1

В советском варианте написания истории России 1918–1923 годов всегда гневно обличалась «вооруженная интервенция 14 империалистических государств» против Советской России.

На этом фоне иногда проскальзывала тема воинов-интернационалистов из зарубежных стран, вставших под знамена Октября, чтобы с оружием в руках послужить делу всемирной пролетарской революции. По мысли советских историков и пропагандистов, существование красных интернационалистов должно было олицетворять собой международный характер большевистского переворота 1917 года. В то же время тема эта была абсолютно второстепенной, так как главным творцом переворота объявлялся абстрактный трудовой народ. Второстепенной до такой степени, что даже изучение ее проходило с необычайной осмотрительностью.

Советский историк признавал в 1989 году, что «до настоящего времени, в сущности, отсутствуют крупные обобщающие работы, посвященные формированию и деятельности интернациональных отрядов Красной гвардии в масштабах страны» (19, 13)[1].

В рамках нашего небольшого исторического исследования мы попытаемся объяснить эту сдержанность советских историков и привлечь внимание к множеству совершенно бесспорных свидетельств о том, что значение «интервенции 14 стран» сильно преувеличено, а роль красных интернационалистов в захвате большевиками власти в Петрограде, а затем и всей стране, в удержании этой власти в самые критические периоды, как и в победе большевиков в Гражданской войне, наоборот, столь же сильно недооценена.

Но обо всем по порядку...

Сначала коротко о том, откуда взялось физически большинство так называемых интернационалистов — иностранных подданных.

28 июля 1914 года началась Первая мировая война между двумя блоками государств: Центральные державы — Германская и Османская империи, Австро-Венгерская монархия и Болгарское царство против Антанты — Британской и Российской империй и Французской Республики. На стороне Антанты (фр. entente — согласие) также выступили Сербия, Бельгия, а позднее Япония, Италия, США и др.

Не вдаваясь в подробности боевых действий, констатируем чрезвычайно тяжелое стратегическое положение Центральных держав, в первую очередь Германии, ведшей войну на два фронта: Западный — против английских и французских войск и Восточный — против войск русских.

Постепенно на территориях всех воюющих стран стали скапливаться довольно значительные массы военнопленных стран противников.

В России, по данным Международного Красного Креста, находилось более 2 320 000 военнопленных, из них порядка 51 000 солдат и офицеров турецкой армии, более 187 000 — немецкой и более 2 100 000 — австро-венгерской (16, 15).

Уже в конце 1915 года при Военном министерстве было создано Междуведомственное совещание по распределению военнопленных, задачей которого было обеспечение рабочей силой промышленных предприятий Российской империи во время войны.

В первой половине 1917 года количество занятых на различных работах военнопленных превышало 1,5 миллиона человек. При этом, например, в четырех основных каменноугольных бассейнах империи — Донецком, Уральском, Подмосковном и Западносибирском — военнопленные составляли около 27% всех рабочих, в горнозаводской промышленности Урала — почти 30%, а в железорудной промышленности юга России — около 60%. Военнопленные составляли более 10% рабочих даже на предприятиях, непосредственно работавших на войну (16, 51).

Военнопленные были сосредоточены в более чем 400 лагерях в Сибири, на Урале, в Казанском, Туркестанском, Московском и Петроградском военных округах. По сути, находясь в лагерях или занятые на производстве, военнопленные представляли собой спаянные по национальному признаку, сравнительно дисциплинированные, имевшие боевую подготовку значительные группы людей, чья свобода была ограничена лишь постольку, поскольку дееспособное государство, пленниками которого они были, способно было эту свободу ограничивать.

Теперь, чтобы проследить хронологию событий, возвратимся в 1914 год. Германия к началу боевых действий руководствовалась стратегическим планом, разработанным еще к 1905 году начальником немецкого Генерального штаба генералом фон Шлиффеном. Этот план предусматривал принцип одновременной войны только с одним противником путем достижения победы над Францией в течение одного-двух месяцев, после чего все силы должны были сосредоточиться на противостоянии России.

Однако наступление русской армии в Восточной Пруссии, начавшееся в августе 1914 года, а затем и контратака англо-французских войск в битве на Марне (сентябрь 1914-го) сорвали план Шлиффена. Враждующие стороны перешли к изматывающей позиционной войне, наименее перспективной для Центральных держав, крайне ограниченных в своих ресурсах, в отличие от Российской и Британской империй.

В таких условиях правительство Германии очень быстро пришло к очевидной мысли о необходимости ликвидации одного из фронтов. С этой целью, помимо чисто военных мер, германские МИД и Генеральный штаб проводили в странах Антанты работу по активизации местных подрывных элементов. В Англии, Франции и Италии, на которых, помимо России, были сосредоточены германские усилия, желаемые результаты достигнуты не были — в том числе потому, что их национальные партии, принадлежавшие к набравшему силу по всей Европе еще к началу войны социал-демократическому движению, заняли четкие патриотические позиции, пойдя, в условиях мировой бойни, на сотрудничество с правительствами своих стран.

