя бы отдаленно похожего на приличного шута, здесь не отыскивалось, о фокуснике или шпагоглотателе можно было только мечтать. Так, жили на царских хлебах придурки, показавшиеся забавными в какой-то момент: наконец-то проморгавшийся де Голль; к нему в пару, следуя банальному принципу дихотомии, он подселил губастого толстяка, также недавно выздоровевшего и названного — угадайте с трех раз — Черчиллем. Одно время они ему надоели своей обнаружившейся после выздоровления заурядностью, и он захотел прогнать их на дальние хутора, но они однажды подсказали ему гениальную развлекательную идею — карты. Играли они, конечно, не в карты, когда он за ними подсмотрел, а были это банальные камешки, и тут уж он сам развил богатейшую идею. От примитивных костей — к преферансу. Нашлись растения с достаточно прочной, шершавой листвой, пригодной для нанесения знаков. Обратил внимание его величество и на то, что партнеров очень заинтересовал момент писания «пули». Им нравилось, что сыгранное фиксируется, и они с сожалением наблюдали, как после каждой партии пуля стирается царской подошвой.

В благодарность за невольную подсказку он сделал их первыми своими партнерами и — удивительное дело — не ошибся с выбором. Старики быстро и неплохо усвоили смысл карточной игры и не только в обыкновенном «дураке» вдруг выказывали неожиданную изобретательность и ловкость. Царь побожиться мог, что не учил их тому и этому, навык сам пер из глубин натуры. Они постигали карточные правила с той же опережающей легкостью, как дети осваивают компьютер. Оставалось признать, что они или были заядлыми игроками еще до того, как заболели, или что карточная игра работает по глубоким природным правилам, данным всякому человеку априори.

Чтобы составить «игру короля», требовался еще один партнер. Хотел его величество привлечь к столу человека, пользовавшегося его самым большим доверием, — Афрания, но тот уклонился, и, надо признать, правильно сделал: хорош начальник тайной службы, торчащий все вечера на самом освещенном пятачке государства. Вечерами, украшенный пучками светящихся веток, «игровой стол» ярко смотрелся в небе Вавилона. Афрания он «обрел» случайно — вдруг обнаружил, что за ним по пятам следует какой-то худой, особенно чернокожий молодой человек, и сначала решил, что это шпион Председателя. Но требовательный допрос позволил сделать вывод: следит этот человек просто по склонности своей натуры, а не в чьих-то интересах. Глупо было не использовать такую яркую личность не по назначению, среди дикарей так мало было людей с выраженными склонностями.

Первый утренний доклад, по сложившейся традиции, принадлежал Помпадуру. И почти никогда не содержал ничего интересного. Помпадур высматривал, не появилась ли где новая, еще не попавшая в сети сладострастного царского воображения привлекательная убудка. Это была реальная проблема, пресноводные гаремные рыбы его почти сразу же после первого контакта переставали волновать, а наслаждаться женским телом хотелось. Спасение было только в расширении ассортимента. С этим было сложно. То, что Помпадур рекомендовал, слишком уж не подходило его величеству. Надо сразу сказать: ни о какой педофилии не могло быть и речи. Дети обоих полов его не интересовали. Можно ли было поставить это царю царей в заслугу, трудно сказать. Вот если бы у него такая склонность была, а он ей не поддавался, — другое дело.

В общем, его величество сексуально скучал, набравшись посильнее, иной раз устраивал себе гаремный гон с выкрутасами, но чем дальше, тем реже.

Второе задание заключалось в том, чтобы просто отыскать хотя бы пару убудцев, ведущих нормальную половую жизнь. Ему казалось, может и безосновательно, что с этими людьми у него мог бы возникнуть какой-то человеческий разговор. Все же, как ни крути, человек — это хомо совокупляющийся, все остальное — здешние островные дикости.

И, надо сказать, какие-то основания для царских ожиданий были. Он вспоминал иной раз о Мамаше и будущем футболисте. Значит, в принципе кто-то на острове вступает в половой контакт.

И как-то раз повезло — утренний Помпадур, вместо того чтобы, как всегда, разводить виноватыми руками, радостно заявил: есть! На очень отдаленном хуторе, где живут всего лишь несколько человек, есть один, — Денис видел собственными глазами, — который делает с женщиной то, что любит делать и его величество.

— Веди его сюда, и немедленно!

Феномен был доставлен и внешним видом произвел на его величество сильное, хотя при этом и неприятное впечатление. Обликом в общем-то почти стандартный убудец. Но какое-то неуловимое отклонение от местной расовой нормы в нем просматривалось. Подобное его величеству приходилось видеть только у самых старых, больных стариков, готовившихся умереть. Можно было подумать, что они готовятся умереть в какой-то конкретный национальный тип. У людей просто преклонных лет такого не наблюдалось никогда.

Но главное — взгляд! Слишком осмысленный, слишком предубежденный, таящий что-то про себя. И это не туполобая инертная убудскость, как у других, это скорее индивидуальная тайна.

Его величество назвал этого человека Петронием. Почему? Он был, по его мнению, похож на Петрония. Чем? Отстаньте! Похож, и все!

Попытка разговорить парня ни к чему не привела. Он не хотел раскрываться, но опять-таки совсем не по тем причинам, по которым это делала какая-нибудь Параша или Мамаша.

Это была частная, а не расовая скрытность.

— Будешь играть со мной в карты.

От этого он не отказался. Но тут обнаружилась большая и конечно же опять необъяснимая странность. Де Голль и Черчилль, составлявшие «игру короля», выразили сильнейшее нежелание садиться с новичком за один стол.

— В чем дело?! — был задан всем один нервный вопрос, никакого ответа ни от одной из сторон не получивший.

По-хорошему надо было встряхнуть этих уклончивых гадов и любой ценой докопаться до зарытой тут собаки. Денис чувствовал, что в этот раз он стоит перед той самой тайной дверью, за которой спрятан большой кусок здешней тайны. Но его величество, в отличие от господина аниматора, был не расположен к крутым разборкам в это утро. Отложим следствие с пристрастием. Разберемся позже.

А пока Петрония поместили в спецхижину, уже давно предусмотренную его величеством для подобных случаев.

Это была тюрьма. Там не кормили. Там уже сидела известная Мамаша. Она была наказана за то, что потеряла ребенка.

— Где мальчик?

— Не знаю.

— Когда он исчез?

— Не знаю.

— Вчера держала на руках?

— Держала.

— Спать легли рядом?

— Рядом.

— Где он?

— Не знаю.

Причем Дениса не оставляло ощущение, что женщина отвечает искренне, это очень нервировало и одновременно связывало руки. В тюрьму! Так мамаша стала первой арестанткой. Когда ее уводили, его величество в сердцах крикнул ей, что сын ее никогда не будет играть за «Манчестер Юнайтед», и тут эта пребывавшая в устрашающем душевном равновесии дама разрыдалась в голос.

— Вот заведу себе палача, тогда попляшете! — крикнул Денис так, чтобы всем было слышно.

Надо, наконец, понять — подданные или на самом деле не понимали, о чем речь, или очень хорошо притворялись, что не понимают.

Ночью его величество созрел для решительных, может быть, даже карательных действий, но на следующее утро выяснилось, что Петроний исчез. Запоры, — а царь царей сам позаботился о том, чтобы они были в порядке, — не были взломаны изнутри. Плетеные стены нигде не проломлены. Стражники, двое увальней, спали у порога, так что почувствовали бы, как таинственный пленник пытается выбраться вон.

Расследование ничего не дало. Совсем все запутывал тот факт, что Мамаша, проводившая ночь в соседней камере, не воспользовалась тем способом, которым воспользовался Петроний. Храпела, корова, всю ночь.

— Афраний, ты обыскивал остров?

— Да.

— Где Петроний?

— Его нет нигде.

— Он у Председателя?

— Его там нет.

— Так где же он?

— Не знаю.

Дело пришлось сдать в архив, как и дело об исчезновении мальчика. До лучших времен. Оставалось надеяться, что само как-то всплывет объяснение, как уже не раз бывало с другими историями.

Жить на Убуди — значит терпеть удивительное и необъяснимое.

Хрен с ним, потерпим.

Было потом еще два случая со странными роженицами: сегодня детка есть, а завтра как будто и не было. Его величество равнодушно суммировал эти факты к другим в одну графу к другим таким же. Дети, надо полагать, были делом Петрония.

Теперь можно было перейти и к реальным делам.

— Давай, Афраний, что там у тебя на сегодня.

Тема у начальника тайной стражи была одна, но неисчерпаемая. Он держал под внимательным и неусыпным контролем деятельность сопредельного государства. Глиняная Колоссия, или Говняная Колхозия, так ее называли подданные вавилонского царства по требованию царя царей, была неутомимым поставщиком новостей с самого начала своего парадоксального существования. Если Вавилония тихо, сонно богатела, то «страна дураков» находилась в состоянии постоянных дурацких поисков и в производстве никому не нужных достижений.

Началось все с керамики.

Традиционный убудский уклад не предполагал никакой посуды, кроме древесной. Подносы из коры волосатого дерева применялись при всех хозяйственных процедурах, благо запасы коры были неограниченны. Вместительных тыкв в лесу имелось бессчетное количество. Товарищ инженер основал у себя гончарный круг и выпустил на Убудь значительно более привлекательную и, главное, обожженную продукцию.

И что?

И ничего!

Горшки у товарища инженера были отменные, а молока было больше — и намного больше — у господина аниматора.

Объяснение простое: идеология. В основе любой общественной формации лежит некая идеология, отцеженная из духовно-образного облака соответствующей религии. Так, капитализм, как известно, — материализованный результат духа протестантизма, а, скажем, российский социализм — земная проекция небесного православия.

Это если очень грубо. А на Убуди пока было не до тонкостей.

Так вот, пока товарищ Ефремов поражал микроскопические мозги своих камрадов частыми, но мелкими открытиями, господин Лагутин эксплуатировал коренную особенность найденного на острове народа — их фантастически прочную веру в то, что последующая жизнь неизбежна и к ней можно как следует подготовиться уже здесь. Делая взносы в валюте, имеющей хождение в сегодняшней реальности, — куры, коровы, зерно, — ты мог получить векселя, пусть всего лишь словесные, на активы, уже в огромном количестве заготовленные «там».

Мировоззрение, построенное на твердых идейных основаниях, одновременно и устойчиво, и благодушно.

Товарищ инженер с его мелкотехнической изворотливостью смешил вавилонского царя. Если твоя глобальная идея глупа, не спасет пошаговая ловкость.

Афраний с самого первого дня докладывал своему шефу, что происходит в особых районах идеального государства. Инженеру, как он и жаловался в свое время, не было позволено вырубить необходимое количество деревьев для сооружения плота. Экологические табу, кем-то (Денису давно уже было плевать, кем именно) ввинченные в бошки убудцев, не позволяли курочить физиономию острова. Даже выпотрошить рыбку было тяжелейшим переживанием для верноподданнейшего Бунши, а уж зарезание петуха — отдельный умопомрачительный рассказ.

