Главы из книги «За спинами трех генсеков»

Надо признать, что решения двадцатого съезда партии вызвали в обществе не просто разноречивые мнения, а чуть ли не раскол. Немало людей не согласилось с публичным осуждением культа Сталина. А сколько народу растерялось! Все хотели получить разъяснения.

Особенно нетерпеливой оказалась творческая интеллигенция. Расколотая на два лагеря — охранителей и либералов, она гадала, к чему готовиться: к возврату прошлого, отказу от «оттепели» или к новым послаблениям в искусстве. Не поэтому ли вскоре после двадцатого съезда КПСС группа литературных генералов стала настойчиво добиваться встречи с высшим партруководством, чтобы из первых уст узнать позицию Кремля (я в архивах нашел шесть их письменных обращений, поданных в ЦК с 29 февраля по 23 ноября 1956 года).

Но верхам тогда было не до писателей. Их самих раздирали противоречия. Далеко не все в Кремле приняли установки Хрущева. Кто-то даже был не прочь организовать скрытый саботаж новому курсу советского лидера. Поэтому Хрущев все силы бросил на укрепление своего положения.

Короче, встреча с литературным генералитетом несколько раз откладывалась. Состоялась она лишь в декабре 1956 года. Проходила она три дня на Старой площади. Из высшего руководства в ней участвовали пять секретарей ЦК: Брежнев, Поспелов, Суслов, Фурцева и Шепилов.

Как и предвидел Суслов, радикалы продолжили гнуть свою линию. Им мало оказалось учреждения новых журналов. Они высказались за пересмотр постановления ЦК 1946 года об Ахматовой и Зощенко и замахнулись на цензуру. Охранители же надеялись взять реванш и вернуться к прежней политике запретов. При этом и консерваторы, и либералы рассчитывали, что секретари ЦК возьмут на себя роль арбитров. Но у секретарей ЦК у самих не было единого мнения. Сверхосторожный Поспелов, будь его воля, все бы в советском искусстве выкорчевал и избавил бы его от любой крамолы. Достаточно вспомнить, как он отзывался о публикации в «Новом мире» романа Дудинцева «Не хлебом единым». А очень энергичный Шепилов, наоборот, очень даже сочувствовал многим прогрессистам и искал способы защитить главного редактора «Нового мира» Симонова. Не поэтому ли Суслов во время трехдневной встречи с писателями предпочел встать над схваткой и особо в ход дискуссии не вступал? Он позволил писателям из разных группировок выпустить пар, а раздачу обещаний возложил на нового фаворита Хрущева — Шепилова.

Похоже, Суслов уже тогда предвидел, что партию и страну ждали еще более жестокие раунды борьбы за власть. Ведь никуда не исчезли ни Молотов с Маленковым, ни Куусинен. Просто одних Кремлю удалось чуть поприжать, а другие по-прежнему старались находиться в тени и всем управлять тайно.

И не в этот ли момент Суслов все чаще по многим вопросам стал расходиться с Куусиненом, который вообще-то одно время считался его тайным куратором? Напомню: Куусинен, видимо, с конца 40-х годов одновременно то ли вел, то ли опекал как Суслова, так и Андропова. Но на каком-то этапе Суслов увидел, что у него с Куусиненом цели в чем-то разные. Это, кстати, мне в одном из писем подтвердил литератор Александр Байгушев, который с начала «нулевых» годов стал позиционировать себя как многолетний негласный помощник Суслова по делам партийной разведки.

Откликаясь на опубликованную мной в еженедельнике «Литературная Россия» статью «Кто реально правил страной во времена Леонида Брежнева?», он 23 сентября 2019 года написал мне:

«...Вы интуитивно прочувствовали тайную роль лидера “красной паутины” Коммунистического Интернационала Отто Вильгельмовича Куусинена! Все ведь не просто с отправленным Сталиным в подполье Коминтерном. Хотя по решению Сталина Суслов формально вроде бы и успешно заменил Куусинена на всемирной “красной паутине” Коммунистического Интернационала. Но Суслов мне жаловался, что сменить кадры агентуры он не успел и Куусинен продолжает исподтишка во многом рулить “красной паутиной”.

Напомню: формально Суслов взял меня с согласия Хрущева именно сменить сталиниста Эренбурга в качестве своего негласного помощника по “красной паутине” Коминтерна, работающего под прикрытием журналиста и писателя — специального корреспондента Совинформбюро, реорганизованного затем в АПН. Но Эренбург, передавая мне дела, честно признался, что всегда оставался не столько “сталинистом”, сколько “куусиненовцем”, который его и подложил под Сталина.

Не случайно первое собеседование со мной в 1956 году, когда меня утверждали помощником к Суслову по “красной паутине”, проводил именно Куусинен. Вроде бы он взялся лишь проверить меня на знание иностранных языков. Но темы, на которые со мной беседовал Куусинен, ловко перескакивая с одного языка на другой, были прощупывающими меня идеологически. Слава богу, я в 1956 году был искренним антисталинистом и мечтал об “оттепели”. Эренбург мне уже показывал рукопись своей знаковой повести с таким названием. Так что я знал, что Куусинену говорить.

Вы, Вячеслав Вячеславович, зорко подметили, что Андропов и Александров-Агентов были людьми, расставленными Куусиненом (Агентов по рекомендации Коллонтай). Но я сразу столкнулся с тем, что все кадры “красной паутины” были практически его. Больше того, Суслов мне намекал, что когда-нибудь будет рассекречено, что Куусинен с его старыми колоссальными связями стоял за спиной заговора Берии, Маленкова и Хрущева против Сталина. А идея разоблачения “культа личности” Сталина на XX съезде КПСС целиком Куусинена. Отто Вильгельмович реально был мозгом Хрущева».

Видимо, почувствовав ненадежность Суслова, Куусинен озаботился подготовкой смены кадров. Судя по всему, он помог приблизить к Хрущеву Шепилова, с тем чтобы в перспективе навязать советскому лидеру нового в партии человека. Но Суслов не дремал и сумел на этом этапе переиграть своего бывшего опекуна и одного из его новых ставленников Шепилова.

Впрочем, Шепилова особо и не надо было обыгрывать. Он сам постоянно подставлялся. Ему нравилось щеголять перед художниками, позировать фотографам, красоваться на обложках западных изданий. А это ведь так раздражало Хрущева. Шепилов не понимал, что лидер должен был быть только один, а всем остальным, если они хотели удержаться у власти, следовало играть роль свиты, но не короля.

Сильно подвела Шепилова его обидчивость. Много лет занимаясь политикой, он так и не понял, что нельзя поддаваться эмоциям и демонстрировать публике и начальству свои слабости. Ну пару раз накричал на него не по делу Хрущев. Так зачем же было сразу искать поддержку у Маленкова? Неужели Шепилов не знал, что затевался бунт против первого секретаря ЦК?

Кстати, чем конкретно были недовольны Маленков и его соратники? Скорее всего, «собака» была зарыта в майских решениях Кремля. Хрущев взял курс на децентрализацию управления народным хозяйством, упразднил двадцать пять отраслевых министерств и создал новые территориальные органы — совнархозы. Получалось, что значительная часть выдвинутых при Сталине руководителей лишалась власти.