Однако в России социал-демократическая партия была расколота на две части: меньшевики, вопреки названию, имевшие «контрольный пакет акций» в Российской социал-демократической партии (РСДРП) в целом, и большевики, яростно сражавшиеся за собственную лидирующую роль.

И здесь сыграл свою роль субъективный фактор в лице выходца из Российской империи, искренне ненавидевшего свое бывшее отечество и столь же искренне лелеявшего мечту о германском подданстве, — Израиля Лазаревича Гельфанда, он же — Александр Парвус (1867–1924).

Названный господин, деятель российского и германского социал-демократического движения, теоретик марксизма, один из руководителей, вместе с Троцким, Петербургского совета рабочих депутатов во время русской «революции» 1905 года, являлся вместе с тем весьма ловким финансистом, сделавшим состояние на военных поставках в Турцию еще во время Балканских войн 1912–1913 годов.

Начало Первой мировой войны стало для Парвуса радостным событием, оживившим его мечты о сокрушении Российской империи.

7 марта 1915 года на стол государственного секретаря (министра иностранных дел) Германии фон Ягова ложится подготовленный Парвусом некий документ, известный как «Меморандум доктора Гельфанда», в котором тот, используя опыт 1905–1907 годов, подробно расписал план по организации революции внутри России и тем самым по выводу ее из войны. Этот план вполне сочетался с задачей обрушения одного из фронтов, в данном случае Восточного, стоявшей перед германским командованием.

Меморандум содержит «все аспекты и обстоятельства, которые Парвус считал необходимыми для достижения своей цели: свергнуть царизм, сократить Россию до территории собственно России и сделать рабочий класс господствующим (59, 105).

В конце марта 1915 года Парвус получил от Министерства иностранных дел Германии первый миллион марок на озвученные им цели. Кроме аванса, были даны твердые гарантии на продолжение финансирования. Так Парвус получил самое главное для будущей революции — деньги.

Дальше возникала чисто техническая проблема — найти оппозиционную партию в России, которая ради будущей власти пойдет на сотрудничество с врагом, чтобы помочь тому одержать победу в кровавой войне.

Эта проблема на первый взгляд была трудно разрешима, уж слишком единодушно практически все российские оппозиционеры встали на сторону царя и правительства в смертельной схватке с противником на фронтах Первой мировой.

Но, как известно, в семье не без урода, в том числе и в семье социалистической. Именно в этот момент на вопрос: «Есть ли такая партия?» — госпожа История ответила: «Есть, есть такая партия!» И действительно, на стороне открытого врага своей страны пожелали выступить большевики. Добавим, что их вождь — В.И. Ленин — «теоретически обосновал» свою позицию. 26 июля 1915 года появляется его статья «О поражении своего правительства в империалистической войне»: «Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству. Это — аксиома... Революция во время войны есть гражданская война, а превращение войны правительств в войну гражданскую, с одной стороны, облегчается военными неудачами (“поражением”) правительств, а с другой стороны — невозможно на деле стремиться к такому превращению, не содействуя тем самым поражению» (24. Т. 26. С. 286–287).

Впрочем, большевистских сил, даже с германской подпиткой, было совершенно недостаточно, чтобы свалить или даже серьезно поколебать Российскую империю. После провала попыток организовать всеобщую стачку и вооруженные выступления в 1916 году Германия сократила до минимума финансирование русских революционеров. К концу 1916 года большевистские организации в России были практически полностью разгромлены. Многие лидеры партии, такие, например, как Свердлов и Сталин, прозябали в ссылке в далеком Туруханском крае. Троцкий с Лениным не могли показать в России и носа. Даже обычно неунывающий, в политическом смысле, Парвус предпочел вновь вплотную заняться бизнесом.

Но тут наступил 1917 год, который должен был стать финальным годом Великой войны. Тщательно подготовленное весеннее наступление на обоих фронтах должно было окончательно склонить чашу весов в пользу Антанты.

2

Февральская «революция» в России кардинально изменила ситуацию. Опять же не будем вдаваться в излишние подробности, отметив лишь, что большевики не имели к произошедшему никакого отношения.

Победившая «оппозиция» сформировала Временное правительство, сумевшее получить поддержку Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, подавляющее большинство в котором составляли меньшевики и эсеры. При этом поистине роковой персонаж российской истории начала ХХ века — А.Ф. Керенский (1881–1970) участвовал и в первом, и во втором учреждении, будучи в правительстве — министром юстиции, а в Совете — товарищем (заместителем) председателя Исполнительного комитета.

Но самым интересным и значимым стало поведение в новых внутрироссийских условиях Германии. Главный противник России в войне, казалось бы, ничего не выиграл от Февральской революции — ведь русские войска продолжали удерживать Восточный фронт. Однако вскоре российская армия стала утрачивать прежнюю боеспособность — этому способствовало резкое падение дисциплины, вызванное новыми «послеимперскими» порядками.