Центральной идеей правления товарища инженера, понятно, стала идея побега с острова. Но обнародовать ее он не мог. А если и обнародовал, то не смог увлечь ею массы. Убудцы не желали лезть в воду ни под каким видом. И уплывать с Убуди не желали. У них была своя форма «ухода», пока науке неизвестная. Значит, только группа технических фанатиков могла очароваться идеей постройки корабля. Да и от них товарищ инженер скрывал истинную цель строительства, радуя разными попутными кунштюками. Остальных приходилось заставлять трудиться из-под палки.

Вокруг фигуры инженера сложилась парадоксальная атмосфера из смеси энтузиазма и саботажа. Команда профессионалов клубилась вокруг него, впитывая разные мелкие технические новости и забавляясь ими по своему усмотрению, остальная же масса все так же трудилась на полях и сборе фруктов, чтобы подношение в день шабаша не стало скуднее. При этом им еще приходилось отрабатывать на строительстве с кремневыми долбилами. Сами они на «верфь» не особо стремились — значит, пришлось выводить породу надсмотрщиков, которые получали пайку за то, что тащили крестьян на стройку, для полевых работ у надсмотрщиков не было ни времени, ни желания.

Почему же Председатель не отменял систему подношений? Ответ простой: нечего было дать взамен. Аборигенам нужна, как это ни забавно, вера во что-то. Лучше, если это конкретно — пару бензоколонок на МКАДе он им предложить не мог или там долю в Черкизоне, совесть, видите ли, не позволяет, поэтому разрешал отправлять привычный культ. Даже урезать его у него не получалось, даже это можно было устроить только с помощью рванья, а инженерная душа блистала чистотой.

Вавилонская идеология работала как часы. Его подданные, чтобы прикупить себе еще немного обеспеченного будущего, легко сокращали подношения в яму в день шабаша. При этом, надо заметить, ели от пуза и были благодушны. В торг шло только излишнее. Закрома вавилонского царя наполнялись запасами. И он не жадничал. Когда какой-нибудь «проторговавшийся» хуторянин являлся к нему с голодающим видом, ему отпускалось. И крупы, и молока, и любого прочего. Первый раз за просто так, потом наступал перерасчет — «тамошние» активы изрядно подрезались.

Астерикс в силу своей исчерпывающей памяти все досконально запоминал. Его величество довольно быстро сообразил, что в данной области должен быть порядок. Убудский капитализм — это учет и перерасчет. Урезание уже словесно выплаченного было очень важным моментом, укрепляющим доверие ко всему институту специфического товарообмена. Если только валить и валить в будущее со словесного самосвала, доверие к методу может исподволь подточиться.

Его величество любил послушать рассказы начальника своей тайной службы о метаниях правителя Колхозии.

Инженер вынужден был думать над новыми методами изготовления первобытных рубил, искал сорта более подходящего камня — но тот, что хорошо слоился, и крошился хорошо. Работа шла медленно. Выжигание тоже не давало решительного результата. Горючее на острове водилось годное лишь для фейерверков, а чтобы сделать уголь, пришлось бы пережигать другие деревья, что было изначально неприемлемо.

Его величество помнил, как Афраний доложил ему, что инженер в отчаянии сломал лезвие швейцарского ножа, нанося истерические удары по угрюмому убудскому бревну. На радостях была откупорена бутылка шампанского.

Откуда, кстати, шампанское? Давно пора сказать. Был шторм, и затонувший катер из прошлой жизни заметно переместило под водой к берегу. Его величество обнаружил это во время очередного купания, и его бар теперь был постоянно полон.

Да, так вот, почти круглосуточно рыскал инженер по острову, и даже ночью ему не было покоя, по словам Афрания. Ночью начальник стражи иногда все же спал, поэтому какие-то из передвижений инженера оставались неизвестны, но это мало волновало его величество, основная картина была слишком ясна.

— По твоим глазам вижу, Афраний: у нас неприятности?

— О, царь царей, теперь наконец стало ясно, для чего этот недостойный расставляет на полях разрезанные бутылки на шестах.

— И?

Давно уже было известно, что идет тихая, скрытая, но упорная охота людей инженера за пустыми бутылками из-под колы. Особенно ценятся двухлитровки. За них, как стало известно, председателем обещана солидная пищевая премия. Такое поощрение лишний раз доказывало, что колхозники недоедают.

Так вот — тайна бутылок раскрылась. Разрезанные тем самым швейцарским ножичком в толстой части, распотрошенные на мелкие полоски и насаженные на длинные ветки (его величество однажды видел такое устройство, прогуливаясь вдоль пограничного ручья), они предназначались не для украшения полей, а выполняли роль пугал, но не для птиц (что понятно, редкие местные птицы сидели в рощах и бездумно щебетали от вечной сытости), а для кротов.

— Кротов?

Именно!

Его величеству не раз приходилось слышать, что эти слепые зверьки являются главными врагами убудских урожаев, и если бы не они, те были бы вдвое тучней.

— То есть...

Да, да, да — нерезкие местные ветры, попадая в пластиковые шевелюры, производят через гибкие прутья такое сотрясение почвы, что перепуганные кроты бегут с полей за Глиняным ручьем, переправляются по упавшим в ручей веткам и начинают терроризировать поля честных вавилонян.

Соответственно, растут урожаи на колхозных нивах и большее количество рабочих рук хватается за тупые каменные тесала и большее количество работяг тащится на нелюбимую стройку.

— Как там, кстати, дела?

Афраний честно признался: подойти вплотную к «верфи» не в его, а значит, и ни в чьих силах. Верфь называют «спецобъект», верные техники стерегут лодку и даже придумывают хитрые ловушки, способные навредить здоровью любопытствующего.

— А наши урожаи падают?

— Упадут, если ничего не предпринимать.

Его величество потер переносицу указательным пальцем. Неприятно не то, что слепые вредители перебегут сюда, а то, что убегут оттуда. Здесь падение урожаев, а там, значит, рост. А вот рост количества сытых в Колхозии опасен. Лишние руки тут же будут переброшены с полей на «спецобъект».

Его величество, кряхтя, переменил позу. А что страшного в том, что Председатель построит свою лодку?! Чего мы тут дергаемся? Уплывет или не уплывет — еще неизвестно. А вот наступление каких-то новых времен гарантировано после окончания работ на верфи. Ждут новых времен те, кто не удовлетворен нынешними.

Погоди, его величество успокаивающе погладил себя по голому колену, так ты что, свыкся с этой жизнью настолько, что не хочешь ее менять?

Не совсем так, хочется дождаться появления поискового вертолета или катера в режиме относительного благополучия. А непрерывная истерическая деятельность Председателя подтачивает статус-кво.

Пришлые кроты ярятся и бунтуют на полях Вавилонии, продолжал рассказывать Афраний. Таранят своими норами подкорку почвы. Пользуются тем, что даже в пойманном виде рискуют всего лишь быть выброшенными за пограничный ручей. То есть ненадолго и с возможностью въехать обратно.

— Таджики! — усмехнулся его величество.

Хорошо было бы издать звучное повеление: смерть нечестивым расхитителям святого урожая! Так ведь сердобольная толпа не кинется исполнять его, а станет отлынивать от исполнения. Достаточно вспомнить того первого петуха. После его безголовой беготни по столичным площадям сильнейшая прострация подавила нервы народа, и густая тихая паника два дня царила на холмах вдоль Холодного ручья. До сих пор, чтобы зарезать курицу, необходимо заранее готовить общественное мнение и подпаивать колой специальную палачку Гильотину. С этим рано или поздно придется что-то делать, но не прямо сейчас. Еще придет время забивания теленка, и не ради вырезки. Надо привести подданных от их извращенного ангелизма к общечеловеческой норме. Нам в пользование даны не только злаки и бананы, но и животная часть земного царства, так что же кочевряжиться? Проливать кровь — нормально.

— Послушай, а ты не мог бы узнать, Председатель режет курей? Для употребления в пищу.

Афраний кивнул:

— Узнаю.

— У тебя все?

— Есть еще новость.

— ?

— Петроний обнаружился.

— Где? Стой, угадаю. Он на «спецобъекте»? Там же, где... — Только сейчас пришло в голову. — Там же, где наши краденые детки. Председатель ворует их, чтобы вырастить из них идеальных пионеров-комсомольцев. Бред, конечно. Сколько времени нужно, чтобы они выросли? Но ведь больше им скрываться негде. — Его величество нервно хмыкнул, его забавляла работа собственной мысли. — Так что там с Петронием?

Выяснилось, что его величество прав лишь отчасти. Означенного Петрония можно видеть в районе верфи, и ночует он, скорей всего, там, но нынешним утром он попался на глаза и на берегу, причем за преступным занятием. Напротив того места, где под тонким слоем воды покоится известный катер.

— Нырял, говоришь?

— Так точно.

— Так он откуда куда перебежчик? Отсюда туда или оттуда — сюда? Катер по-любому — на нашей части побережья.

— Именно так, ваше величество.

— И много нанырял?

— Несколько бутылок. Две с колой, больших, и одна бутылка виски.

— Это ему зачем? Хотя понимаю — для нового шефа. С колой все понятно — усиление системы башен на обитаемом кротами острове, да и фонд поощрения старательных техников, а вот вискарик... Да чего это я, горючая вода! Выжигать он будет нутро своего дерева, правильно?

— Не будет, — сказал Афраний. — Мы отобрали у него все.

— Да-а, хвалю. А кто это — «мы»?

К Афранию прибились двое добровольных помощников.

— Что, прямо так напали и вырвали из рук? — с надеждой поинтересовался его величество.

Оказалось, не совсем так. Новички проявили ограниченную боевитость. Дождались, пока Петроний оставит добычу на берегу и снова полезет в воду, и стащили эту добычу.

— Жаль, хотя и это немало. Надо их наградить. Позвать, назвать и наградить.

Они получили имена Фуше и Пинкертон и к ним по большому круизному лайнеру.

— Если бы вы еще и в драке себя показали, я бы вам еще по два «Михаила Светлова» выкатил. Председатель переходит к явно враждебным, пусть пока и ограниченным, действиям. Это он подослал перебежчика. Надо нам ставить на ноги свои вооруженные силы.

Он не успел продолжить тему, под ложечкой ёкнуло: то есть как нырял?

— Так он нырял, Афраний. Отплывал от берега и нырял?

— Так точно.

— Легко так с разбега и туда?

— Нет, он очень осторожно. Он долго стоял на берегу, он не решался. Потом зашел чуть-чуть, потом глубже...

— Понял. Кстати, а почему вы его самого сюда не притащили, ты ведь знал, как он мне нужен? Ладно, не вешай голову, знаю, что для таких дел ты не приспособлен. Высматривай дальше. Мне бы очень хотелось, чтобы на верфи у товарища Председателя нашлись наши детишки. А если бы тебе удалось заманить сюда Петрония... Я очень хочу перекинуться словечком с этим ныряльщиком. Держи постоянно человека на берегу или даже двух, пару зорких соколов, было бы неплохо схватить людишек Председателя или, как подарок судьбы, самого, при нарушении границы.

— У него есть друг.

— У дяди Саши? У Председателя?