Главными организаторами бунта выступили, видимо, Маленков и Молотов. Еще несколько лет назад они враждовали друг с другом, но принятые в 1955 году Хрущевым меры по сокращению их полномочий побудили двух ветеранов советской политики объединиться. Однако на первую роль в путче старая гвардия выдвинула действующего председателя правительства Булганина.

На 18 июня 1957 года Булганин назначил заседание в своем кремлевском кабинете Президиума Совета министров СССР. Повестка дня была самая рутинная. И вдруг по ходу дела кто-то предложил вернуться к вопросу о предстоявшем праздновании 250-летия провозглашения города на Неве новой столицей России. Это очень удивило Микояна. Он напомнил, что еще пару дней назад Президиум ЦК КПСС единогласно поддержал позицию Хрущева, который предложил в торжествах принять участие всему руководству страны. Однако ремарка Микояна повисла в воздухе. Как оказалось, предстоявший юбилей был всего лишь поводом для того, чтобы вне плана срочно созвать весь Президиум ЦК. Булганин тут же позвонил Хрущеву на Старую площадь и предложил тому приехать к товарищам по партии в Кремль. Так заседание Президиума Совмина СССР перетекло в заседание Президиума ЦК, на котором бразды председательствующего также достались Булганину.

Вопрос стоял однозначно: Хрущев зарвался, и его следовало немедленно отправить в отставку. Кворум для этого у заговорщиков имелся. В Президиум входили одиннадцать человек. За смещение Хрущева готовы были проголосовать шестеро: пять членов Президиума правительства — Булганин, Каганович, Маленков, Молотов и Первухин и председатель Президиума Верховного Совета СССР Ворошилов. Категорически же против были сам Хрущев и Микоян.

Положение отчасти спас Микоян. Он обратил внимание на отсутствие трех членов Президиума ЦК — зампреда правительства Сабурова, первого секретаря ЦК Компартии Кириченко и Суслова, а также трех кандидатов в члены Президиума — Шверника, Беляева и Аристова. Уточню. Суслов в тот момент находился в Польше, в Варшаве, где участвовал в совещании стран — участниц Совета экономической взаимопомощи (СЭВ).

Микояну удалось убедить Булганина перенести обсуждение вопроса о Хрущеве на следующий день. Возможно, Булганин думал, что за одну ночь уже ничего не изменится, зато будут полностью соблюдены все демократические процедуры. Но он просчитался.

В игру вступил председатель КГБ Серов, который в случае смещения Хрущева мог не только потерять свой пост, но и лишиться свободы. Уже вечером 18 июня он связался с двумя секретарями ЦК — Брежневым и Аристовым, чтобы к ночи выработать общую тактику. Во-первых, Брежнев, как кандидат в члены Президиума ЦК, мог бы на следующем заседании Президиума ЦК попытаться забаллотировать некоторые инициативы «старой гвардии». А во-вторых, Брежнев должен был помочь срочно вызвать в Москву отсутствовавшего Суслова. Расчет делался на то, что пользовавшийся в партаппарате немалым авторитетом Суслов в качестве члена Президиума ЦК смог бы отколоть от группы Булганина нескольких заместителей председателя правительства, а заодно и примкнувшего к ним Шепилова.

«Я, — вспоминал позднее Серов, — подсказал Брежневу, что хорошо бы созвониться с ним (Сусловым. — В.О.), рассказать и прощупать его настроение. Вызвали Варшаву, и стал разговаривать [с Сусловым] вначале Брежнев, а затем Аристов. Когда они кончили, я спросил, как он. Они ответили, что он вроде за то, чтобы обсудить по-хорошему, но больше дельного ответа в отношении Хрущева не сказал. Это похоже на Суслова, который держит нос по ветру, что я наблюдал не раз»[1].

Но прав ли Серов был в своих оценках? Как председатель КГБ, он ведь знал, что вести откровенные разговоры по телефону не стоило. Все же прослушивалось, даже по защищенным каналам связи. Тут важно было другое. Как только Суслов узнал о том, что происходило в Кремле, он немедленно вылетел в Москву, где сразу — без каких-либо колебаний — встал на сторону Хрущева. Хотя на тот момент все было еще очень зыбко, качели могли качнуться в любую сторону.

Вообще, власть Хрущева с 18 по 21 июня 1957 года висела на волоске. Все заседания Президиума ЦК проходили очень нервно. Вот что рассказывал об одном из них секретарь ЦК Аверкий Аристов.

«Первым, — вспоминал секретарь ЦК Аверкий Аристов, — взял слово Маленков, хотя мы подняли руки раньше всех: я, Беляев, Фурцева, Жуков, Шверник, Суслов, Кириченко, Мухитдинов и Козлов. Нам сказали: нет, вы посидите. Булганин, видно было, программу этого заседания разработал очень тщательно как председатель. Маленков выступил уверенно, со всеми жестами, присущими большому, крупному оратору... Никому другому слова не было дано, кроме Маленкова, Молотова, Кагановича, Булганина, Ворошилова. Эта пятерка нанесла остальным сидящим такой массированный удар, блицкриг, с таким ошеломляющим напором, речи были такие сильные, уверенные, что люди слабые могли дрогнуть и перейти на их сторону. Видимо, таков был их расчет».

Повторю: главная задача старой гвардии сводилась к смещению Хрущева. Его путчисты собирались перевести в министры сельского хозяйства. Кроме того, они планировали убрать из руководства Суслова, председателя КГБ Серова и ряд других крупных фигур. К примеру, Суслова планировалось сослать на культуру, сделать его министром без права что-либо решать.

Кстати, как так получилось, что назревавший мятеж прошляпили все спецслужбы, партийная разведка и ближайшие помощники Хрущева?.. Можно еще допустить, что какая-то группа в спецслужбах чего-то недоработала. Но чтобы сразу все всё проморгали — в это поверить сложно. Одно из двух: или старая гвардия успела заручиться поддержкой каких-то сил в спецслужбах, или какие-то очень мощные группы под видом попытки заговора против Хрущева организовали масштабную и весьма хитроумную операцию, цель которой была легализовать появление в ближайшем окружении Хрущева новых политических центров влияния. Другими словами, почему бы не допустить версию, что некоторые могущественные силы не хотели в роли лидера видеть ни Маленкова с Молотовым, ни Хрущева, но новый кандидат, которого смогли бы принять элиты, еще не был подготовлен или был чем-то замаран и поэтому встала задача навязать Хрущеву на какое-то время нового союзника?

Переломить ситуацию помогли три человека: председатель КГБ Серов, блокировавший указание Булганина отправить во все обкомы, в ТАСС и на радио сообщения о смещении Хрущева, министр обороны Жуков, который заявил, что без его приказа ни один танк не двинется в Москву для поддержки Булганина, и заведующий отделом сельского хозяйства по РСФСР ЦК КПСС Мыларщиков, в чьем кабинете 21 июня секретари региональных обкомов вырабатывали консолидированную позицию (забегая вперед, отмечу, что очень скоро вся эта троица оказалась победившему Хрущеву неудобна и была из высших органов убрана). По сути, именно они подготовили нужную почву для пленума ЦК, которому и предстояло принять окончательные решения.