Но что гораздо важнее, в условиях ослабления центральной государственной власти вновь стал актуальным «проект» Парвуса, который в 1917 году жил в Копенгагене, совмещая разведывательную деятельность с руководством торговой компанией.

Историк Р.Пайпс: «Он убедил посла Германии в Дании, графа У.Брокдорф-Рантцау, что если дать свободу действий антивоенно настроенным левым, они разовьют такую анархию, что через два или три месяца Россия сама будет вынуждена выйти из войны. Парвус привлек особое внимание посла к Ленину как к “гораздо более буйно помешанному”, чем Керенский или Чхеидзе. Со сверхъестественной проницательностью Парвус предсказал, что как только Ленин вернется в Россию, он свергнет Временное правительство, захватит власть в стране и безотлагательно заключит сепаратный мир» (38, 61).

Однако осуществлению плана мешала некая техническая сложность — Ленин, как и большинство его наиболее верных последователей, находился за границей, по большей части в Швейцарии. Быстро добраться оттуда до территории России было решительно невозможно. Непреодолимым препятствием, не говоря уже о линии фронта, служила территория вражеских для России стран — Германии и Австро-Венгрии. Но эта проблема была решена с помощью Парвуса.

Приведем свидетельство видного большевика, советского дипломата Максима Максимовича Литвинова (имя при рождении Меер-Генох Моисеевич Валлах): «Не может быть сомнения в том, что именно Парвус (Гельфанд) подал Людендорфу идею дать разрешение на проезд Ильича через Германию» (1, 96).

О том же говорил и сам генерал Эрих Людендорф, выполнявший функции начальника штаба при фактическом главнокомандующем германской армией фельдмаршале Пауле фон Гинденбурге: «Помогая Ленину проехать в Россию, наше правительство приняло на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданным. Россию нужно было повалить» (50, 187).

Вопрос проезда через Германию был решен. 9 апреля 1917 года 32 российских эмигранта, в числе которых был и Ленин, выехали из швейцарского Цюриха, пересекли Германию, по морю добрались до Швеции, оттуда до Финляндии и — опять на поезде — отправились в Петроград.

На территории Германии ленинский вагон сопровождали офицеры разведки германского Генштаба. Вот что писал их командир полковник Вальтер Николаи: «Я не знал в то время, как и всякий другой, ничего о большевизме, а о Ленине мне было только известно, что живет в Швейцарии как политический эмигрант Ульянов, который доставляет ценные сведения моей службе о положении в царской России, против которой он боролся» (1, 88).

3 (16) апреля заезжие революционеры прибыли на Финляндский вокзал. Их ждал торжественный прием. Лозунги, транспаранты, почетный караул, отряд матросов Балтийского флота, делегации, толпа любопытных. Возглавлял сие действо председатель Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов меньшевик Н.С. Чхеидзе.

В ходе восторгов Ленин взгромоздился на броневик, один из двух, стоявших на привокзальной площади, и произнес речь, общий смысл которой сводился к утверждению: империалистическая война даст начало гражданской войне по всей Европе.

Инициатором выступления Ленина с броневика был командир матросов Максимов. На следующий день, узнав об обстоятельствах приезда Ленина в Петроград, то есть о том, что тот ехал на германские деньги и в германском вагоне, Максимов вместе с матросами-балтийцами выпустили резолюцию: «Узнав, что товарищ Ленин вернулся в Россию с согласия германского кайзера, выражаем глубокое сожаление по поводу его встречи в Питере. Если бы мы знали, то вместо криков “ура” мы бы сказали: “Вон отсюда, возвращайтесь в ту страну, через которую вы к нам ехали”» (17, 111).

Газета «Русская воля» писала в те дни: «То, что Ленин — предатель, всякому честному, рассуждающему человеку было понятно еще до его приезда в Россию» (1, 116).

Однако все протесты и разоблачения запоздали. Ленинский десант высадился и приступил к делу. Уже на следующий день из Генштаба Германии в Министерство иностранных дел сообщали: «Штайнвахс телеграфирует из Стокгольма 17 апреля 1917 года: “Въезд Ленина в Россию удался. Он работает полностью по нашему желанию...”» (1, 10).

После этого события развивались так, как будто из бутылки шампанского вылетела пробка.

Из Швейцарии через Германию прибыл второй «опломбированный» десант, гораздо более многочисленный: 250 революционеров во главе с Мартовым. Но еще больше прибывало из США. Часть, как Л.Д. Троцкий, перебралась через Атлантический океан. Основная же часть отплывала из портов Тихоокеанского побережья во Владивосток. Ехали целыми пароходами, тысячами! (63, 185)

Заметим, что, кроме Ленина, Троцкого и их ближайших заграничных подельников, была и еще одна группа «товарищей», которой не было нужды пересекать границы страны. Это были люди, которые после февральских событий 1917 года были амнистированы Керенским и добирались до Петрограда из отдаленных районов России. Например, Иосиф Сталин прибыл в столицу 12 марта, а Яков Свердлов — 29 марта все того же 1917 года.