— У Петрония.

— ?

— Маленький хутор у самого края ежевики, где Петроний жил раньше.

— Почему думаешь, что там его друг?

— Раньше они держались вместе.

— Это не обязательно дружба, как показывает практика. Но в любом случае тащи сюда. Один Штирлиц здесь, другой там.

 

2

— Вы откуда, дорогой мой? С лондонской биржи. У вас паника? У всех паника? Какой у вас смешной английский, я вас почти не понимаю. Что-что? Барон Ротшильд стоит посреди торгового зала и ждет известий с поля боя? Какого, извините, поля? Ах, Ватерлоо! И каких известий? Да-да, все хотят знать, чем все кончится. А почему барон Ротшильд в центре внимания? Ах, у него курьерская служба лучше королевской? И если начнет продавать, это будет значить... да-а? Нет-нет, я вам скажу все как есть. Я сейчас как раз парю над полем боя. Ну что я вам скажу — Блюхер не успел. А Груши, красавец, успел. Веллингтон бежит, Ней его преследует и рубит в капусту. А-а, вот видите, и барон... что он делает? Продает? Что я вам говорил!

Его величество сунул телефон на место. Поведение Ротшильда осталось ему непонятно, да и черт с ним, покупает, продает — что там творится в башках этих спиритических психов. Что это спириты, он уже не сомневался. Дети пропадают, спириты чокнутые прозваниваются, ой, как много придется тут выяснять, если все же какая-то цивилизация дотянется до этого островка. Денис почувствовал прилив патриотического чувства, как будто ласковая корова лизнула край души. Ему захотелось, чтобы Российская академия наук пришвартовалась тут с экспедицией на корабле «Мстислав Келдыш» или хотя бы на дизель-электроходе «Обь». Что вам эта вечная Антарктида? Льды полежат. А вдруг это все же инопланетяне? Перебарывая естественное для нормального человека отвращение к теме инопланетного вмешательства в земную жизнь, он позволил себе представить, что «пикник на обочине» закончился не кучей технического мусора, а стряхиванием на затерянное пятно суши того, что осталось после космического аборта.

Но вернемся к реальности.

— Почему такие постные рожи? Где дружок Петрония?

Афраний вздохнул:

— Не пошел.

— Что значит «не пошел»?! Вы сказали ему, кто зовет?

Его величество с трудом подавил приступ самой настоящей царской ярости. Надо разделить две вещи, попытался объяснить он себе. С одной стороны, это, конечно, бунт против власти, с другой стороны — это очередное проявление обычной убудской косности, против него, правителя Вавилона, вроде и не направленной. Если этот баран не знает, что царя надо слушаться, то какой смысл на него за это гневаться?

— Иди и приведи.

Начальник тайной стражи выразительно и долго поглядел на своего царя.

— Иди. И можешь не возвращаться без этого друга.

Афраний медленно развернулся и пошел вон с хутора, Фуше и Пинкертон потянулись за ним.

Хозяин башни подошел, по своему обыкновению, к перилам и, опершись на них, окинул взором свою столицу. Привычная картина. Сказать, что радующая глаз, конечно, нельзя, но все же будем объективны, господин царь царей, жить можно. Ко всему подлец человек привыкает. Его величество иной раз любил ругнуть себя «подлецом» или как-нибудь даже и позлее, любил сам с собой пофамильярничать; имело место небольшое раздвоение личности, что ли. Возвращаясь на время в психологическую шкуру Дениса Лагутина, он получал большое удовольствие от возможности искупать «правителя Вавилона» в едкой иронии.

Вместе с тем возвращение из шкуры простого аниматора в заштатном отеле, да еще и потопившего катер с товаром для бара, на вершины убудской власти с каждым разом было все более приятным делом.

Перестал он хотеть на «большую землю»? Нет, конечно. Можно сколько угодно себя уговаривать, что ни за что в прежнем мире ему бы не удалось получить всех тех пусть и низменных часто, но сладких благ, которые он имеет здесь, но стоит на боку завибрировать серебряной рыбке по имени телефон, как он уподобляется Робинзону, увидевшему мачты проплывающего мимо корабля. Даже последний, совсем нелепый звонок не избавил его от скрытого томления.

Но пока он здесь, надо быть вполне царем царей.

— Эй, вы!

Поджидая начальника тайной службы, его величество решил заняться армией. Нищие бездельники, что лежали пластом подле хижины Бунши и выполняли по его команде мелкие хозяйственные работы, были, кажется, рады, что правитель обратил на них свое внимание.

— Хотите, дураки, пойти в мою великую армию?

Они встали в неровную шеренгу не по росту, да и не по весу.

Его величество спустился с башни и прошелся перед строем. Что за рыла! Что за коровьи зенки! Вроде ему прежде казалось, что убудский народ как-то посправнее внешним своим видом. Более ладный, что ли. Объяснение одно: это выбраковка. Конечно, справные и ладные не профукали бы имение свое за пару лишних слов. Но надо помнить, что армии всех стран мира формируются из тех, кто не пригодился в жизни гражданской. Будем лепить армию из того, что имеем в наличии, потому что ничего другого в наличие не поступит.

Главное в армии что? Командиры!

Так что начнем с назначения генералов!

А еще лучше — маршалов! Почему маршалов? Армия ведь уже названа Великой, не подполковникам же ею управлять. Да и царю царей прилично иметь в свите солидных людей.

Господин аниматор немного подсмеивался издали над его величеством, но не так чтобы слишком.

— Ты будешь Мюрат, ты — Ней, ты — Сульт, ты — Ожеро...

Маршалов у Наполеона было до черта, так что имен хватило для всех бездельников и уродов.

— Теперь — оружие. Армия может ходить с голой задницей, но не с голыми руками! — Его величеству понравился внезапный афоризм, он даже подмигнул господину аниматору, тот согласно кивнул в ответ. — А где мы возьмем оружие? Сами сделаем? Нет, мы не способны. Только и умеем, что рис набивать в корзины и коров доить с петухами.

Сделал еще несколько променаций перед фронтом армии.

— Бунша!

Дворецкий явился, и с недовольством на лице: оторвали от дел.

— Помнится, у нас был такой мужичок тороватый — Шейлок.

— Не знаю такого.

— Его знает старуха Цокотуха с моего прежнего хутора. Цепкий такой, помнится, упорный. Позови.

Бунша ушел исполнять приказ, а его величество спохватился:

— А где Афраний? Я что, его в полярную экспедицию отправил? Где он?! Помпадур!

— Да.

— Беги и глянь, что там за заноза, где мой начальник тайной службы!

Помпадур отправился, всем своим видом выражая некоторое недоумение.

— Клеопатра!

Теперь перед ним была Клеопатра.

— Чего молчишь?

— Да, чего изволите? — сделала она корявый книксен.

— Все вам надо напоминать. В церемонии как таковой заключен огромный конструктивный смысл, непререкаемый смысл власти воспроизводится в каждом акте соблюдения ритуала.

— Я помню, ваше величество, и все девочки помнят.

— Не забывай на будущее.

— Как можно-с.

— Иди уже!

А мысль насчет торговли с Колхозией не так плоха. Свои бараны, хоть лупцуй их каждый день, пороха не выдумают, а у Председателя наверняка запас каменьев заостренных и дратвы лишней навалом. Можно здесь прямо за дворцом учредить мастерскую, пусть маршалы сидят и вяжут камни к палкам. Копейное дело станет, правда, в копеечку. Председатель не дурак, сразу сообразит, в чем тут дело, и за материалы двойного назначения цену вздерет.

Помпадур и Бунша с Шейлоком появились одновременно.

— Где Афраний?!

— Выполняет ваш приказ.

— Какой?!

— Не возвращаться без друга Петрония.

Его величество закрыл глаза, чтобы попусту ими не сверкать.

— Чего изволите? — спросил Помпадур, вспомнив вдруг о ритуале.

— Иди и скажи, чтобы шел сюда как есть. Нет. Не так. Впрочем... Шейлок, будь пока рядом. Когда я разберусь с этим делом, мы поговорим. А теперь все за мной!

Его величество решительно двинул из столицы.

— Показывайте, как идти к хутору этого капризного друга.

По дороге к армии присоединился и Афраний со своими помощниками, они сидели сразу «за воротами» Вавилона в ожидании, когда разрешится конфликт субординации и традиции.

— Пошли, служака, — махнул ему рукой царь царей.

Скоро он обнаружил, оглянувшись, что за ним следует весь двор. И Асте­рикс, и Черчилль с де Голлем, и даже Бунша, не говоря про маршалов. Да и гарем в полном составе выбрался, так что, если желательно, можно почувствовать себя товарищем Суховым.

Чего им всем надо вдруг?!

Интересно! Почуяли, что будет весело. Бездельники! Риса и зрелищ!

Или решили, что столица переносится?

Ладно, будет вам весело!

Справедливости ради надо сказать, что один человек все же попытался завести с его величеством разговор по делу. Астерикс пристроился справа и что-то талдычил насчет преферанса, насчет записи, что нужна большая поляна, иначе он скоро уже не ручается...

— Ладно, отстань пока, какой преферанс, не до тебя.

— Я не про карты...

— Отстань!

Дело заворачивается серьезное. Может, и не стоило тащить с собой всю эту толпень, только теперь уж икру обратно в баклажан не вставишь.

Друг лежал в тени карликовой пальмы и бросал рисинки птичке, топтавшейся у его пяток. При приближении толпы птичка упорхнула. На лице лежащего проступило неудовольствие.

Его величество повернулся к Бунше:

— Скажи ему, чтобы он встал.

Дворецкий сказал:

— Встань.

— Зачем?

— Он спрашивает, ваше величество, зачем?

— Я хочу с ним поговорить.

Лежащий дождался, когда придет словесная передача от Бунши, и сказал:

— Я могу разговаривать и лежа.

Его величество скосил взгляд вправо. Потом влево. Как воспринимают господа придворные и гарем происходящее? В достаточной ли степени они прониклись пониманием того, до какой степени нагло ведет себя этот троглодит? Или они все еще не понимают смысла ситуации? Им просто интересно, добродушным баранам?

— Я тебе солнце не загораживаю? Может, ты Диоген?

— Это теперь мое имя?

— Нет, ты заслуживаешь имечко с более яркой судьбой. Ты будешь Ян Гус.

— И что мне за это полагается?

— Сейчас узнаешь. Ожеро, Массена, несите сюда вон те ветки, что у костровища лежат. А ты переворачивайся на живот.

— Зачем?

— Потому что я так сказал.

— Я свободный человек.

Его величество кивнул:

— Теперь понятно, что мне нравилось в Петронии.

— Да, Петроний мне говорил, что человек сам решает свою судьбу.

— А он сказал тебе, что такое судьба? Даву, Ней, Макдональд, Мюрат, возьмите его за руки и за ноги, переверните на живот и держите так. Крепко! Если удержите, всем по оливковой роще на Сицилии. Давай сюда эти розги, Ожеро. Обдирай мелкие ветки.

— Что вы будете со мной делать?!