Пленум ЦК открылся 22 июня и продолжился ровно неделю. Его открыл Хрущев. Но с главным сообщением выступил Суслов. А он основной удар обрушил только на трех человек: Маленкова, Молотова и Кагановича, которые, однако, не являлись первыми фигурами в руководстве страны и партии. Получалось, что два человека из самого высшего руководства — Булганин и Ворошилов — сознательно выводились из-под огня критики. Почему? Умолчал Суслов и о том, что в оппозицию Хрущеву встала значительная часть руководства Совета министров. Видимо, победившей стороне было невыгодно говорить о том, что курс Хрущева не нашел одобрение у половины правительства.

Позже Суслов, объясняя руководству Венгрии суть происшедшего летом 1957 года, все свел к фронде нескольких человек. В его версии имела место попытка малюсенькой группы недовольных прихватить власть.

«За спиной ЦК и Президиума, — сказал он венграм, — они все больше и больше начали соревноваться между собой. И в июне месяце, воспользовавшись тем, что тов. Хрущев был в Финляндии, меня и нескольких других членов Президиума не было по разным причинам в Москве, они пытались захватить руководство в свои руки. Отстранив тов. Хрущева от руководства заседаниями Президиума ЦК, они поставили вопрос о коренном изменении состава Президиума и полной смене секретарей Центрального Комитета, за исключением Шепилова. Таким образом они встали на путь прямой агрессии против ЦК»[2].

Но это было неправдой. Суслов ни венграм, ни до этого в своем сообщении на пленуме ЦК ни слова не сказал о главных причинах, которые спровоцировали у части высшего руководства недовольство Хрущевым. Он так и не дал оценку осуществленной Хрущевым реорганизации управления промышленностью и сельским хозяйством. Стало ясно, что курс на создание совнархозов будет продолжен.

Зато Суслов на пленуме сделал акцент на том, что группа Маленкова и Молотова собиралась не просто ограничить полномочия руководителей региональных парторганизаций, а чуть ли не упразднить посты первых секретарей обкомов. Это не было случайностью. Большинство членов ЦК составляли именно первые секретари обкомов. Естественно, перспектива лишиться своих должностей их не радовала. Поэтому они все дружно поддержали линию Хрущева и Суслова на осуждение старой гвардии.

На этом роль Суслова не закончилась. Предшествующие события показали, как много зависело от того, кто вел решающие заседания и ставил нужные вопросы на голосование. Ведь именно из-за того, что 18 и 19 июня на заседаниях Президиума ЦК председательствовал не Хрущев, а Булганин, старая гвардия оказалась в шаге от победы. А кто мог дать гарантию, что на пленуме ЦК не нашлись бы желающие вступиться за поверженных Маленкова и Молотова? Не поэтому ли Хрущев сделал так, чтобы на всех заседаниях этого пленума председательствовал лояльный (однако полностью ли преданный?) ему Суслов?

Но справился ли Суслов с теми задачами, которые на него возлагались? Смотрим стенограмму пленума.

Самые ударные речи на пленуме ЦК в защиту Хрущева произнесли Косыгин, Громыко, Устинов, Кириленко и Шелепин, люди, которые через десять с небольшим лет составили ядро в новом советском руководстве (но не при Хрущеве; при Хрущеве из этих ораторов сильно выдвинулся только Шелепин). Но можно ли это было считать заслугой Суслова? Идем дальше. В пылу полемики Кириленко, указав Булганину на его ошибки, поинтересовался, почему председатель правительства проигнорировал Суслова.

«Есть, — подчеркнул он, — тов. Суслов — второй секретарь <...> Почему же вы с тов. Сусловым не поговорили...»

Другими словами, Кириленко признал, что многие тогда в парторганизациях считали Суслова вторым в партии человеком. И, по мнению Кириленко, такая роль Суслова исходила от Хрущева. А так ли это было?

К чему я клоню? Да, Суслов председательствовал на очень важном пленуме ЦК, на котором решалась судьба Хрущева. Но все ли его устраивало? Не испытывал ли он во время пленума каких-либо сомнений? Похоже, какие-то оценки, шедшие от Хрущева, Суслов не разделял. Это уловил историк Александр Пыжиков.

«Именно Суслову, — писал исследователь, — Хрущев поручил атаковать “антипартийную группу” на июньском пленуме ЦК. Любопытно, что тот не справился с поручением: по стенограмме заметно, с каким трудом он говорит. В результате Хрущев был вынужден перехватить инициативу, фактически прервав невнятное выступление Суслова»[3].

Почему же Суслов заминался? Разве ему было жаль Маленкова или Молотова? Да нет, с этими персонажами он давно уже ничего общего не имел. Сомнения у Суслова были по Ворошилову, Первухину и некоторым другим фигурам. Кстати, не он ли настоял на том, чтобы оставшийся у власти Хрущев сохранил еще на какое-то время в кресле номинального советского президента Ворошилова?

Забегая вперед, скажу: Хрущев потом еще долго помнил допущенные Сусловым в июне 1957 года заминки и сомнения. И не тогда ли он задумался о поиске замены Суслову?

Теперь посмотрим, что стало с заговорщиками. Ни один из них не был отдан под суд. Все потеряли только должности: кого-то совсем уволили, кого-то сильно понизили, но, повторю, до арестов дело не дошло. Это потому, что Хрущев оказался таким добреньким? Вспомним, как в 1953 году он поступил с главным своим конкурентом — Берией.

Такое впечатление, что кто-то отдал Хрущеву приказ всех бунтарей раздавить морально, но не физически. При этом многие люди, работавшие в окружении заговорщиков, вообще никак не пострадали. Они или остались на своих постах, или перешли на аналогичные должности по горизонтали. Но разве так Хрущев поступал с людьми Маленкова в 1955 году? Кто удалил из Москвы тогдашнего секретаря ЦК Николая Шаталина? И кто арестовал многолетнего помощника Маленкова — Дмитрия Суханова?.. А что изменилось летом 1957 года? Многое. Для уцелевшего во власти Хрущева работавшие прежде с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым люди опасности уже не представляли.

Ну и самое главное: кто стал бенефициантом проведенных разборок? А об этом можно судить по новому составу Президиума ЦК.

Из старого состава в Президиуме ЦК остались Хрущев, Суслов, Микоян, Кириченко, а также Ворошилов и Булганин. Но тот же Булганин свое прежнее влияние утратил. Новыми членами Президиума стали сразу девять человек: Аристов, Беляев, Брежнев, Жуков, Игнатов, Козлов, Куусинен, Фурцева и Шверник.

Не будем сейчас подробно рассказывать о каждом члене Президиума. Тут что интересно? Половина пробыла в Президиуме всего несколько лет. Похоже, они сыграли лишь роль неких временных попутчиков. До состоявшейся в 1964 году отставки Хрущева свое членство из 14 человек сохранили лишь четверо: Суслов, Микоян, Брежнев и Шверник. Тяжело умиравший после инсульта Фрол Козлов не в счет. Да, незадолго до отставки Хрущева скончался Куусинен. Но это другая история. И какой вывод? Из четверки сохранивших осенью 1964 года членство в Президиуме ЦК участие в большой политике продолжили потом лишь двое: Брежнев и Суслов.

Это, конечно, не значило, что уже летом 1957 года некие таинственные силы расчищали политическое поле исключительно только в интересах Суслова и Брежнева. Все было, разумеется, намного сложнее. Но то, что в 1957 году разгром старой гвардии какие-то группы вовсю использовали для укрепления как Суслова, так и Брежнева, это вне всякого сомнения. А вот понимал ли это Хрущев — в этом уверенности нет.