Теперь, когда сотни и тысячи большевиков собрались в России, а Ленин наметил курс в своих «Апрельских тезисах», все это грандиозное мероприятие надо было профинансировать. Деньги требовались на печатную пропаганду, на организацию митингов и забастовок, на создание и вооружение боевых отрядов... Сами многочисленные революционеры тоже требовали денег на постоянные междусобойчики, да и просто «на жизнь».

Что ж, в Германии все это понимали, цель оправдывала любые расходы, да и положение в войне было настолько тяжелым, что экономить было не время. И немецкие деньги бурным потоком хлынули в большевистские кассы.

Шведский историк Ханс Бьёркегрен пишет: «Деньги шли параллельно и под разными прикрытиями, с легальными коммерческими операциями через компанию Израиля Гельфанда (Александра Парвуса) в Копенгагене и агентство Якова Фюрстенберга (Ганецкого) в Стокгольме. Из Хапаранды неустановленные курьеры тайно переправляли крупные суммы в Торнео, где их принимала родственница Фюрстенберга и его коммерческий представитель в России Евгения Маврикиевна Суменсон. Суменсон работала в петроградской фирме “Фабиан Клингсланд” и во время войны ездила в Швецию и Данию. Получая пачки банкнот в Торнео, она передавала их Козловскому, который вносил их в партийную кассу большевиков» (4, 198).

Еще одна часть немецких денег переводилась из банка в Берлине через счет Фюрстенберга (Ганецкого) в «Ниа Банкен» в Стокгольме на счет Евгении Суменсон в «Сибирском банке» в Петрограде (4, 198).

Германское финансирование большевиков позднее подтвердил ветеран немецкой социал-демократии Эдуард Бернштейн, работавший после Первой мировой войны над архивами германского Министерства иностранных дел. 30 января 1921 года он писал в газете «Форвертс»: «Ленин и его товарищи действительно получили от императорской Германии огромные суммы — что-то свыше 50 миллионов золотых марок...» (9, 405).

Сейчас опубликованы уже сотни документов, подтверждающих факт финансирования Германией большевиков. Не будем увлекаться их дальнейшим цитированием.

Приведем еще лишь один документ, снимающий последние сомнения в получении Лениным немецких денег, а заодно и в том, что сами большевики прекрасно понимали преступность этого деяния. Данный документ, датированный 16 ноября 1917 года и отпечатанный на бланке Народного комиссариата по иностранным делам с грифом «Совершенно секретно», опубликован историком А.Г. Латышевым со следующей ссылкой: ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 2, д. 226.

«Председателю Совета народных комиссаров.

Согласно резолюции, принятой на совещании народных комиссаров товарищей Ленина, Троцкого, Подвойского, Дыбенко и Володарского, мы произвели следующее:

1. В архиве Министерства юстиции из дела об “измене” товарища Ленина, Зиновьева, Козловского, Коллонтай и др. мы изъяли приказ германского имперского банка № 7433 от второго марта 1917 года с разрешением платить деньги тов. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и др. за пропаганду мира в России.

2. Были просмотрены все книги банка Ниа в Стокгольме, заключающие счета тов. Ленина, Троцкого, Зиновьева и др., открытые по приказу германского имперского банка за № 2754. Книги эти переданы Мюллеру, командированному из Берлина.

Уполномоченные народным комиссаром по иностранным делам Е.Поливанов, Г.Залкинд» (23, 95).

Приведем и комментарий А.Г. Латышева: «Таким образом, уничтожив вещественные улики своего сговора с германскими правящими кругами, Ленин и его сообщники оставили потомкам документ, подтверждающий акцию по тайному изъятию этих улик. Доказательность этого документа не меньше, чем если бы была найдена заверенная нотариусом расписка вождя в получении немецких денег» (23, 95–96).

Другим доказательством поступления денег служит грандиозный размах начавшейся большевистской пропаганды. Совещания, конференции и съезды следуют одно за другим. Большевистские пропагандисты наводняют как фронт, так и тыл. Но самой яркой иллюстрацией является рост тиражей печатной продукции.

Если за годы войны большевики издали 8 млн экземпляров печатной продукции (газет, книг, брошюр, в том числе 2 млн листовок), то объемы их издательской деятельности после Февраля потрясают.

Первой 5 (18) марта вышла «Правда». До 5 (18) июля 1917 года, пока ее не запретили, напечатали 99 номеров газеты общим тиражом около 8 млн экземпляров; ежедневный тираж 85–100 тыс. экземпляров (65, 136–170). Как несложно заметить, только газет «Правда» за три месяца большевики напечатали больше, чем всей своей печатной продукции за три года войны. Но это не всё. Ежедневный тираж газеты «Рабочий путь», немедленно организованной после закрытия «Правды», вырос почти в 4 раза и в октябре достигал цифры 220 тысяч. «Социал-демократ» — ежедневная газета большевиков Москвы — издавался тиражом 47 тысяч в день. К июлю партия имела 51 издание, а к октябрю — 75 (65, 136–170).

Количество выпускаемых листовок не поддается учету.