— Держите? А тебе я вот что скажу: сейчас мы будем утверждать твое имя. Ян Гус, он кончил на костре, и сейчас я вместе со своими маршалами буду тебя поджаривать. Поскольку я добрый, то сначала только с помощью розог.

— Я не хочу!

— Да и я не хочу, охота мне в такую жару махать палкой. Но я должен исправить твой умственный вывих. Тебе придется понять, что ты не человек, выбирающий какую-то там свою судьбу, а подданный царя царей и он может сделать с тобой все, что захочет.

С этими словами его величество опустил розгу на коричневую спину. Не изо всех сил, но Ян Гус ойкнул. Признаться, его величество опасался, что эти благодушные животные и боли не боятся — скажем, по той же причине, по которой практически не болеют. Боя-а-тся. И он ударил куда сильнее, потом еще раз и еще сильнее. Свободный человек орал во всю глотку. Никаких гордо сжатых зубов, ни малейшего намека на силу воли и гордость.

— Ты не потомок Камо. Ладно, теперь ты — Сульт.

Маршал взял розгу. Вздохнул, наклонился над исполосованной спиной.

— Чего ты ждешь?

Последовал не удар, а шлепок.

— Не надо мне изображать! Бей! И ты давай, Ожеро! Массена! У него спина должна гореть. Понятно?

Маршалы выполняли палаческие обязанности слишком уж формально.

— Так, ладно, вымогатели, всем по магазину готовой одежды: тебе в Барселоне, тебе — в Милане, тебе — в Страсбурге.

Они попытались продемонстрировать старание — уже кое-что, но в целом — плоховато. Меньше, чем хотелось бы. Сколько угодно риса за золотое слово, но чтобы показать служебное старание — с этим пока напряг. Но будем работать. Палачами не рождаются.

Ян Гус перестал орать, вывернул голову и, кажется, даже попробовал улыбнуться. Политика пряника давала неудовлетворительный результат.

Его величество, приходя в озлобление, схватил Ожеро за локоть:

— Ложись, тогда ложись сам! Начнем обучение искусству повиновения царю царей с тебя.

— Меня нельзя бить.

— Почему это?!

— У меня не такое имя, чтобы гореть.

— Ах вот оно что! А я вам вот что скажу: я не только правитель земель, ручьев, лесов и ваших спин, а еще и правитель ваших имен. Да-да-да, и если захочу, то тебя, Ожеро, дорогой мой, назову...

— Как? — без вызова в тоне, а просто с большим интересом поинтересовался маршал.

— Я назову тебя Иона, и тебя сожрет большая рыба, которая плавает в океане.

— А я не пойду в океан.

— Не-ет, дорогой мой, если твое имя будет Иона, ты как миленький отправишься в океан, и тебя там найдет огромный кит с вот такой пастью. А ты, Массена...

В общем, Янгуса (его стали звать так, слитно) кое-как высекли. Его величество предпочитал считать, что урок подданным преподан хороший. Боли они боятся и больших рыб тоже. Только ведь Ионой больше одного барана не испугаешь. Надо припомнить про запас с десяток хотя бы таких же полезных кличек. Полностью пряник отменять не следует, но и кнут надо отращивать. И с пряником все не просто. Его величество вспомнил, как одному из крестьян пообещал за его телят Джанкойский порт и как он долго кочевряжился, не желая принимать сомнительное предложение. Приходится признать, что бараны имеют какое-то, пусть и не отчетливое, представление о реальных свойствах «того» мира. Надо быть осмотрительнее.

 

3

А камо мы, собственно говоря, грядешим? И зачем вся эта ненасытная до новостей толпа тащится за нами?

Несколькими решительными командами его величество сократил свиту. Гарем отправил в гарем, где гарему и место. Буншу с большей частью свитских погнал вслед за ними, оставил при себе только маршалов и Астерикса, который все порывался завести с ним серьезный разговор.

— Да в чем дело?

— Башка болит, барин ваше величество.

— Чего это?

— Новые слова не влазят.

— И что ты предлагаешь, мне самому все помнить?

Астерикс выразил робкую надежду на тот метод, применение которого наблюдал при игре в преферанс. Что если палкой заостренной начертать обещания для народа на особом участке суши за башней, пусть приходят и смотрят — все на месте.

— Их же всех придется грамоте учить, башка твоя больная. Ты знаешь, что такое грамота?

Выяснилось, что Астерикс все продумал: никакой всей грамоты каждому отдельному убудцу знать не понадобится; каждый отдельный убудец просто запомнит конкретные очертания своей персональной записи, и запомнит твердо, и не позволит, чтобы хоть одна-единственная черточка стерлась из записи.

— Скрижали, блин! — воодушевился его величество. — Ладно, вернемся — покумекаем. А вот сейчас прямо мы куда движемся?

Ах да, его величество вспомнил, что собирался посетить берег — то место, где поймали с поличным Петрония.

Его величество ускорил шаг. И почти сразу наткнулся на препятствие. И сразу же понял — что это.

Мегалит. То есть календарь.

На огромном куске ракушечника, торчавшего меж двумя пальмами, виднелись нанесенные куском более острого камня вертикальные риски. Надо понимать, дни. Дни были сгруппированы в недели, те в свою очередь в месяцы. Можно подсчитать, сколько времени прошло с момента кораблекрушения.

Его величество посчитал.

— Ерунда какая-то.

Выходило раза в два меньше, чем должно было бы по его ощущениям.

— Нет, не может быть. Убудь, конечно, остров особенный, но чтобы у двух людей так не совпадало ощущение времени...

Маршалы, Астерикс и Афраний стояли рядом в полнейшей безучастности. Вряд ли было что-то на свете, что интересовало их меньше, чем время, — так можно было истолковать выражение их коричневых рож.

— Афраний!

— Чем могу служить?

— Кто это делает?

— Приходят сюда из-за Глиняного ручья.

— Каждый день?

— Не знаю.

— Что значит «не знаю»?

— Не было велено следить как следует. Если только случайно увижу.

Это правда. Председатель затеял календарь еще до раздела имущества и даже до появления идеи раздела. И уже теперь есть традиция, что главные часы острова работают на территории Вавилонии.

— Время на нашей стороне! — усмехнулся царь царей.

— Не мешать им? — спросил Афраний.

— Сюда пусть приходят, а на берег, к катеру, — никогда! Держи это место под присмотром. Постоянно.

Вроде бы порядок в этом вопросе был наведен, но порядка в сознании не образовалось. Никак не укладывалась в голове мысль о том, что для него и для Председателя время движется по-разному. А что, если не только субъективно, но и объективно?

Чушь? Какой-то специальный хронотоп для престарелого правителя Глиняной Колоссии!

Вообще, весь этот остров, если вдуматься, полнейшая чушь!

Но по-любому он, царь царей, передвигается по ручью здешнего времени быстрее своего коммунистического конкурента.

Свойство молодости или просто отдельное, ни с чем не связанное свойство.

Жалоба Астерикса появилась вовремя. Рядом с дворцом будет устроен сначала календарь, а потом мы рядом припишем и архив.

Ладно, еще вернемся. Теперь — катер.

Того шторма, что подвинул железную посудину к берегу, его величество не запомнил — видимо, дело было ночью. В любом случае это очень кстати. Надо поставить настоящую охрану, а то люди Председателя повадятся. Им и пластик нужен, и топливо.

Его величество величественно сплавал к подводному складу и шумно нырнул. Добыча была замечательная. Вместо колы, правда, «спрайт», но к нему шампанское французское, пара пакетов дешевого испанского столового и две бутылки скотча «Чивас» и «Джек Дэниэлс». Еще орешки, оливки, темные очки, упаковка кремов от загара.

Попробовал, хотя и без фанатизма, поманипулировать маршалами на предмет загнать их на подводные работы. Уперлись сразу и окончательно. Обещал много, баскетбольные клубы к примеру: бери «Чикаго Буллз», сплавай и бери. Никто ни в какую. И даже новых страшных имен не испугались. Начал с Дантона и Сен-Жюста, а потом дошел до Джордано Бруно и Лазо, это маршалов не сломало, хотя он весьма живописно изложил им обстоятельства гибели первых носителей.

Расстраиваться сильно не стал. Отрицательный опыт — тоже опыт. Океана они боятся больше, чем страшных имен. Что ж, будем знать. А они пусть знают, что у него немало козырей в рукаве на будущее.

Домой его величество шел почти в благодушном настроении. Потрудился на царском поприще на славу. Выпорол кого следует, кого нельзя не выпороть, иначе какое же у нас тут царство. Принял к рассмотрению поступившую от представителя ответственной элиты идею — перейти от голосовой фиксации текста Большого Завета к начертательной. Он же, царь вавилонский, не самодур какой-нибудь. И вообще, если вдуматься — наверно, есть что-то смягчающее в самом воздухе острова, можно, конечно, думать, что тайное лекарство для души впрыскивается каким-то прибором, как кислород в аквариум. Но ведь не исключен и другой вариант: врожденное непротивленство и добродушие аборигенов оздоровляет общую атмосферную ауру. Объяснение не очень-то научное, хотя как глянуть. Вот, к примеру, известно, что на планете миллиард коров, каждая корова в сутки выбрасывает в атмосферу пятьдесят кубических метров метана — вот вам и реальное вмешательство в погоду на шарике; коровы дают метана не меньше, чем автомобили и заводы, — получите ваш любимый парниковый эффект.

Его величество рассмеялся. Он сообразил, откуда вдруг у него эта коровья ассоциация: у самого начала тропы на гору вавилонскую стоял теленок, жуя медленными челюстями и пялясь огромными обаятельными глазами.

Поднявшись на башню, царь царей разоблачился до голого вида, оставив на себе только пояс с телефоном, и велел притащить холодной рыбы, что должна была остаться от вчерашнего ужина. Решил — кутну. Заслужил, блин. Кажется, нащупывается универсальная система управления этими добродушными андроидами. Надо думать, Председателю так же непросто, к тому же у честного нашего большие трудности с пряниками. Правда, не все известно про его кнуты...

С мысли сбила Нефертити, явившаяся с подносом.

— Где рыба?

На подносе лежали сдобные перечные корешки, хлебные листья и другие обычные вкусности.

— Где рыба? Притворяетесь, что не едите, кроме райских своих яблочек, а сами сожрали!

Нефертити решительно помотала головой:

— Никак нет, не жрем-с.

— Тогда что, выбросили?!

И на это сердитое предположение был отрицательный ответ.

— Куда делась моя рыбка? Там было еще до черта!

— Она мертвая, — пояснила, правда не очень внятно, подавальщица.

— Сам знаю. пошла вон! Чашу принеси.

Решил откупорить бутылку «Джека Дэниэлса», двенадцатилетний «Чивас» оставим для какого-нибудь торжественного случая. Они будут, обязательно будут.

Выпив из глиняной рюмки колхозного производства сразу грамм восемьдесят, его величество расстался с убудским благодушием. Нет, куда дели рыбу, гады?! Мало того, что он сам ее ловил, сам чистил и жарил...

— Бунша!

Дворецкий не добавил ничего к объяснениям Нефертити.

— Я хочу рыбы, понимаешь?