Другой вопрос: почему Суслов и Брежнев убрали Хрущева не через год или через два после июньского пленума ЦК, а лишь через семь лет? Чего они ждали?

Думаю, потому, что быстрый уход Хрущева с политической арены устраивал далеко не всех. Одни, видимо, хотели сохранить сложившийся во власти баланс сил. Другие, возможно, были заинтересованы в том, чтобы в перспективе заменить Хрущева на другую фигуру, но не на Брежнева или Суслова, а на кого-то иного. Не случайно в состав нового Президиума ЦК был включен престарелый Отто Куусинен, занимавший до этого малозначимую должность председателя Президиума Верховного совета Карелии. Почему его вытащили якобы из политического небытия? Ну, во-первых, Куусинен никогда в политическое небытие и не уходил. Да, он не светился, находился вроде бы в тени, но это не означало, что он когда-либо отходил от большой политики. Может, появилась потребность в теоретическом багаже Куусинена? Но, поверьте, продвигать идею с отказом от диктатуры пролетариата в пользу общенародного государства Куусинен мог бы и без членства в Президиуме ЦК.

Куусинен должен был выполнить две задачи. Первое: ему предстояло через собственные каналы обеспечить неприкосновенность Хрущева на весь период подготовки и включения во власть преемника советского лидера. И второе: видимо, именно Куусинен и должен был предложить неким силам этого преемника. И не факт, что Куусинен готов был одобрить или Суслова, или Брежнева. Напомню: расхождения с Сусловым у него начались еще в период подготовки к двадцатому партсъезду. Похоже, что Куусинен продолжил вести совсем иных людей — в частности, Юрия Андропова и Бориса Пономарева — и одновременно стал подыскивать замену Суслову.

Другим человеком, который по другой линии должен был обеспечить неприкосновенность Хрущева и последующий переход власти к политикам следующего поколения, являлся, по-видимому, Микоян.

Очень сильные позиции оставались и у Ворошилова. Во всяком случае, до сих пор непонятно, почему Хрущев терпел его вплоть до весны 1960 года. Видимо, чего-то боялся. Но чего?

К слову, один из участников происходивших летом 1957 года драматических событий Микоян позже в своих мемуарах утверждал, что самый сильный состав Президиума ЦК был не после победы над Маленковым и Молотовым, а как раз до 1957 года. Почти всех вошедших в Президиум ЦК на июньском пленуме новичков он называл работниками областного масштаба. К числу таких работников Микоян относил и Суслова, который вообще-то попал на политический олимп намного раньше. По его мнению, Суслов, Брежнев и Кириленко мало чем отличались друг от друга.

«Только в политическом отношении, — утверждал Микоян, — Суслов оказался гораздо хуже: не просто консерватор, а настоящий реакционер. Лично я с ним был в неплохих отношениях, на уровне членов Президиума он казался приличным человеком. Но очень скоро выяснилось, что он, по сути дела, саботирует десталинизацию, расправляется с неугодными ему прогрессивно настроенными работниками ЦК среднего уровня. Например, с Бурджаловым, который с благословения Льва Шаумяна опубликовал статью об отрицательных моментах роли Сталина на VI съезде. Я эту статью читал еще в гранках, и она мне понравилась. Суслов же начал гонения на Бурджалова. Вообще, крупной ошибкой Хрущева было сохранение Суслова на его прежнем посту — почти том же, что и при Сталине, только еще более ответственном, ибо при Сталине он в области идеологии никогда не был на такой высоте, над ним стоял член Политбюро, в которое он не входил»[4].

Но насколько Микоян в своих мемуарах был искренен? Я нашел в архивах его поздравления Суслову, направленные осенью 1972 года. Микоян тогда находился на пенсии, и его будущее уже ни от чего не зависело. Тот же Суслов уже давно ему был никакой не указ. И вот Микоян писал ему: «Твои заслуги перед народом, партией и государством общеизвестны, и мне нет нужды говорить об этом. Я только радуюсь тому, что этот свой юбилей ты встречаешь в расцвете сил и еще много сделаешь для победы коммунизма»*.

Так когда же Микоян был искренен?

Разобравшись в июне 1957 года с антипартийной группировкой, Хрущев вскоре решил избавиться, как говорили, от своего главного спасителя — министра обороны Жукова. Якобы из головы советского руководителя никак не уходила брошенная маршалом в запале фраза, что без его ведома в армии не сдвинется ни один танк.

Конечно, маршал определенную опасность для Хрущева представлял. Но что, Жуков первый раз кичился своей ролью в спасении правителей? А до этого он разве никому не давал понять, что без него Хрущев, может, и не смог бы летом 1953 года арестовать Берию? Но ведь после ареста Берии Хрущев Жукова из министерства обороны не убрал. А почему приспичило ему пойти на это осенью 1957 года? Неужто и впрямь Хрущева разозлило принижение Жуковым политорганов в армии? Как-то с трудом в это верится.

База под отставку Жукова была подведена 28 октября 1957 года на пленуме ЦК. Суслов обвинил министра обороны в отрыве Вооруженных сил от партии.

«Конечно, у всякого человека бывают ошибки, — заявил Суслов, — они могут быть и у тов. Жукова. Но в данном случае мы имеем дело не с отдельными ошибками, а с системой ошибок, с определенной линией бывшего министра обороны, с его тенденцией рассматривать советские Вооруженные силы как свою вотчину, с линией, которая ведет к опасному отрыву Вооруженных сил от партии и отстранению Центрального Комитета от решения важнейших вопросов, связанных с жизнью армии и флота.

Я проиллюстрирую это целым рядом фактов. Вы знаете, товарищи, что у нас существует Совет обороны страны. При Совете обороны создан Военный совет, в который входят члены Президиума ЦК, все командующие округами, а также командующие флотами. Тов. Жуков не счел нужным ни разу собрать этот Военный совет. Больше того, месяца три тому назад министр обороны внес предложение в ЦК ликвидировать данный Совет за ненадобностью.

Спрашивается, почему? Тов. Жуков, видимо, не хочет, чтобы Центральный Комитет ближе знал жизнь армии, деятельность министра и командующих. Естественно, что Президиум Центрального Комитета не принял это политически неправильное предложение министра обороны.

Не менее вредным было предложение, внесенное тов. Жуковым в ЦК, о пересмотре функций Военных советов в округах. Современные Вооруженные силы — это громадный и весьма сложный организм. В этих условиях важную роль в жизни войск должны играть Военные советы, располагающие правом рассмотрения и решения всех важнейших вопросов жизни и деятельности армии и флота и несущие ответственность перед Центральным Комитетом, правительством и Министром обороны.

Между тем тов. Жуков предлагал превратить эти Военные советы в бесправные, совещательные органы при командующих. Тов. Жуков при этом не смущался тем, что членами Военных советов округов у нас являются и секретари областных, краевых комитетов партии и Центральных комитетов компартий союзных республик. Его, видимо, вполне устраивало, чтобы секретари обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик состояли “при командующих” и не имели полноправного голоса в Военных советах».

И только в середине своего доклада Суслов мельком сказал о главном, что привело к отставке Жукова. Маршал без ведома Кремля приступил к формированию школы типа диверсантов — сейчас бы ее назвали школой спецназа.