Причем все это не продается, а бесплатно раздается на улицах. Большевики без устали обещают всем и каждому исполнение самых заветных желаний: стране — мир, крестьянам — землю, рабочим — фабрики, народам — освобождение от национального гнета. Как все это будет исполнено — не важно, главное — верьте нам.

Ни одна партия в России, включая самые отъявленные буржуазные, не могла позволить себе сравнимую по финансированию пропагандистскую кампанию.

Кроме того, с конца марта 1917 года началось создание отрядов Красной гвардии, то есть началась подготовка к вооруженному захвату власти.

Дадим слово и представителям Германии.

29 сентября 1917 года государственный секретарь по иностранным делам барон Рихард фон Кюльман направил в германский Генеральный штаб следующую телеграмму: «Наша первоочередная задача — оказать максимально возможную поддержку революционным элементам. Какое-то время мы занимались этой деятельностью, достигнув полной договоренности с политическим отделом Генерального штаба (капитан фон Хольсен). Наша совместная работа принесла конкретные результаты. Большевистское движение никогда не смогло бы достигнуть такого влияния, которое имеет сегодня, без нашей постоянной поддержки. Все доказывает, что движение продолжает расти, и то же происходит с финским и украинским движениями за независимость» (15, 259).

Спустя два месяца тот же Кюльман резюмировал: «Россия оказалась самым слабым звеном в цепи наших противников. Перед нами стояла задача постепенно ослабить ее и, когда это окажется возможным, изъять из цепи. Это и было целью подрывной деятельности, которую мы вели за линией русского фронта, — прежде всего стимулирование сепаратистских тенденций и поддержка большевиков. Только тогда, когда большевики начали получать от нас через различные каналы и под различным видом постоянный поток денежных средств, они оказались в состоянии создать свой собственный орган — “Правду”, проводить энергичную пропаганду и расширить значительно свою прежде узкую партийную базу» (15, 259–260).

И еще. Однажды германский посол в Стокгольме фон Люциус, отвечая на упрек, что большевики-ленинцы получают слишком много денег от германского правительства, заявил: «Не может быть никакой речи, что Ленин нам дорого обходится. Он сберегает нашу кровь, которая во много раз дороже, чем золото» (39, 414).

3

Теперь скажем о бойцах-интернационалистах, которые могли быть использованы Лениным и компанией. В первую очередь такая роль отводилась финнам. Строго говоря, на момент октябрьского переворота 1917 года Финляндия была частью Российской империи, однако сепаратистские настроения в ней были настолько сильны, что враги не могли их не использовать.

Уже в январе 1915 года Германия начала формирование вооруженных подразделений финских сепаратистов. Небольшими группами, тайно молодые люди переезжали вначале в Швецию, а затем в Германию, в школу Пфадфиндер (школа следопытов, скаутов, разведчиков — нем.). Финнов обучали в лагере Локстедт (Лохштедт) в Шлезвиг-Гольштейне с 25 февраля 1915 года. В Финляндии начинается тайная вербовка по всей стране. Самая оживленная деятельность была в Уусимаа, Похьямаа и в Карелии. Всего в 1915–1916 годах Германия приняла 2000 финнов (66, 18).

Весной 1916 года из группы сформировали 27-й Королевский прусский егерский батальон под руководством майора Максимилиана Байера. В мае для получения боевого опыта батальон был переброшен на Рижский фронт, где он участвовал в некоторых боях против русских войск на побережье теперешней Латвии, в районе между рекой Миса и Рижским заливом. И вот теперь, в 1917 году, этой части предстояло выполнить особую миссию — стать наконечником большевистского копья, готового в нужный момент поразить Временное правительство. А пока этот момент не наступил, готовилась и основная масса будущих красных интернационалистов.

Отметим и первое упоминание в большевистских источниках пленных вражеских солдат в качестве союзников. 25 апреля (7 мая) 1917 года, выступая на VII Всероссийской конференции РСДРП(б), Яков Свердлов, буквально ворвавшийся в эти дни в число лидеров большевистской партии и занявший место, по сути, рядом с Лениным, похвастался успехами подконтрольной лично ему Уральской большевистской организации: «Первомайский праздник прошел великолепно... В первомайских празднествах принимали участие также пленные австрийцы и германцы...» (44, 109).

Процесс, что называется, пошел...

Пропустим несколько месяцев злосчастного для России 1917 года, отметив, что после провала вооруженного выступления большевиков 3–5 июля[2] Ленин сбежал из Петрограда и прятался в имперской глуши, в том числе на территории Финляндии.

Лишь 7 октября Ленин возвращается в Петроград. Здесь он скрывается на квартире большевички Маргариты Фофановой (ул. Сердобольская, д. 1, кв. 1), где его могли посетить только самые доверенные сподвижники — Я.Свердлов, Н.Крупская, И.Арманд и некоторые другие, включая фактического личного телохранителя — финна Эйно Рахью (1885–1936).