— Ее нет. Совсем нет.

— Ладно, не хотите признаться, что воруете объедки с царского стола, хрен с вами, это дело обычное, но ханжество — отвратительно! Я не хотел сегодня больше ничего затевать, но придется затеять. Я кое-что вам продемонстрирую. Веди сюда это теля!

Когда дворецкий понял, о чем идет речь, он даже побледнел.

— Веди, веди и не думай, что сможешь отвертеться и куда-то там его спрятать. Не этот теленок, так другой.

Для убедительности его величество взял в руки валявшуюся у топчана палку. Правильно, палка у ложа всегда должна быть. Часто хочется кого-нибудь огреть.

— Не бойся, я тебе за это подкину чего-нибудь. Заводы «Шкода» получишь, только не шкодничай.

Так. Его величество еще хлебнул и трезво рассудил, что резать скотину все же придется, видимо, самому. Да и правильно это: быть правителем — значит чем-то выделяться. Пойдем поищем подходящий камешек.

Спустившись вниз, его величество велел старухе на костровище подбросить топлива в пламя, а маршалам набросать туда плоских камней — сковородками будут.

Долго рылся в куче каменных обломков возле стены гарема. Нет, надо затевать торговлю с колхозниками, иначе сгинем мы тут без единого ножа.

Подыскал все же один. Довел его, расколов тяжелым булыжником вдоль, — ничего, теленок не вепрь.

И вот привели не вепря. И конечно же стало его величеству его жалко. Глазастенький, гладкий, сопит. Не будь в напарниках у него «Джека», передумал бы.

Был уверен, что опять сбежится толпа, как на порку Янгуса, однако ошибся, все наоборот получалось. Людишки попрятались, гаремщицы забились в углы своего первого этажа, Мамаша скулила в тюрьме, Помпадур, Астерикс, Черчилль и де Голль исчезли с площади перед башней, как только узнали, что тут готовится. Не проинформированные заранее свитские просто заползли в заросли и застыли там задом к сцене.

— Бунша, держи его! Да хоть за уши, на бок!

Дворецкий, самый, судя по всему, исполнительный из придворных, взял зверенка за уши и даже послал соответствующую команду своим членам, но выполнить ее не смог. Руки разжались.

— Давай! Заводы «Шкода», да что там, Буншик, весь «Фольксваген» твой.

Не смог, не смог.

Да и царева потная рука хотела обронить заостренный камень, но глубоко в сознании сидела старинная воровская мудрость: достал нож — бей!

В общем, сцена получилась кровавая, тошнотворная (пришлось перебивать отвращение водкой) и малорезультативная. Животное было страшно и криво зарезано, потом неаккуратно и не полностью раскромсано. Совсем не полностью. Что такое свежевание, его величество знал только понаслышке. Хотел оттяпать заднюю ногу, но с таким тесаком... Изорвал себе руку камнем, добыл наконец печень и торжественно, будто именно этого и добивался, потащил на раскаленный камень.

Шмякнул.

Огляделся с победоносным видом.

Подданные тихо выли в зарослях, никто не был непосредственным свидетелем кровавого побоища. Даже Бунша куда-то скрылся, предатель. Даже костровая старуха отвернулась.

— Чего попрятались, бараны?! Сейчас попробуете жареного... Я вас приучу, можете быть спокойненьки.

Подошел к умывальнику, висевшему у входа в гарем, ополоснулся.

— А вы там, клуши, чего в нос зудите? Все сюда! Не хочу я траура, хочу праздника!

Хлебнул немного — уже не для храбрости, а для веселья:

— Я что сказал! Всем строиться! И армия, и гарем!

Смущенные девы стали медленно выбираться наружу.

— Ну почему мы так живем — нерадостно, неталантливо? Хочу искусств, пусть расцветают сто цветов!

Шеренга маршалов смотрела на шеренгу наложниц.

— Надо бы вам устроить Персеполь, но это потом, а пока — Бунша!

Это приказание дворецкий выполнил легко. Держа под мышкой двухлитровую бутыль колы, его величество обошел строй дам, а потом строй военачальников, давая глотнуть по паре раз.

— Ну вот, что и требовалось доказать: глазки заблестели, и уже никакое экологическое сознание нам не пэгало и не укор. А теперь — дискотека!

Сложному танцу бывший аниматор аборигенов обучать не стал, мужики дамам лапы на бока, те им свои на плечи и ну месить пыль на площади под ритмическое прихлопывание. Этому способу музыкального сопровождения он мгновенно выучил Черчилля и Астериса, и они выдавали еще как.

— А я сверху полюбуюсь. Бунша, переверни печень.

Начинало вечереть. Принесли много пучков светящихся веток, и праздник танца продолжился: сил у хорошо откормленных убудцев было много.

— Так, а теперь у меня и желание возникло, царская потребность. И наслажусь я сегодня... — он закрыл глаза и пошевелил кровавыми пальцами. — Эсмеральда!

Среди танцующих с маршалами Эсмеральды не оказалось. И среди засидевшихся в недрах гарема не сыскали. И вообще на территории Вавилона ее не было. Короткий экваториальный вечер уже перешел в настоящую плотную ночь. Настоящие убудцы и убудки предпочитают в такое время сидеть по хуторам.

— Где она?!

Она не новорожденный младенец, не остатки вчерашней рыбы... Если женщины с такими задницами начнут здесь исчезать прямо у нас из-под носа, грош цена всевластию царя царей.

Выручил Афраний.

— Что?!

Тонкая рука протянулась в сторону излучины Холодного ручья, обильно посеребренной лунным светом. Всего лишь три каких-нибудь шага сделала отчетливо рисующаяся на фоне сверкающей воды женская фигурка, но этого хватило зоркому глазу его величества.

— Куда это она?!

На этот вопрос Афраний ответить не мог.

— За мной! — скомандовал царь царей и стремительно, почти подламывая ноги и прогибая поручни, сверзился со своей башни, однако цепко придерживая ополовиненную литровку.

 

4

Ночной лес, лишь сверху политый лунным ликованием, немного испугал вавилонского лидера, как ребенка подвал. Хоть глаз выколи, и он чуть было его не выколол веткой безымянного куста, но в другой ему блеснуло бледным пламенем — ручей! Тот самый, что выдал беглянку. В голове его величества прочно была закреплена карта местности, и линия водного потока там однозначно выводила к подножию скалы. Да и Афраний рядом, на тот случай, если что-нибудь.

Эсмеральда не спасалась бегством, поэтому и не особенно спешила, его величество вместе с начальником тайной службы, не таясь, неслись следом.

— Что ей там надо? — тяжело дыша алкоголем на спутника, спросил царь царей и остановился, чтобы перевести дыхание у липы, сгустившей в себе столько черноты, что хотелось пригнуть голову — рухнет на голову! — Не понял? Она же в сторону скалы торопится. Что ей там надо, еще и ночью?!

Его величеству не часто приходит в голову мысль: а кто там может скрываться в этом каменном сооружении природы? И с течением плохо измеряемого времени все реже. Очень уж отстраненно от повседневных дел царства высилась эта торчащая из земли белая, особенно в лунном свете, ладонь. Ну, сбегали раз в неделю туда мужики с подносами, навалили под большой палец подношений, и можно забыть о ней.

Денис, напротив, иной раз подолгу сверлил очнувшейся от спячки мыслью каменное явление. Он помещал там и штаб старинной экспедиции «Ананэрбе», и кабинет руководителя фермы по выращиванию доноров, из которых добывают органы для лидеров «золотого миллиарда», и стоянку компьютерного «Наутилуса», созданного сумасшедшим сверххакером, чтобы сразиться с монстром современной электронной цивилизации.

Укрепляясь и осваиваясь в роли вавилонского правителя, он постепенно гасил умственные поползновения в этом направлении как заведомо бесполезные. Даже вспоминать о щенячьих интеллектуальных штурмах той поры было стыдновато. Почти одолел эту слабость в себе. И вот теперь интеллектуальный пожар заполыхал новым огнем.

Интересы аниматора и царя царей совпали.

— Где она?

Афраний опять был на высоте, в обоих смыслах, он стоял на нижней ветке наклонившегося над водой карагача и указывал: там.

Эсмеральда подошла к ежевичному поясу, охватывавшему на манер черного колючего браслета запястье.

— Слушай, она что-то с собой тащит, корзинку какую-то. Может, женщины поклоняются этой горке по ночам?

Это будет открытие. Мужики днем, а женщины ночью. Лунная белая богиня. Мужики храпят, а в это время вереницы молчаливых самок тихо бредут к скале. Очень кинематографично! И каков же будет он, царь царей, со своим дневным царством, когда тут есть еще и целый мир ночи!

Нет, бред! Где остальные? Эсмеральда одна. Или по очереди?! Нет.

— У нее тут мил дружок? Пошли! Тетки здешние не спят со здешними дядьками и бегают к горному любовнику?

Слишком природный и пошловатый ход мысли? А что делать, если других мыслей нет?!

Но — вперед!

Афраний попробовал отсоветовать; лучше наблюдать отсюда, от сопящего коровника; если они подойдут ближе, то ежевичный вал скроет от них развилку тропы.

Но его величество спешил. Он был уверен, что сейчас накроет логово уклончивого Петрония, и ему не терпелось сделать это поскорее. И выяснить, куда он подевался из неповрежденных тюремных запоров. А Янгуса надо было жечь пожарче, он бы и выдал дружка. Нет, в деле царском недосол опаснее пересола.

Выскочив на развилку, на плоский бледно-желтый камень, от которого одна тропа шла к «большому пальцу», а другая к «мизинцу», его величество остановился. Надо было выбирать. Обе тропы сразу же заворачивали за ближайшие выступы, и лицом к лицу не определишь, куда побежала любовница Петрония.

— Куда она пошла? — прошипел он Афранию, злясь на него за свою оплошность. — Беги обратно!

— Поздно, батюшка царь.

К жертвеннику она вряд ли поперлась. Если поперлась — отсюда можно будет увидеть, как она спускается по отступной тропе.

— Стой здесь, а я схожу к «мизинцу».

Пошел, предварительно сделав несколько больших глотков. Все же одному было боязно. Хотя вот уже и не боязно. Наоборот, подмывало поскорей накрыть любовничков. В конце концов, он царь, как было только что сказано — батюшка, и воровать у него гаремных дур для утех — нехорошо.

Площадка на согнутом «мизинце» оказалась такой же пустынной, как и в тот раз, когда они забрались на нее с Председателем. Деваться с нее было совершенно некуда. Со всех сторон вертикальные обрывы. Разве что отвалится один из этих каменных выступов и откроет тайный вход в скрытое логово!

Вернувшись на развилку, ничего говорить Афранию не стал, потому что нечего было.

— Надо закончить дело. — Его величество помотал бутылкой, она ответила жидкими всплесками — там оставалось еще грамм до трехсот.

Сделал глоток, и пока хватит, иначе нога подвернется.

А может, не ходить? Очень не хотелось.

— Как ты думаешь, куда она подевалась?