Что же получалось? Втайне от советского руководства Жуков взялся за создание мощной воинской части, которая, обладая соответствующей подготовкой, могла скрытно нанести удар по любой цели как внутри страны, так и за рубежом. По сути, новое воинское формирование могло без каких-либо танков, используя особые приемы и технологии, ликвидировать любой центр управления. А это означало, что Жуков или другие армейские командиры имели возможность в удобный для них момент перехватить всю власть. И все страховочные варианты по удержанию в Кремле Хрущева, разрабатывавшиеся как Куусиненом, так и другими группами и центрами влияния, оказывались неэффективными. Вот чего высшее руководство не могло простить Жукову.

Вскоре после расправы над маршалом Жуковым в руководстве страны и партии начался новый передел полномочий. Хрущев больше уже никому не хотел быть обязанным за свое сохранение у власти. В узких кругах он все чаще стал выражать недовольство «советским президентом» Ворошиловым, главой правительства Булганиным, председателем КГБ Серовым и даже вроде бы полностью поддерживавшими его секретарями ЦК Сусловым, Брежневым, Аристовым, Поспеловым и Фурцевой. Тогда же у него появился новый фаворит — Алексей Кириченко, переведенный осенью 1957 года из Киева в Москву. А тот сразу стал подминать под себя одно из ключевых подразделений ЦК — отдел парторганов по союзным республикам, ведавший расстановкой руководящих кадров в партии и правительстве. Суслову недвусмысленно давали понять, что вряд ли он удержит за собой неформальный пост второго секретаря ЦК.

Дальше Суслов допустил одну ошибку. Неудовлетворенный состоянием внешнеполитической пропаганды, он, вместо того чтобы подстегнуть уже существовавшие отделы ЦК, инициировал создание новой комиссии ЦК, в чем его, к слову, поддержал Куусинен. 27 ноября 1957 года два высокопоставленных партфункционера предложили образовать комиссию ЦК по вопросам международной пропаганды. По их мнению, эта комиссия могла бы заняться разработкой новых проблем международной научной пропаганды, наблюдать за профильными журналами и контролировать работу недавно созданного Госкомитета по культурным связям с заграницей. Председателем этой комиссии мог бы стать один из секретарей ЦК (Суслов рассчитывал эту функцию возложить как раз на Куусинена, чтобы тот не влезал в другие дела). А в штате комиссии предполагалось иметь десять освобожденных работников. В общем, все выглядело логично.

Но у Хрущева появился отличный повод перераспределить внутри Секретариата ЦК обязанности. Смотрите, что получилось. Суслов инициировал создание новой комиссии. Хрущев ответил: пожалуйста. Он даже расширил функции этой комиссии. Она стала называться совсем по-другому: «Комиссией по вопросам идеологии, культуры и международных партийных связей». В нее вошли сразу пять секретарей ЦК: Отто Куусинен, Нуритдин Махитдинов, Петр Поспелов, Михаил Суслов и Екатерина Фурцева. Председателем же этого образования Хрущев 3 января 1958 года утвердил на заседании Президиума ЦК Суслова. Однако при этом никаких серьезных полномочий эта комиссия не получила. Она лишь рассматривала все записки идеологических и международных отделов ЦК. Формирование какой-то линии и разработка теоретических вопросов в ее компетенцию не входили. Короче, король, то бишь председатель новой комиссии, оказывался, как в сказке, голым.

Но это еще не все. В тот же день, 3 января 1958 года, Президиум ЦК создал не только новую ненужную надстройку. Он назначил другого председательствующего в Секретариате ЦК. Президиум постановил: «Возложить на тов. Кириченко А.И. председательствование на заседаниях Секретариата ЦК КПСС, а также рассмотрение материалов и подготовку вопросов к заседаниям Секретариата ЦК»[5].

Другими словами, Суслов со второй позиции в партии отодвигался куда-то в сторону. Получалось, что он перемещался в третий или четвертый эшелон.

Однако Кириченко повел себя не слишком умно. Он возомнил себя царьком и стал третировать почти всех секретарей ЦК, особенно тех, кто не входил в состав Президиума ЦК. К тому же Кириченко в каждом втором секретаре ЦК усматривал потенциального заговорщика. Короче, в высших этажах партаппарата начались интриги, склоки и наушничество.

Вот один из примеров. Кириченко, по сути, установил слежку за секретарем ЦК Игнатовым, в ведение которого в 1958 году перешли вопросы сельского хозяйства. Ему не понравилось, что к тому зачастил председатель КГБ Серов. Он увидел в этом признаки готовившегося очередного заговора. Кончилось это тем, что Хрущев, во многом настропаленный Кириченко, на всякий случай Серова переместил из КГБ в Министерство обороны (на должность начальника ГРУ), а Игнатова удалил со Старой площади, подыскав ему другое место работы. Но это был не единственный случай интриг в ЦК.

Впрочем, у Суслова в вверенном ему хозяйстве тоже хватало и склок, и дрязг. Достаточно вспомнить дело Бориса Пастернака. Кто его в 1956–1958 годах создал и раздул? Разве Суслов? Нет. Напомню: первым струсил тогдашний главный редактор «Нового мира» Константин Симонов. Вместо того чтобы самому утрясти с автором все спорные в рукописи моменты, он предпочел послать в ЦК жалобу. Во многом благодаря Симонову чисто литературное дело приобрело политический характер, а распутывать его пришлось уже руководству ЦК.

Правда, спустя много лет Хрущев во всем винил уже одного Суслова. Он вспоминал:

«Как решался вопрос об этом произведении (имелся в виду роман Пастернака «Доктор Живаго». — В.О.)? Докладывал мне о нем Суслов, шефствовавший над нашей агитацией и пропагандой. Без Суслова в таких вопросах не могло обойтись. Он сообщил, что данное произведение плохое, не выдержано в советском духе. В деталях его аргументов не помню, а выдумывать не хочу. Одним словом, недостойная вещь, печатать ее не стоит. Такое решение и приняли. Полагаю, что на той стадии событий, кроме Суслова, никто из ответственных лиц романа не читал. Я сомневаюсь в том, что и Суслов его прочел. Ему тоже, наверное, дали справку с изложением содержания произведения на трех страничках. Конечно, так судить о творчестве, вынося приговор произведению и его творцу, недопустимо! Ну а где же был ты сам, спросят меня? Отвечу: о чем я сожалею, заканчивая сейчас свой жизненный путь пенсионеров в своей ссылке на даче в подмосковном районе Петрово-Дальнее? О том, что в годы, когда я имел возможность влиять на решения — печатать или не печатать, принять или не принять точку зрения докладчика, — не прочитал эту книгу сам. Я, не читая, поверил и пошел на административные меры, самые вредные в отношении творческих людей.

Роман запретили. Запретили...

Естественно, поднялся страшный гвалт и шум за границей. Рукопись оказалась там, и ее опубликовали. Не знаю, насколько это произведение отвечало критериям Нобелевской премии, но Пастернаку ее присудили. Поднялся еще больший шум: советское правительство не разрешает писателю получить премию. Я предложил коллегам: “Давайте сообщим публично, что Пастернак, если желает, может поехать за границу для получения своей премии”. Но в силу определенных обстоятельств он ответил через газету, что не ставит вопрос о своей поездке за границу с этой целью.

Я и сейчас не могу быть судьей этого произведения. Я его так и не прочитал. Но люди, которые со мной встречаются, говорят, что оно невысокого качества и в идейном, и в художественном отношении»[6].