Вплоть до 16 октября продолжаются ожесточенные споры по вопросу о вооруженном восстании, начавшиеся в большевистском ЦК еще в сентябре. Ленин настаивает на скорейшем выступлении, его можно понять: помимо всех прочих соображений, у него существуют обязательства перед Германией, вложившей в него миллионы. Однако члены ЦК сомневаются и делают это до тех пор, пока сторону Владимира Ильича однозначно не занимают Свердлов и Троцкий, твердо вошедшие в партийное руководство лишь в конце лета.

На последнем этапе подготовки переворота, в ночь с 18 на 19 октября, был образован Военно-революционный комитет (ВРК), который формально возглавил левый эсер П.Лазимир, однако все решения принимали Л.Д. Троцкий, В.А. Антонов-Овсеенко и Н.И. Подвойский под чуткой опекой Свердлова.

О характерных особенностях ленинской жизни на конспиративной квартире мы узнаем из воспоминаний ее хозяйки М.Фофановой: «В субботу, 14 октября, поздно вечером пришел Эйно Рахья. Он притащил с собой дорожный солдатский сундук, до самого верха набитый новенькими десятирублевыми купюрами. На дне сундука лежало множество пачек шведских крон... В течение двух или трех дней Эйно по частям унес принесенные им деньги. Оставил, кажется, лишь две пачки Владимиру Ильичу...» (1, 197–198).

И еще: «Вечером 15 октября, в воскресенье, когда было уже темно, в сопровождении Эйно пришли к нам два товарища. Об их приходе я была предупреждена Владимиром Ильичем еще утром. Он сказал мне, что вечером приедут из Финляндии два товарища — Рубаков и Егоров и что они вместе со всеми совершили опасное путешествие из Цюриха в Петроград. Оба молодые, лет 30–35, высокие, стройные, чувствовалась военная выправка... Они вежливо поздоровались, и я проводила их в комнату Владимира Ильича. Эйно прошел в кухню. Разобрать разговор при закрытых дверях было невозможно, да и не пыталась я это делать. Но чувствовалось, что все трое говорят на немецком языке. Иногда они переходили на русский. Беседа проходила более часа. Когда они стали уходить, я услышала фразу: “Bis zum baldigen Wiedersehen!”[3] Вместе с ними ушел и Эйно...» (1, 200).

Немецкий язык в беседе с Лениным не должен вызывать удивления, ибо «эти “два товарища” являлись майорами разведывательного отдела германского Генштаба».

И вновь слово М.Фофановой: «Днем 17 октября Владимир Ильич предупредил меня, что собирается в ночную командировку. Поздно вечером пришел Эйно Рахья... Эйно спросил: “Владимир Ильич, не подавят нас присланные с фронта войска, как в июле?” Вдруг Владимир Ильич встал, положил руку на бедро и, слегка наклонившись к Эйно, сказал: “Немцы не позволят Керенскому снять с фронта даже одного солдата”. Потом он посмотрел на часы и сказал: “Товарищ Рахья, нам пора”. Они оделись и ушли» (1, 212).

Уверенность Ленина базируется на четком плане, которого придерживается он сам и в выполнении которого «немцами» он уверен.

«Еще в марте 1917 года, когда решался вопрос о пропуске Ленина и его сообщников в Россию и оговаривались предварительные условия будущего Брестского договора, германское командование наряду с выделением большевикам необходимых для их подрывной деятельности денежных средств приняло решение и об оказании им немедленной военной помощи в случае захвата власти. Для этой цели в апреле 1917 года с фальшивым шведским паспортом в Петроград прибыл полковник германского Генерального штаба Генрих фон Рупперт, доставивший секретные приказы немецким и австрийским военнопленным оказать вооруженную поддержку большевикам, которые в свою очередь должны были обеспечить их оружием» (3, 22–23).

Этот приказ, подписанный начальниками генеральных штабов Германии и Австрии, после Второй мировой войны был обнаружен в немецких архивах.

«Под Петроградом находилось несколько лагерей с германскими и австрийскими военнопленными, в том числе из весьма элитных частей. В частности, вблизи села Колтуши, фактически рядом с Большой Охрой, почти в полном составе сидел в лагере 3-й Кирасирский императора Вильгельма полк, захваченный в свое время в плен казаками генерала Ренненкампфа. Неподалеку коротал время 142-й Бранденбургский полк. <...> Все было продумано до мелочей, даже то, что немцы плохо знакомы с русскими трехлинейными винтовками, наганами и прочим оружием. В связи с этим “большевистский” сторожевой корабль “Ястреб” специально ходил в Фридрихсхафен, откуда доставил 12 000 немецких винтовок и миллионы патронов прямо к 25 октября, за что и попал навеки в список “кораблей Великого Октября”. Кроме того, “Ястреб” привел за собой на буксире судно раза в два больше его самого. <...> “Ястреб”, помимо винтовок, доставил в Петроград и немецкие полевые орудия» (3, 23).