Не дожидаясь ответа, начал движение по правой тропе. Он напоминал дядю Сашу во время второго их сюда визита. Тогда тот двигался приставным шагом, держа в вытянутой руке поднос с едой, теперь молодой напарник пришел с бутылкой в той же руке.

Это по-нашему, пьяновато хихикал он над собой, трусить днем, работая вторым номером, и переться потом номером первым ночью. Он мог, конечно, отправить вперед Афрания, но все нужно было увидеть своими глазами. Признаться, ведь все началось со скрытности проклятого Председателя. Это была первая песчинка недоверия.

Луна соучаствовала как могла: чем дальше продвигался его величество со скоростью вертикально ползущей морской звезды, тем ослепительней высвечивались все уступы и расщелинки в теле древнего, дряхлого камня.

Давно здесь стоим.

Чернота должна была начаться вон после того ребра, причем резко начаться. Туда луне ходу не было.

Постоял, приучая зрение к темноте. Скоро понял, что напрасно тратит время: пока он на свету, тьма для него не начнет проясняться. Придется на ощупь.

Попытался прикинуть, сколько примерно шагов до ямы с компостом, ничего из этих прикидок не вышло. Темно. Запах-то идет, но принесенный в себе алкоголь очень мешает переложению силы запаха в метраж.

Ладно, шагнем.

Его величество даже не успел испугаться, даже не сказал себе: «Осторожнее, Денис, теперь будет по-настоящему опасно», — и вот он уже летит бесшумно, не увидев никакой Эсмеральды и вообще ничего не сообразив, вниз.

 

5

— Рыжий Ворчун с бузинного хутора отдает четыре коровы в обмен на шесть коров и восемь приплодов в будущем мире.

— Норма-ально!

— Кривой Нос с хутора Кривой Дуб отдает две коровы и четыре урожая в обмен на шестьдесят вологодских буренок, дом на каменном фундаменте, что на Песках, и одесскую бубличную артель «Московские баранки» в будущем мире.

— Норма-ально!

Голос Астерикса звучал заунывно, но тут важна была не красота тембра — требовался архивный энтузиазм, а его в тоне Астерикса недоставало, живой компьютер стал иногда даже зависать.

Да, вовремя мы занялись этим делом.

Его величество стоял посреди большой земляной поляны между башней и рисовыми складами и острой палкой наносил соответствующие записи в нужные квадраты.

Шла оцифровка банковской системы вавилонского царства.

— Боливар с опушки бамбукового леса отдает...

Вообще, что у них с головами? Такое впечатление, что со временем дарованная информация как бы бледнеет в их памяти, они теряют к ней доверие, она становится для них менее увесистой, и им требуется, чтобы ее подкачали произнесенными словами, прорисовали расплывающуюся надпись по новой.

Его величество вспомнил соседку-пенсионерку, которая, проживая с дочерью и получая пенсию на книжку, каждый месяц ходила в сберкассу, чтобы «записать» новую сумму. Так и ходила до самой смерти. А «эти» тоже будут «записывать» свои активы, пока не умрут? Какую мороку они для себя придумали, даже думать тошнит.

В верхней части поляны его величество завел календарь; первым днем стал тот, что наступил после его ночного купания в жертвеннике. Теперь там будут отмечать каждый рассвет.

На большей части поляны была теперь территория индивидуальных ячеек-счетов. Надо сказать, что поначалу Денис довольно легкомысленно относился к этой особенности убудского менталитета, считая его чуть ли не игрой. Он понял, что все обстоит куда серьезнее, когда однажды, гуляя, увидел знакомую физиономию и решил проявить свою царскую квалификацию. Он поощрительно похлопал пейзанина по влажному предплечью и, подмигнув, сказал: «Чайный магазин на Невском». И вдруг с удивлением осознал, что дальше не помнит. За этим конкретным мужиком еще числится какое-то будущее имущество, но какое? А тот смотрит выжидающе, совсем не собираясь помогать своему государю. И внутри у него скапливается облачко удивления. А власть не должна вызывать удивления у подданных. Страх, любовь, пусть даже ненависть, но не удивление. От него до презрения слишком близко. Почувствовав, что через этот маленький конкретный прокол улетучивается легитимность его власти, он обернулся, прося помощи у Астерикса. А того рядом нет! Стал тушить загорающийся пожар дополнительными обещаниями. Вот тебе, дорогой, банановая плантация на Тенерифе, вот десяток черных такси в южном Лондоне... А этот все кивает, кивает. И пока не подоспел Астерикс и не напомнил, что забыта всего лишь бензоколонка под Уфой, пейзанин не получил полного удовлетворения.

То есть они боятся потускнения своих воспоминаний, но при этом не забывают ничего.

Приходилось признать, что конструкция Завета так разрослась и усложнилась, что если вдруг обрушится, то погребет под собой все. Астерикс предлагал закупить глиняные таблички у Колхозии, наносить условия частного обещания на них и раздавать аборигенам. Но, во-первых, где гарантия, что они не станут таскаться в столицу с этими табличками: прочитай! А во-вторых, оказалось дорого. Словно догадавшись, для чего соседу столько глины, Председатель взвинтил на нее цену. Шейлок, повышенный в звании до Гермеса и брошенный на этот участок работы, приходил с торговых переговоров с округлившимися глазами.

— Откуда он берет такие цены? Пять подносов с рисом за каждый глиняный блин!

Гермес объяснял резоны соседа: Председателю придется снимать людей с полевых работ на возню в ручье, чтобы выполнить заказ. А еды и так в обрез.

— А мы своими силами не можем нарыть этой глины?

На это уже Афраний отрицательно мотал головой: глина залегает у колхозного берега, а по той стороне ходят нукеры Председателя. И ходят с копьями и наверняка с исчерпывающими указаниями на тот случай, если кто-то захочет проникнуть на их берег.

Пришлось его величеству вернуться к своей первоначальной идее о большой земляной поляне.

— Фома с коровника меж двух больших камней отдает семь коров и двух быков за Джомолунгму и прачечную в южном Бронксе.

Его величество усмехнулся, хотя все последние дни после ночного купания в пьяном жертвеннике пребывал в подавленном и немного растерянном состоянии. Он хорошо помнил этого «неверующего». Никак он не хотел брать Джомолунгму, словно понимая, что актив не ликвидный, несмотря на свой размер.

— Ну, бери тогда еще и Эверест, — предложил ему игриво настроенный в тот момент его величество.

Мужик совсем закручинился. Отказаться аргументированно он не мог, поэтому уклончиво сопел, сопел, — разбогатеть в будущем всем хочется, — и попросил добавить еще чего-нибудь к звучному слову. сошлись на прачечной.

Что-то они чуют: то Джанкойский порт им не нравится, то в карты-шахматы отказываются садиться.

Обучив приближенных многим интересным играм, царь царей вскоре обнаружил, что приближенные эти настолько освоились, что стали обыгрывать его, а это для престижа власти вряд ли хорошо и для казны накладно. А поддаться из лести им и в голову не приходило. Тогда, чтобы все время быть на коне, стал его величество в сложные моменты партии менять правила. Царские пешки начинали носиться по доске как слоны, ладьи били буквой «г»...

И Черчилль, и де Голль, и Гермес стали отлынивать от этих забав, потому что ставки были реальные, корову очень даже легко можно было проиграть, а если проигрывать часто, то и вообще без имущества на «том свете» окажешься. Чтобы вернуть партнеров, его величество сократил частоту применения «козырного королевского хода» и начал жульничать по-другому, предлагая в качестве ставки участки на луне, а также спутники Сатурна и Юпитера.

Не прошло. Эти бараны не хотели обладать участками на Луне, хотя, казалось бы, можно подумать, что выданные словесные векселя на заводы «Рено» или «Боинг» были наполнены большим реальным содержанием.

Но все это имело место прежде, во времена, которые можно было считать почти романтическими, еще до ночного похода к скале и имевшего там место смутного приключения. Его величество развлекался, и развлечением для него в большей степени были не сами шахматные партии, а партии, складывавшиеся вокруг них, игра в хитрость против тупости и одновременное исследование пресноводных, но и прихотливых глубин убудского характера.

Теперь началась, кажется, совсем другая партия. Он понял, что нужно быть сдержаннее. Каждый в отдельности убудуец, может быть, и баран, но баранье стадо в целом может оказаться чем-то... нет, не будем спешить с формулировками. Почти наверняка в них придется разочаровываться. Возможно, пришло время опять понаблюдать. Не задавая быстрых и шумных вопросов.

Так, проснувшись после своего приключения, его величество молча выслушал доклад Афрания о том, что был найден им на берегу, в сотне примерно метров от скалы. Утром. Как он там оказался? После такого количества выпитого да еще рухнуть в чан с бродящими фруктами... Чернота.

Но главное — он помнил, что он был в какой-то пещере. Что видел? Что с ним произошло там?

Если понимаешь, что происходит, — затаись.

Если не понимаешь, что происходит, — затаись.

Наверно, придворные ждали от царя царей гневного разбора полетов наутро после великого похода на ночную скалу.

Он не стал спрашивать: «Где мясо моего тельца?!» Скорее всего, там же, где и недоеденная накануне рыба.

То есть — неизвестно где.

Он стал спрашивать: «Где Эсмеральда?»

Все равно не скажут.

То есть или это выяснится само, или это не важно.

Пока будем трудиться на благо убудского обывателя.

— Чем могу служить?

Его величество разогнулся, — спина немного затекла, — и посмотрел в сторону, как всегда, незаметно подкравшегося Афрания. Его величеству иногда это нравилось, а иногда нет. И вот он сейчас решил поставить всепроникающего сотрудника на место:

— А скажи-ка мне, а у Председателя есть тайная служба?

Афраний стоял как поставленный в тупик.

— Да, дорогой, в разведку я бы с тобой пошел, а вот в контрразведку, скорей всего, нет.

Его величество вытер руки о свой килт и махнул рукой толпившимся на краю «банка» убудцам: мол, на сегодня прием закончен. Понурились, но послушно удалились.

Переждав желчный выпад хозяина, начальник тайной службы сделал свой обычный доклад.

Работы на верфи продолжаются, но в какой они стадии, сказать невозможно; меры чрезвычайной секретности продолжают соблюдаться там неукоснительно, подкупить никого из тамошних сотрудников не удается, потому что за пределы «спецобъекта» они практически никогда не выходят.

— А кроты?

— Роют, собаки, как оказалось, но до реального подрыва урожайности еще далеко. Неприятность в том, что рост урожайности в Колхозии нарушит стратегическое равновесие.

— Как дела на идеологическом фронте?

— Такое впечатление, что работа пока не приносит желаемых результатов. Колхозникам запрещено встречаться с жителями свободной Вавилонии и особенно поднимать в разговоре тему «Как у вас там со жратвой?».

— Подчиняются приказам?

— Одни подчиняются, а других отгоняют палками пограничники. Контактов между разными берегами Глиняного ручья в прежней жизни было не много, торговли ведь не велось, натуральное полностью хозяйство. Теперешняя жизнь контактами богаче: например, у большого бревна, у главной переправы, жители сопредельных империй иногда видят друг друга и при обмене товарами им удается переброситься словечком-другим.