Но за давностью лет Хрущев, когда надиктовывал родным свои воспоминания, ничего не спутал? Во всем ли виноват был Суслов? А он разве сам, без Суслова, никаких никому по поводу Пастернака указаний не давал? Ведь совершенно иные вещи рассказывал бывший руководитель советского комсомола Владимир Семичастный. В интервью журналистам «Огонька» он в 1989 году говорил:

«Я помню, нас пригласили к Хрущеву в Кремль накануне пленума (Союза писателей. — В.О.). Меня, Аджубея. Там был и Суслов. И он сказал: “Вы не возражаете, я стенографистку позову?” Позвали стенографистку. Он говорит: “Ты завтра доклад делаешь?” Я говорю: “Да”. — “Вот ты не возражаешь, в докладе надо Пастернака проработать? Давай сейчас мы наговорим, а вы потом отредактируете, Суслов посмотрит — и давай завтра...”. Надиктовал он две странички. Конечно, с его резкой позицией о том, что “даже свинья не позволяет себе гадить...” Но начало было такое: “Не касаясь художественных достоинств этого произведения”. Другими словами, возмутителен факт, что человек тут вырос, воспитался, получил образование и плюнул нам в лицо — опубликовал роман за границей. Там такая фраза еще была: “Я думаю, что Советское правительство не будет возражать против, э-э, того, чтобы Пастернак, если ему так хочется дышать свободным воздухом, покинул пределы нашей Родины”. Когда он это диктовал, я говорю: “Никита Сергеевич, я не могу говорить от имени правительства!” Он мне: “Ты произнесешь, а мы поаплодируем. Все поймут”. Так и случилось.

На второй день после пленума в газетах появляется письмо Пастернака “В редакцию «Правды»”, в котором он отказался от Нобелевской премии»[7].

Если Хрущев считал, что в вопросах литературы ему не следовало поддерживать Суслова, то в чем другом Суслову стоило оказать поддержку? Но Хрущев от ответа на этот вопрос в своих мемуарах почему-то уклонился.

Факты же свидетельствуют о том, что стоило возникнуть в мире или в стране напряженным ситуациям, и Хрущев вынужден был обращаться не столько к новому второму секретарю Кириченко, сколько по-прежнему к Суслову. И, уезжая в отпуск или в очередной заграничный вояж, он председательство на заседаниях Президиума ЦК поручал не Кириченко, а, как правило, только Суслову (ну иногда еще Брежневу или Игнатьеву).

Мир все это видел и делал свои выводы. И в качестве возможного преемника Хрущева он рассматривал не Кириченко, а в первую очередь Суслова.

Посмотрите, как принимали Суслова в марте 1959 года в Англии. По сути, как будущего руководителя Советского Союза. А ведь его визит в Лондон не носил государственного характера. Суслов летал на туманный Альбион по приглашению горстки левых лейбористов, и его появление в Лондоне было неожиданным не только для правительственных кругов Англии, но даже для первых лиц лейбористской партии.

Английская печать подала пребывание Суслова в Лондоне как мировую сенсацию.

«Он, — утверждала газета «Дейли Экспресс», — контролирует коммунистические партии мира».

Газета «Обсервер» добавила: «Этот страстный коммунист нынче является одним из двух или трех наиболее могущественных деятелей Советского Союза».

Кстати, в конце поездки Суслова в Англию та же «Обсервер» заявила, что Суслов является «преемником Хрущева на посту секретаря ЦК КПСС».

Другими словами, то ли с третьего, то ли с четвертого места в советской иерархии Суслов был поднят всезнающими, самодовольными англичанами на первое.

Правда, оставалось неясным, а хотел ли сам Суслов стать этим преемником. Может, его устраивала совсем иная роль? На это потом намекнула консервативная газета «Дейли телеграф». Она сделала вывод: «...г-н Суслов является силой, находящейся за троном, а не на самом троне».

Гадания о степени влияния Суслова сопровождались в английской печати характеристиками личного плана. Британские журналисты подчеркивали, в частности, улыбчивость и доброжелательность московского визитера. А газета «Дейли геральд» отметила его разоружающие чары и почти эдвардианскую элегантность.

Единственное, что смутило английскую прессу, — нежелание Суслова вступать в откровенные разговоры с корреспондентами. Ведь ради чего ассоциация иностранных журналистов собирала в гостинице «Дорчестер» на завтрак с участием Суслова двести пятьдесят своих коллег? Она жаждала каких-то откровений от московского гостя. А тот отделался одними общими фразами.

Естественно, Хрущеву было доложено о каждом сделанном Сусловым в Лондоне шаге. Проинформировали советского вождя и об откликах британской прессы. Разумеется, ему не понравилось, что английские журналисты увидели в Суслове его преемника (сам он подбором преемников плотно еще не занимался). Но он вынужден был продолжать терпеть Суслова, ибо его некем было заменить.

Тут еще стали осложняться наши отношения с Китаем. Похоже, Куусинен и его люди настойчиво советовали Хрущеву идти на конфронтацию с Пекином. Но этому курсу всячески противился как раз Суслов. Он стоял на том, что в наших интересах было развивать сотрудничество с Поднебесной и использовать для этого любые возможности. Ради этого и затевался осенний визит советских лидеров в Китай. Суслов должен был стать главным мотором нашей делегации.

А что Кириченко? В один прекрасный момент он, как главный куратор местных парторганов, чуть не прошляпил попытку нового в партии заговора, причем реального, а не искусственно сконструированного, как это было в случае Игнатова и Серова.

Как выяснилось, среди части руководителей региональных обкомов появились недовольные новым курсом Хрущева. Их не устроило то, что вождь оттеснил куда-то в сторону группу партработников, которая помогла ему летом 1957 года удержать власть в Москве, а на ее место выдвинул каких-то выскочек. Лидером недовольных якобы стал первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС Иван Лебедев. А Ставрополье, напомню, еще с довоенной поры входило в зону интересов Суслова.

Вообще-то на Лебедева давно уже потоком шли жалобы в Москву. Его обвиняли в пьяных загулах и приставаниях к женщинам. Приводился пример, как в январе 1958 года в одном из колхозов, чтоб угодить Лебедеву и его гостям, на обед было доставлено 75 бутылок водки, 15 бутылок коньяка и 33 бутылки вина, на что из колхозной казны было потрачено 8205 рублей. Но все комиссии регулярно этого партработника защищали. А почему? Да потому что при нем край постоянно выполнял все планы по сбору хлеба, удоям молока и сдаче мяса. Не случайно он три года подряд — в 1956–1958 годах — получал по ордену Ленина. Из секретарей обкомов никто так часто высшей наградой страны не отмечался.

Когда же не сработал очередной сигнал о пьянстве Лебедева, обиженный им председатель одного из колхозов — некий Лыскин — попробовал «пришить» амбициозному первому секретарю Ставропольского крайкома политику. Он сообщил в Москву о пьяных откровениях Лебедева. Получалось, что руководитель крупного региона страны ни в грош не ставил Хрущева и утверждал: «То, что было при Сталине, такой режим остался и при Хрущеве». Снятый с работы, этот Лыскин привел сказанные Лебедевым у него на квартире следующие слова: «Хрущев очень часто болтает, где нужно и где не нужно». Дальше — больше. По словам Лыскина, Лебедев не раз публично отказывался принимать в крае нового министра сельского хозяйства СССР Мацкевича, бывшего тогда в фаворе у Хрущева, считая того кулацким отродьем, но зато охотно привечал другого аппаратчика — заведующего сельхозотделом ЦК по РСФСР Мыларщикова.