Если этого недостаточно, вот документ. Германский Генеральный штаб сообщает «Совету народных комиссаров» 25 октября 1917 года, в день его учреждения:

«Согласно происшедшим в Кронштадте в июле текущего года соглашениям между чинами нашего Генерального штаба и вождями русской революционной армии и демократии гг. Лениным, Троцким, Раскольниковым, Дыбенко, действовавшее в Финляндии русское отделение нашего Генерального штаба командирует в Петербург офицеров для учреждения разведочного отделения штаба. Во главе Петербургского отделения будут находиться следующие офицеры, в совершенстве владеющие русским языком и знакомые с русскими условиями: майор Любертц, шифрованная подпись — майор фон Бельке, шифр. подпись Шотт; майор Бейермейстер, шифрованная подпись Бэр; лейтенант Гартвин, шифрованная подпись Генрих.

Разведочное отделение, согласно договорам с гг. Лениным, Троцким и Зиновьевым, будет иметь наблюдение за иностранными миссиями и военными делегациями, а также выполнять разведочную и контрразведочную работу на внутренних фронтах, для чего в различные города будут командированы агенты. Одновременно сообщается, что в распоряжение правительства народных комиссаров командируются консультанты по Министерству иностранных дел — г-н фон Шенеман, по Министерству финансов — г-н фон Толь.

Начальник русского отдела германского Генерального штаба О.Рауш.

Адъютант Ю.Вольф»
 (55, 381–382).

Генерал А.И. Спиридович (1873–1952): «Предложенный немцами план был разработан настолько подробно, что в нем был предусмотрен даже пункт о командировании в распоряжение ленинского правительства, после свержения им Временного [правительства], немецких офицеров в качестве военных советников. Эти же последние должны были выбрать в России из числа военнопленных немецких офицеров надежный кадр, который также должен был поступить в распоряжение ленинского правительства» (55, 299).

Перейдем к техническим подробностям октябрьского переворота.

«Прежде всего, утром в день восстания работа на фабриках и заводах не была остановлена. Работа шла, и только в партийных комитетах, вспоминает рабочий Балтийского завода Мартынов, происходили совещания. В конце концов, 235 рабочих с этого завода приняли то или иное участие в боевых действиях. С других заводов — еще меньше. Путиловский завод, имевший якобы 1500 организованных красногвардейцев, мог фактически выставить лишь отряд в 80 человек...» (30, 165).

Как видим, «пролетарии» не спешили помогать своему «авангарду», однако в рукаве у большевиков был «иностранный козырь».

Из воспоминаний Ивара Смилги, доверенного лица Ленина в Финляндии: «Я ужинал в знаменитом Морском клубе. В 12 часов ночи 24 октября ко мне подошел левый эсер Ковригин и сообщил, что на мое имя получена странная телеграмма: “Гельсингфорс. Смилге. Присылай устав. Свердлов”. Это значит, что в Петрограде началась борьба и от нас требуют помощи».

О том же свидетельствует и Антонов-Овсеенко: «В 12 часов ночи 24 октября в Гельсингфорсе была получена условная телеграмма Свердлова. И в три часа утра первый эшелон красных моряков уже выступил в восставший Питер» (47, 353).

25 октября из Гельсингфорса в Петроград отправились три эшелона с вооруженными матросами: первый в 3 часа утра, второй — в 5 часов, третий — “в разгаре утра”. Кроме того, к столице направилась наспех сформированная флотилия в составе патрульного катера “Ястреб” и пяти эсминцев (“Меткий”, “Забияка”, “Мощный”, “Деятельный” и “Самсон”) (45, 296).

Еще одна флотилия отправилась к Петрограду после 9 утра из Кронштадта. Кроме нескольких более мелких кораблей, в отряд входили эсминец «Верный» и линкор «Заря свободы», настолько старый, что его тащили четыре буксира.

В целом задача отправки «устава» была выполнена весьма оперативно. Однако часть «красных моряков», доставленных в «восставший Питер», оказалась несколько необычной.

Вот характерный рассказ очевидца тех октябрьских событий: «За день до переворота Михаил Пудиков поздно вечером 24 октября ехал в полупустом трамвае. На какой-то остановке в вагон вошли два десятка матросов в новеньких бушлатах и бескозырках. На лентах бескозырок он прочел: “Верный”, “Меткий”. Пудиков попытался заговорить с ними, но ему не ответили. Подошел капитан-лейтенант и сказал Пудикову, чтобы он не приставал к матросам. Офицер говорил с каким-то странным акцентом. А матросы продолжали молча сидеть, словно воды в рот набрали. Пудиков обратил внимание, что у всех матросов винтовки были немецкого производства. Все это вызвало у него подозрение. А когда на следующий день он решил сообщить в комендатуру о странных ночных спутниках, оказалось, что власть в Петрограде уже сменилась» (1, 221).

Отметим, что моряки, которых встретил в ночном трамвае М.Пудиков, не могли быть членами экипажей эсминцев «Меткий» и «Верный», о которых многократно упоминали советские историки и пропагандисты, поскольку корабли в это время еще находились в открытом море и прибыли в Петроград после взятия Зимнего.

А теперь непосредственно к штурму.