— Слушай, а как кроты-то к нам через ручей перебираются?

— Колхозники кладут тонкие стволы через ручей.

— И эти слепые крыски сами по ним перелезают?

Афраний поднял брови: ну, такие у нас кроты, что теперь делать.

— Так вы эти стволы...

— Само собой. Но они лежат и ночью.

Каков вывод? Для массированного проникновения выгодных для Вавилона сведений на просторы колхозных умов мало информационных каналов.

Надо погодить!

Сколько? И вообще, кто может знать, движется ли хоть по чуть-чуть работа по расшатыванию колхозного режима?

А если Председатель успеет построить лодку?

Сколько раз задавал себе этот вопрос его величество, ответ был все так же неясен для него.

Да, убудцы по своей сути идеалисты. За нереальные блага они готовы отдавать реальные ценности, а за практические блага они не хотят отдавать ничего. Кроме фанатиков, готовых за тайну правила буравчика и винта Архимеда сдохнуть на лесной стройке.

Он поднялся на башню в сопровождении Афрания. Выпил простокваши, косясь в сторону громадной каменной ладони. Никогда не думал, что означает этот жест. А он означает — дальше прохода нет. Не надо сюда!

Может, это его царская впечатлительность, но появилось ощущение, что фигура динамического равновесия тут, на острове, усложнилась. Не преодолимое противостояние двух систем, а тройственное нечто.

Или не надо себя накручивать?

Ну, скала с темной пещерой. Зачем эта первобытная многозначительность в башке аниматора? Весь вопрос — есть ли обитатель в этой пещере? Если это всего лишь Петроний с Эсмеральдой, то непонятно почтение прочих убудцев к этой скале, а если не они — то кто тогда?

По крайней мере, сам он никого там не обнаружил.

Никого!

Теперь вот о чем: не преувеличивает ли он со страху значительность объединенных ментальных сил этого стада?

Бараны, всего лишь бараны, ловко играющие в дурака и шахматы.

Его величество помотал головой. Афраний все еще стоял перед ним.

— Хорошо, говори.

— Я узнал, как зовут ближайших людей Председателя.

— Тоже мне информация, он сам мне называл: Туполь, Черепан — короче, советские инженеры.

— Нет, я про тех, кто помогает ему управляться с народом.

— А ну?

— Никита, Молот...

— Тьфу! Даже обидно! — Его величество действительно сплюнул. — Никакой фантазии у нашего великого соседа, реставрирует какой-то урезанный, обкромсанный совок... Ладно, что-то мелкий у тебя сегодня улов. А там кто у тебя, внизу, рыжий, и зубы редкие. Неприятная улыбка. Раньше никогда не видел. Чего он прячется?

— Нам лучше спуститься, он хочет говорить тайно. Здесь, на башне, он слишком на виду.

— Какие еще тайны?

С нескрываемой неохотой его величество спустился вниз и немного углубился в чащу, где, держась за лиану, прятался за широкими листьями тот самый рыжий клиент начальника тайной службы. Уже после его первых слов стало понятно, что спуститься к нему стоило.

— Так ты из-за Глиняного ручья?

— Мы к тебе, к тебе, великий государь.

— Кто это «мы»?

— Меня послали. Таких, как я, немного, но они есть и очень хотят к тебе.

— Так пусть придут.

Рыжий закряхтел, слова царя царей поставили его в непростое положение. Выручил Афраний: гость и его друзья боятся стражников Председателя.

— А они что — наказывают за провинности?

Оказалось, что очень даже наказывают. Главное преступление — утаивание продуктов. Они-де нужны строителям большой лодки, там, в лесу, а остальным — хоть вообще не ешь. После того как оттащишь положенное к скале, в хижине ни плошки риса, одни зеленые топинамбуры. А в поле иди.

— Так вы бы не носили, — провокационно усмехнулся его величество.

Рыжий испуганно замотал головой, в глазах смятение.

— Да, понимаю, вера такая.

— Такая, такая, а если дома оставишь лишнее, все равно люди Председателя заберут — «на государственные нужды».

Вот оно в чем дело, усмехнулся снова его величество.

— А мои-то, вавилонцы, отдают мне то, что раньше отдавали скале.

Рыжий заулыбался:

— Мы тоже тебе готовы все свое отдавать, если ты будешь нам обещать так же, как своим.

— То есть веру хотите поменять?

Рыжий закивал — хотим, очень хотим.

Царь царей с трудом сдерживал довольную улыбку. Похоже, история великого противостояния сходит с мертвой точки. Пока строится деревянный корабль Председателя, государственный начинает давать течь. И по большому счету не важно, будет ли достроен первый, если потонет второй.

— Ты согласен, величайший, принимать от меня и всех моих яйца, рис, коров и глину?

— И глину можешь?

Выяснилось, что с глиной проще всего. Имение рыжего расположено неподалеку от одного узкого и очень глиняного места на пограничном ручье, так что и ценного материала можно отгрузить незаметно, да и переправу остального продукта организовать под покровом ночи и тайны. Стражники Председателя ведь не стеной стоят, а прогуливаются — улучай момент, если смел.

— А что вам председатель дает за ваши продукты?

— Поощряет словесно.

— Как и я?

— Нет, ваше величество, по-другому. Вы говорите всякие богатые, конкретные слова, и каждому свои, а он всем одно и то же: «Вы приблизили великий момент», «Вы герои прогресса», «Страна вами гордится». Недавно он стал выдавать куски коры, а на них метки, называются «Медаль за трудовые заслуги». Сдашь сто яиц — медаль.

— Зачем она? Почет?

— Не только. Если наберешь пять таких — тебе десяток яиц возвращается.

— Логично. — Его величество не смог удержаться от ехидной либеральной улыбочки. — А прятать не пробовали продукты?

— И бесполезно, и опасно. Меня однажды застали за такой попыткой, так высекли.

— Унизительно.

— Нет, просто больно. Тот, кто донес, получил как раз пять медалей и яйца положенные. Тот, кто сек, — тоже десяток. Из тех, что я сдавал.

— Социальная справедливость. Председателю надо кормить не только инженеров и работяг, но и полицию... Хорошо, и вот ты с единомышленниками решил сделать финт ушами, убить сразу двух зайцев — спрятать излишки на территории Вавилонии и получить за спрятанное плату твердым словом, да?

Рыжий кивнул, так он и задумывал.

Что ж, расклад получался красивый, он обретает серьезную пятую колонну во вражеском стане, да и поток продуктов будет нелишним, им можно будет расплачиваться за колхозные поделки, поставить выкачивание ресурсов из врага на самообеспечение. Внутри били прохладные фонтанчики веселого злорадства.

— Послушай, а тебе часто приходится видеть Председателя?

— Иногда.

— Тебе не кажется, что он нервничает?

Его величеству хотелось бы услышать, что враг в цейтноте, почти в панике, на грани нервного срыва, — ведь дело разваливается. Он отрывает от полевых работ все новые и новые руки, а работающих собственно на строительстве лодки больше не становится. Сконструированная товарищем инженером конструкция абсолютно нежизнеспособна.

Перебежчик задумался.

— Чувствует он, что его колхоз разваливается?

— Он торопится.

— Торопится? Ты про лодку?

Рыжий кивнул.

— А ты веришь, что он ее построит?

— Я об этом не думаю.

— А ты хочешь, чтобы он ее построил?

Рыжий снова задумался.

— Если он уплывет, можно будет совсем ничего не отдавать в закрома лодочникам.

Собеседник кивнул, но без азарта:

— Я буду доволен, но другие не будут довольны.

— Почему?

— Прекратятся ласковые слова.

— Что-что?!

— Кто нас будет называть товарищами, надеждой человечества, солью земли? Кто будет кричать: «Ребятки, навались!», «Да я с вами до Берлина бы дошел!»?

— Приятно?

— Да.

— Даже тебе?

— Даже мне. Но мне таких слов мало, хочется еще и твоих слов, государь батюшка. И есть досыта тоже неплохо бы.

Его величество вздохнул. В ровном течении приятного разговора образовалась отмель. Оказывается, правление Председателя опирается все же на какие-то реальные вещи и обладает определенным обаянием.

— Как тебя зовут?

— Череззабордрыщенко, — не моргнув глазом отвечал экономический перебежчик.

— Председатель назвал тебя так за то, что ты поглядываешь на территорию счастливой страны через возведенный им забор. Почувствовал диссидентские настроения.

— Он поймал меня с припрятанными продуктами, — напомнил гость.

— Это только в их системе извращенного законодательства заработанное своими руками может считаться украденным. Такое имя не годится. Мой тайный союзник на вражеской территории должен носить более благопристойное имя.

Глаза перебежчика загорелись.

— Ты будешь теперь зваться Богатый Йорик. Для начала тебе две бензоколонки «Бритиш Петролеум» у въезда в Амстердам со стороны Роттердама. И сеть закусочных «Пицца-Хат» в Страсбурге.

Гость расплылся в улыбке.

И в этот момент произошло нечто непонятное: солнце частично померкло, сердце его величества ударило сначала в грудь огромным молотом, потом упало, а вслед за этим в том месте, где оно обычно билось, образовался кусок льда.

Крича что-то нечленораздельное, царь помчался наверх, на смотровую палубу своего царства.

Почти мгновенно выяснилось: не катастрофа, не апокалипсис, и не садится на Убудь гигантский цеппелин — небольшая, но грозовая туча наползает на солнечный диск. Было в этом и что-то ужасающее, и что-то праздничное одновременно.

Небо тут не окаменело, оно даже не так стабильно, как океан, иногда играющий ночными штормами с затонувшими катерами.

Воздушные массы перемещаются сюда из неизвестных пределов. Время от времени.

— Афраний, знаешь, что такое дракон?

— Нет, ваше величество.

Туча заворчала, как будто поняла, что каким-то образом она задета в этой речи.

— Значит, они к вам еще не прилетали.

Ворчание сделалось более отчетливым.

— Погоди, так это же может быть дождь. Бунша, собирай всех, срочно ставьте большие зонты над «банком», такие же, как у меня наверху. Быстрей. Не то — всеобщее разорение!

 

6

Даже Афранию его величество решил не объяснять тайную цель своих «новых прогулок» по Убуди. Начальнику тайной стражи он, в общем, доверял: кто, если вспомнить, показал своему царю убегающую Эсмеральду? Трудно представить, что превратившийся в узкую функцию человек способен к такому объемному делу, как заговор. Да и среди остальных реального заговорщика не просматривалось. Совокупностью своих идиотизмов они, вероятно, могли создавать пока не проницаемую для пронзающего царского взгляда муть.

Его величество искал кладбище.

Или что-то похожее.

Или такое место, в котором аборигены избавляются от мертвечины. А они от нее избавляются. Остатки рыбы, утренний труп теленка искать не имело смысла, они куда-то деты. Мусульмане должны по своему закону удалить под землю труп почившего. Убудцы тоже что-то должны своему закону и соблюдают по этому поводу тотальную омерту.

Ладно, поищем сами.