К слову, Мыларщиков пользовался в Москве огромной поддержкой набравшего большую силу секретаря ЦК Аристова. 17 марта 1959 года влиятельный партфункционер попросил Хрущева назначить опытного партаппаратчика одним из заместителей председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Но советский лидер, испугавшись возможного укрепления группы Аристова и наслышанный об амбициях Мыларщикова, эту идею отверг. А буквально через две недели, 2 апреля 1959 года, Мыларщиков постановлением Президиума ЦК и вовсе был снят с работы. Как указывалось в решении, аппаратчика уволили «за допущенные неправильные действия, толкавшие местных работников на очковтирательство и обман государства, а также за непартийное поведение (грубость, оскорбление, угрозы) по отношению к местным работникам»[8].

Но в целом ряде регионов партфункционеры восприняли известие об отставке Мыларщикова очень болезненно. Особенно сильно переживал увольнение соратника Лебедев. В своем окружении он по пьяни заявил, что «русские секретари дадут бой». По его мнению, ЦК КПСС организовал поход против русских секретарей обкомов и это следовало остановить. К числу преследуемых секретарей Лебедев отнес Ларионова из Рязани, Хворостухина из Тулы, Доронина из Смоленска и Киселева из Ростова. По его словам, все эти секретари готовы были выступить против Хрущева. То есть дело явно шло к открытому бунту. Иными словами, готовился заговор.

Осенью 1959 года делом Лебедева занялся председатель Комитета партийного контроля при ЦК Шверник. Он выяснил, что о настроениях первого секретаря Ставропольского крайкома прекрасно были осведомлены выезжавшие на юг завотделом парторганов по РСФСР ЦК Виктор Чураев, который был известен в кругах партаппаратчиков как большой любитель выпивок, и его заместители Михаил Полехин и Михаил Севастьянов, но ничего об этом руководству партии не доложили. Шверник предлагал всех строго наказать — вплоть до увольнения с работы.

Одновременно возникли вопросы к председателю Центральной ревизионной комиссии Петру Москатову. Он вроде бы тоже покрывал Лебедева и секретарей некоторых других обкомов, которые в узком кругу выражали недовольство Хрущевым. Но, в отличие от Лебедева и Чураева, Москатов не пил. Тогда его обвинили в пристрастии к сочинительству. Один из сотрудников отдела пропаганды ЦК Клавдий Боголюбов дал справку, что за три года главный ревизор партии издал почти десять книг на разные темы общим объемом сто печатных листов и получил за них двести тысяч рублей гонорара, а партвзносы заплатил лишь с суммы 128 тысяч. Этого оказалось достаточно, чтобы в конце 1959 года Москатова выпроводить на пенсию.

По мере раскручивания дел о Лебедеве, Мыларщикове, Москатове и других крупных партработниках все чаще стало всплывать имя Суслова. Логика была простая: Суслов одно время работал в Ростове и Ставрополе и потом продолжал неформально опекать эти регионы, и, значит, он не мог ничего не слышать о критических настроениях Лебедева и Киселева в отношении Хрущева. Кириченко уже начал готовить материалы для постановки вопроса об отставке своего коллеги. Однако Суслов не только умело отвел от себя все эти подозрения, но и смог перевести стрелки на Кириченко. Его аргументы оказались более весомыми. Он напомнил, кто в Секретариате ЦК отвечал за расстановку руководящих кадров в регионах. Разве не Кириченко и Аристов? И это сработало. Уже в начале января 1960 года Хрущев дал команду убрать Кириченко из Москвы. По иронии судьбы все проморгавший функционер был направлен в Ростов на смену близко сошедшегося со ставропольским секретарем Лебедевым Киселева.

К слову, когда Москва стала раскручивать дело Лебедева, Киселев, знавший нравы Кремля, не исключал в отношении себя репрессий, даже ареста. А спас его в той ситуации Суслов. Он под шумок перевел ростовского секретаря в аппарат правительства России. Киселев этого не забыл и потом поздравлял своего спасителя со всеми праздниками.

«Близкие и работавшие с Вами, — писал он Суслову в ноябре 1962 года, — высоко ценят Вашу организованность и культуру в работе, скромность, чуткость и отзывчивость»[9].

Относительно легко, во многом благодаря Суслову, отделались и другие секретари проштрафившихся обкомов. Скажем, заводила всего процесса Лебедев в начале 1960 года был отправлен на пенсию по состоянию здоровья. Ему даже выговор не влепили. Подыскали потом другую работенку и московским покровителям Лебедева — Чураеву, Полехину и Севастьянову.

Правда, за всех уличенных в нелояльности Хрущеву региональных руководителей потом вынужден был расплатиться секретарь ЦК Аристов. В назидание другим членам высшего руководства Хрущев 4 мая 1960 года все-таки отнял у него секретарство и оставил за ним лишь обязанности заместителя председателя в Бюро ЦК КПСС по РСФСР.

Кстати, вместе с Аристовым Хрущев 4 мая вывел из секретарей ЦК также Фурцеву, Поспелова и Брежнева (из них только Брежнев получил весомый пост председателя Президиума Верховного Совета СССР). В числе пострадавших оказался и Ворошилов. Маршала без оповещения в печати исключили из состава Президиума ЦК КПСС. В газетах эту новость дали лишь через два с половиной месяца.

Суслов же уцелел. Почему? Только по одной уже многажды упомянутой причине. Его в очередной раз оказалось некем заменить. Ну кто мог составить ему конкуренцию? Отто Куусинен? Но для Запада его прежде всего ассоциировали с бывшим Коминтерном, который собирался экспортировать во все капиталистические страны революцию. А Запад уже по горло был сыт Восточной Европой. Ему не требовались кровавые восстания и все такое прочее. Борис Пономарев или Юрий Андропов? Но, во-первых, они еще даже не имели статуса секретарей ЦК. А во-вторых, Андропов в глазах мира был одним из душителей свободы в Венгрии. И кто из мировых лидеров вступил бы с ним в переговоры? Нет, тут требовались фигуры совсем иного масштаба.

Однако и к Суслову прежнее доверие Хрущева уже не вернулось. Вождь вообще поступил с ним по-иезуитски. Решив удалить Кириченко из Москвы, он поручил Суслову разработать новый регламент функционирования Секретариата ЦК. Многие в партаппарате восприняли это как возвращение Суслову полномочий второго секретаря ЦК. Но очень скоро вождь передал эти функции своему новому фавориту — Фролу Козлову.

В конце же 1960 года Суслова сильно подставили в Узбекистане. Его пригласили на пуск Южно-Голодностепского ирригационного канала. Не подозревавший о каком-либо подвохе, московский гость перерезал ленточку. А потом выяснилось, что канал не достроили и в Москву посыпались жалобы. Дело дошло до Хрущева.

Суслову все это грозило большими неприятностями. За сокрытие правды о канале и поощрение очковтирательства его могли даже отправить в отставку. Помните, какой скандал в конце 1960 года случился в Рязани? Все рапорты о сдаче областью трех годовых планов по мясу оказались враньем. За это Хрущев в январе 1961 года снял с должности первого заместителя председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР Аристова. А чем Суслов в этой ситуации был лучше Аристова?