Для начала царь царей осмотрел границы. На замке они были только со стороны Колхозии. Это было и плохо — Вавилония могла стать жертвой своей беспечности, — и хорошо — Председатель боялся царя сильнее, чем тот его.

Правда, нападают чаще именно со страха.

Поговорил его величество и с народом в полях. Согнутые спины встретили его довольно равнодушно, но поведали много правды.

— Что, мешают вам вредители?

— Мешают, ваше величество (с удовольствием отметил, что и простые пахари так его величают, а не только дворня), сами поглядите.

Кротовыми норами изрыта вся подповерхность пашни. Посевы в местах особенной активности слепых тварей выглядели жалко, стебель вялый, колос чахлый.

— Не голодаете хоть?

Из ответов стало ясно: если так пойдет дальше, на горизонте замаячит голод. Ясно стало и другое: пора предпринимать ответные действия. В перспективе кажущееся равновесие — в пользу Колхозии.

— Афраний, сходи потихоньку к Йорику.

— Богатому Йорику?

— Богатому, богатому. И скажи: он может стать еще богаче, если поторопится с поставками и подвербует побольше соседей. Всем, кто присоединится, — по НПЗ. Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Им понравится. Нефтепереработка гораздо выгоднее добычи. Дуй.

Осмотр закоулков царства его величество произвел в преднамеренном одиночестве. Лучше будет, если что-то подозрительное он обнаружит сам и этого пока никто не узнает.

Он не взялся бы утверждать, что буквально все тайные и темные места подвластной территории были осмотрены, но был уверен — ускользнувшее от его ока ускользнуло случайно, и это какая-нибудь мелочь.

Сделал неприятное открытие с символическим подтекстом: исчез известный календарный мегалит. Люди Председателя выкопали его и утащили на свою территорию. Это можно было расценить только как демонстрацию непримиримости: живем в совершенно разных временах и не желаем никакого взаимопонимания!

Путешествие прошло не совсем в одиночестве, пару раз мимо пробегали маленькие табуны подростков. Однажды их пришлось даже прогнать, а то уселись на том берегу — дело было на Холодном ручье — и молча пялятся.

А ну, пошли!

Надо сказать, что местные дети его величеству не нравились. Чем-то неуловимо они напоминали маленьких старичков, даже резвились как-то мудро, что ли. Впрочем, и «тамошние» дети не ввергали его в восторг. Бесплодие не порождает чадолюбия. Он хотел «там» сына и был уверен, что его сын будет не как все.

Итак, никаких следов чего-то походившего на место упорядоченного упокоения. Никаких следов пропавшей Эсмеральды. Пропавшей или сбежавшей? Сбежавшая должна бы прятаться.

Где? По-прежнему сидит в пещере?! Сходить еще раз глянуть? Не смешите!

А может, она жертва? Подношения бывают не только вегетарианские!

Сама пошла и бросилась в чан?

Добровольная человеческая жертва?!

Чушь!

Нет, к жертвеннику его величество больше не полезет. Эта каменная яма засасывает людей, как темное место в сознании засасывает мысли.

Его величество остановился. Не то чтобы в сознании наступило просветление, скорее проснулась в каких-то деталях мышечная и вестибулярная память.

Царь вавилонский вспомнил, что там, в темной пещере, передвигался... На четвереньках!

Сам выбрался — надо думать, из жертвенника. Но в глубь пещеры, а не на берег, как выволок дядю Сашу. А потом... куда-то, в полнейшей темноте... потом падал, летел — такое впечатление, что по скользкому желобу, как в аквапарке...

И сразу — родной топчан.

Одно можно сказать твердо: никаких встреч, никаких контактов ни с чем, м-м, живым не было.

Что ж еще скажешь — местечко особенное, и во второй раз его посещать не потянешься.

Дельфы!

Стронувшийся было с места царь царей остановился.

Действительно, прет из земли газ и дурманит.

Тогда нужна пифия.

Эсмеральда!

Они притаскивают дары к пифии, а она говорит им что-нибудь загробным голосом: тот свет есть, тот свет есть! Вот откуда их такая упертая вера. Прежняя пифия сдохла, Эсмеральда — наследница. Или сменщица, если они работают вахтовым методом.

Подпуская иронии, Денис пытался сделать ситуацию более очеловеченной.

Все сходилось, но от этого не наступало облегчения. Тем более что в глубине души он знал: ничего не сходится.

Одно ясно: от этого места лучше держаться подальше. По крайней мере до тех пор, пока в политической сфере не будет достигнута полная победа. Когда рухнет Колхозия, — а надо будет, и как можно решительнее, сделать все для этого, — тогда мы тамошних спецов, во главе с самим товарищем инженером, бросим на вырывание тайн здешней природы из цепкой и одновременно наркотизированной каменной лапы.

Сама собой нарисовавшаяся глобальная цель царствования очень взбод­рила его величество.

Сейчас мы пополним запасы горячительного и дадим немедленные указания всем службам. Афраний уже бросает важную гирьку на нашу чашу застывших в ненужном равновесии весов убудской истории.

Выйдя на берег, его величество сбросил набедренную повязку и поплыл к невидимому катеру.

 

7

— Боливар с хутора Две липы за четыре пары курей с петухом и четыре же корзины старого риса получает траулер «Сергей Есенин» и большой морозильный траулер «Иннокентий Анненский».

— Норма-ально

— Валидол с маленького поля, что за Лысым хутором, за сорок подносов с бананами и большими сладкими лимонами получает «там» рощу каучуковых деревьев в среднем течении Мараньона и рыбокоптильню в Манаусе.

— Норма-ально

— Вдова Оторва за свой глиняный бугор, что у заброшенной переправы, получает футбольный клуб «Волгарь», Астрахань и чебуречную «Риони» в городе Ланчхути.

Астерикс бродил по поляне в сопровождении стайки убудцев, указывая стеком на начертанные знаки. Он легко выучился чтению и, кажется, совсем перестал тяготиться своей должностью.

Его величество лежал на башне и размышлял.

Машина холодной войны заработала на полную мощность. Поля вдоль Глиняного ручья покрылись сетью пластиковых пугал для кротов, пустые бутылки из-под колы и «спрайта» объявлены стратегическим товаром, и разбазаривание их приравнено к государственной измене. Теперь каждое утро его величество не только занимался имущественными записями на поляне государственного банка, но и выписывал палочные порции замеченным в нерадивости подданным.

Для палаческой работы подошел, как ни удивительно, первовыпоротый, друг Петрония. Янгус, очевидно, весьма проникся идеей наказания и теперь воплощал ее с чувством и толком. По утрам он с нетерпением ждал, когда царский суд разродится конкретными решениями. Вечерами заготавливал инвентарь и следил, чтобы в его ведомстве все было исправно.

Люди Йорика тоже оказались людьми слова. Яйца, рис и фрукты из голодающей Колхозии потоком пошли в закрома сытой Вавилонии.

А его величество устроил себе пляжный сезон. Он окончательно отодвинул в глубь сознания темное, волнующее, «пещерное» воспоминание. Счастье — это когда ты можешь совместить приятное с полезным.

Нанырявшись, укладывался на травяную перину, быстро воздвигнутую командой Бунши прямо на песке. В одно из утр сидел он и размышлял, щурясь в сторону линии горизонта: а правда ли там где-то Ява, Суматра и вся прочая география? Откуда эта уверенность, что за конкретно этим горизонтом ничего и нет?

В одной руке была деревянная вилка с куском пикантного от природы кабачка, в другой кружка сладкого мартини. Справа от него высилась куча добычи из двух больших бутылок «спрайта», двух литровок скотча, блока «Мальборо», если не промокли, надо будет попытаться научиться курить. Или научить кого-нибудь из местных. Проверить в действии поговорку: «Не баран чихнул».

Слева тихо толпилась группка придворных и маршалов в ожидании указаний, ибо им было сказано, что указания будут.

Его величество не спешил, оттачивая в сознании систему приказов до самой лаконичной формы. Чем конкретнее прикажешь, тем легче контролировать.

Протянул руку, взял упаковку чипсов, и в этот момент в периферию его зрения попала фигура подбегающего Помпадура. Приблизившись, он рухнул на колени и на четвереньках, разбрызгивая коленями песок, устремился к уху его величества:

— Нашел, батюшка царь, нашел!

Был уверен, что обрадует. И не ошибся: по слухам, заслуживающим кое-какого доверия, на территории Глиняной Колоссии появилась необыкновенная женщина.

— В чем ее необычность?

— Она белая.

Его величество сделал длинный, можно сказать, жадный глоток:

— Она при Председателе?

— Нет, живет на одном дальнем хуторе. Выглядит слабенькой, как будто после болезни.

— Старуха? — Его величество вспомнил о первых днях де Голля.

— Молодка.

— Убудка?

Помпадур сразу понял, о чем речь. Нет, сказал он. Ее не нашли на берегу.

«Где скрывалась?» — возник у его величества естественный вопрос, но он не стал его задавать: неприятно опять не получить вразумительный ответ. Будем считать, что просто жила уединенно. Убудь все же довольно обширный остров, а не отельный пляж. Он вспомнил, как обнаружили они у себя семью филиппинцев, два года прожившую в кустах за прачечной.

Его величество велел Бунше отправить добычу с катера в столицу.

Помпадур улыбался, предвкушая хороший глоток колы и какой-нибудь магазин в награду.

— А ты не спеши, ты еще ничего не сделал, — сказал сухо его величество.

— Да?

— Готовься добыть мне эту белокурую Жази. У нее ведь такое имя?

— Да, теперь да.

Попмадур был очень озадачен.

— А если она не захочет в Вавилон?

— Должна захотеть.

— А если Председатель не разрешит, привести ее силой?

— Молодец, правильно мыслишь. Если надо, можно и силой. Но сначала попробуй ее купить. Пообещай ей титул — «мисс Убудь», пообещай модный дом «Коко Шанель» и скажи, что это только начало.

— А мне? Я хочу магазин.

— Хотеть не запрещается. Ладно, будет тебе какой-нибудь хороший магазин. И тем, кто будет тебе помогать, тоже будет бонус. Что хмуришься? Задумался о конкретике?

Помпадур жалобно кивнул. Про «силу» он ляпнул с ходу, а теперь понимал, что не очень-то понимает пути реализации.

— Клиентку можно напоить, оглушить, можно доставить сюда как бесчувственное тело.

— Напоить?

— С этим выручу. Делай это тайком от Председателя и его людей. Очень осторожно.

Его величество быстро и бодро шел через лес. В жизни возник некий смысл. Не то чтобы это была радость по поводу новой самки, хотя, конечно, волновало, что самка белая.

Озабоченный Помпадур начал отставать.

Интересно, что это за новый тип? Альбиносы? Исключение, болезнь? Но болеть здесь особо не умеют.

Его величество вспомнил о своих наблюдениях над структурой местного сообщества. Черчилли и де Голли не хотят даже в карты садиться вместе с Петрониями. Наверняка есть и другие линии раздела.

Еще на подходе к столичному холму его величество увидел бегущих к нему трех маршалов. Мюрат, Ожеро и Массена в один голос, но приглушая его, заверещали:

— Послы! Послы! Послы!

Продолжение след