Тем не менее входивший в конце 50-х годов в высшее партийное руководство Мухитдинов уже в горбачевскую перестройку утверждал, что, несмотря ни на что, после отставки Кириченко Суслов продолжал входить в число вершителей советской политики. Когда его спросили, на кого Хрущев после 1960 года опирался, он заявил: «Самыми близкими к нему людьми стали в это время А.И. Микоян, А.М. Суслов, Ф.Р. Козлов. С ними он предварительно обсуждал почти все вопросы, которые затем выносились на Секретариат или Президиум ЦК»[10].

Но Мухитдинов сказал лишь о том, что ему бросалось в глаза. А что происходило вне поля его зрения? А за кулисами огромнейшую роль во всех партийных делах продолжал играть конечно же Куусинен.

К слову, именно Куусинен со своими людьми готовил для принятия на XXII съезде КПСС новую партийную программу. Он выдвинул несколько тезисов, которые не прошли в далеком 1947 году. Первый тезис: наше государство, возникшее как диктатура пролетариата, переросло в общенародное государство. Второй тезис: нас ждало постепенное стирание различий между городом и деревней, как и между людьми умственного и физического труда. Третий тезис касался сближения наций.

Все эти положения на тот момент носили поистине революционный характер. Но они вызвали резкое неприятие у значительной части партаппарата. Как протестовала против них, к примеру, Фурцева! Однако Куусинен до последнего твердо вел свою линию.

Но XXII партсъезд вошел в историю не только как съезд, принявший новую программу партии. Выносом тела Сталина из Мавзолея он как бы подводил некие итоги целого этапа по десталинизации общества. Кстати, организацию выноса тела бывшего вождя Хрущев поручил не Суслову, а одному из своих бывших помощников Демичеву, который на тот момент был руководителем Московского горкома КПСС.

В последние дни съезда Хрущев произвел очередное обновление партверхушки. По его команде готовивший списки нового руководства партаппарат не включил в высшие парторганы Аристова, Беляева, Игнатова, Мухитдинова, Поспелова, Фурцеву и еще несколько человек. Но Суслова он, следует заметить, не тронул. Одновременно в Секретариат ЦК были введены Демичев, Ильичев, Пономарев и Шелепин.

К слову, из тех, кто покинул высшие парторганы, болезненней всех отреагировали Мухитдинов и Фурцева. Они оба, когда узнали об изменении своего партийного статуса, в знак протеста демонстративно не явились на заключительное заседание съезда, а Фурцева даже попыталась покончить жизнь самоубийством. Разбирались потом с поведением двух смутьянов Фрол Козлов и Михаил Суслов. Они посчитали, что демонстрантов следовало опросом вывести уже из членов ЦК. Но в последний момент Хрущев бывших своих соратников пожалел и добивать не стал.

Вскоре после съезда все высшее партруководство отправилось в народ разъяснять принятые решения. В частности, Суслову было поручено встретиться с партактивом Московского университета.

Партактив университета собрался 2 декабря 1961 года. Суслов подробно рассказал обо всех основных решениях съезда. Но народ все, что сообщил секретарь ЦК, уже знал по газетным отчетам. Всех интересовало то, о чем печать умолчала.

Суслова буквально засыпали вопросами (правда, в письменном виде). Он получил более шестидесяти записочек, которые потом отложились в одном из дел его личного фонда[11]. Людей волновало недавнее прошлое. Суслова спрашивали: «Каковы перспективы полного выяснения обстоятельств убийства Кирова? Ведь этот факт имеет огромную роль для освещения истории партии страны в 30-х годах». Коммунисты МГУ просили уточнить, будет ли ЦК нашей партии дополнительно разъяснять суть культа Сталина. Они интересовались: «Правильно ли поступают издательства, вычеркивающие все произведения Сталина, хотя некоторые из них высоко оценил В.И. Ленин?» В связи с этим преподаватели хотели узнать: «Можно ли рекомендовать студентам в процессе изучения социально-экономических дисциплин такие работы Сталина, как об основах ленинизма, о диалектическом и историческом материализме?»

Суслову были также заданы вопросы о представителях антипартийной группы. Кто-то услышал, будто Молотов раскритиковал новую Программу партии. Один из участников собрания партактива МГУ спрашивал: «В чем заключалась эта критика? Какие разделы и положения он критиковал?» Другой участник хотел узнать судьбу Молотова, Маленкова и Кагановича. А третий интересовался, почему в новый состав Президиума ЦК не вошли Фурцева и Мухитдинов.

Но больше всего Суслову было задано вопросов о наших отношениях с Китаем, Югославией и Албанией.

И только один вопрос касался корыстных интересов — повышения зарплаты преподавателям.

Однако Суслов на все ответил округло. Вступить в откровенный диалог с залом он не рискнул. Побоялись честно рассказать народу обо всем происходящем и другие члены Президиума ЦК. Но прибавило ли это советскому руководству авторитета? Конечно же нет.

Давно пришло время, когда всю идеологическую работу следовало кардинальным образом перестроить. Надо было начинать разговор с народом на понятном ему языке и отказаться от частого использования заковыристых и мудреных формул. Но кто мог показать пример? Наверное, Суслов. А почему он этого не сделал? Неужели он давно и безвозвратно утратил навыки нормального общения с людьми и мог изъясняться со всеми только на казенном языке?

Все оказалось сложней. Конечно, Суслов отлично владел приемами завоевания любой аудитории. Но он не без основания опасался, что его отход от казенщины и догм в близких Хрущеву кругах был бы воспринят и истолкован как некое предательство идеи. По мнению Суслова, новые подходы к идеологической работе первым следовало продемонстрировать Хрущеву. Но наш тогдашний лидер из одной крайности впадал в другую.

Когда XXII съезд уже прошел, у вождя появилась идея укрепить идеологический участок работы новыми людьми.

«Сразу после XXII съезда КПСС, — вспоминал зять вождя Алексей Аджубей, занимавший пост главного редактора газеты «Известия», — Хрущев хотел перевести Суслова из ЦК на должность председателя Президиума Верховного Совета СССР. Он советовался на этот счет с Микояном, Косыгиным, Брежневым. Разговор они вели в воскресный день на даче и не стеснялись моего присутствия. Поручили Брежневу высказать Суслову по телефону это предложение. Брежнев вернулся и доложил, что Суслов впал в истерику, умоляя не трогать его, иначе он предпочтет уйти в отставку. Хрущев не настаивал. Кадровые перемещения на таком уровне отнюдь не просты, и нелепо считать, будто одного слова первого лица достаточно, чтобы изменить положение человека. Формально пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР был не меньший, чем секретаря ЦК, но Суслов понимал, что в данном случае облегчалась бы возможность отстранения его от большой политики»*.

Идеологию же Хрущев собирался перепоручить новому секретарю ЦК по пропаганде Леониду Ильичеву, отрядив ему в помощь своего зятя, главного редактора «Правды» Павла Сатюкова, и, возможно, еще председателя Комитета по радио и телевидению Михаила Харламова. Но калибр всех его выдвиженцев оказался не тот. Никто из них Суслову даже в подметки не годился. Не тот масштаб, не тот интеллектуальный уровень и не тот авторитет.

Продолжение следует.