По свидетельству Троцкого, Подвойский обещал падение Зимнего не позднее 12 часов. Но в полдень обнаружилось, что осада все еще не укомплектована. Под нажимом из Смольного захват дворца был перенесен на 15 часов. Но подошло новое время, а решения не было. Подвойский заверил по телефону, что уж к 18 часам он Зимний возьмет. Но тщетно... (56, 223).

«Выведенные из себя понуканиями Смольного, Подвойский и Антонов отказались дальше назначать какие бы то ни было сроки. Это породило серьезное беспокойство. Политически считалось необходимым, чтобы к моменту открытия съезда Советов вся столица находилась в руках Военно-революционного комитета: это должно было упростить ситуацию по отношению к оппозиции на съезде, поставив ее перед совершившимся фактом. Между тем назначенный для открытия съезда час наступил, был передвинут и снова наступил: Зимний держался» (56, 223).

Сам Подвойский вспоминал следующее: «Записки Ленина, которые он посылал то мне, то Антонову-Овсеенко, то Чудновскому... становились все более жесткими. Ленин грозил предать нас партийному суду, расстрелять...» (40, 139).

Очередной план предусматривал, что наступление на Зимний дворец начнется не позднее 21 часа. Сигнал красным фонарем дадут из Петропавловской крепости. Затем — предупредительный залп «Авроры». Пауза для возможной капитуляции. А уж потом — артобстрел Зимнего из Петропавловской крепости и общий штурм дворца.

Однако на практике все оказалось сложнее, чем рисовалось в фантазиях.

«Когда комиссар ВРК Георгий Благонравов приехал в Петропавловку, выяснилось, что “орудия, грозно стоящие на парапетах, для стрельбы не приспособлены и поставлены были исключительно для большего эффекта. Стреляла только одна пушка, заряжаемая с дула, возвещавшая время... На дворе арсенала, — пишет Георгий Иванович, — мы нашли несколько трехдюймовых орудий, по внешнему виду нам, не артиллеристам, показавшихся исправными”. Их на руках вытащили и поставили на кучи мусора между крепостной стеной и обводным каналом Невы.

Теперь вроде можно было начинать — дать сигнал “Авроре”. Но тут выяснилось, что нет сигнального фонаря. Стали искать. Наконец притащили фонарь, но без красного стекла. Обмотали его кумачом. Теперь надо было подвесить фонарь на флагшток, да так, чтобы увидели с “Авроры”. Однако, как на грех, под рукой не оказалось веревки. Побежали искать веревку. А тут подошли артиллеристы и заявили, что в орудиях, предназначенных для боевой стрельбы, в противооткатных устройствах не залита компрессионная жидкость и палить из них крайне опасно — разорвет на куски» (28, 518–519).

Тут в Петропавловскую крепость, заподозрив саботаж, лично прибыл Антонов-Овсеенко. Грозил, топал ногами...

Срочно вызвали артиллеристов с морского полигона, и, осмотрев орудия, матросы согласились рискнуть. Но вот беда — не все заготовленные снаряды по калибру подходят к этим пушкам. И опять помчались на поиски в крепостной арсенал и артсклад аж на Выборгской стороне (28, 519).

В 21.40 крейсер «Аврора» делает-таки выстрел холостым зарядом. После этого по дворцу стреляют пушки Петропавловской крепости, уже боевыми снарядами. Было сделано 35 выстрелов, но лишь два снаряда попадают в здание, что и неудивительно, исходя из рассказа «товарища» Благонравова. Появляются разрушения и раненые, но собранные вокруг Зимнего отряды матросов и красногвардейцев никуда не спешат. Чудеса чисто большевистской подготовки продолжаются.

Один из главных героев этих событий Антонов-Овсеенко написал в свое время, что к ночи «вообще вся атака дворца носила совершенно беспорядочный характер». В более поздних официозных работах никакой «беспорядочности» уже не допускалось. Наоборот, колонны осаждающих двигались по строго установленному графику и диспозиции. А вся операция подавалась как образец революционной тактики и военного искусства (28, 530).

В реальности, как мы видим, все было иначе. И неизвестно еще, чем бы все закончилось, если бы не готовая к такому развитию событий «заграница».

Уже после полуночи при поддержке «странных матросов с винтовками немецкого производства» под покровом тьмы начинается совсем другое действие, по всей видимости с участием тех самых финских егерей, о которых мы уже говорили, — четкое, стремительное и оттого по-настоящему страшное.

Почему именно финских? Скорее всего, потому, что некоторые из них, если не все, будучи гражданами Российской империи, до войны наверняка бывали в Петербурге, неплохо представляли себе город и более всего из всех германских частей подходили для возможных уличных боев.

Боевая группа егерей поездом прибыла на Финляндский вокзал. Затем на грузовиках или в пешем строю преодолели три километра до казармы комендантской роты на Зимней канавке, в которой располагался госпиталь. Оттуда часть егерей вошла в Зимний дворец через застекленный проход. Увидев направленные на них сверху, из окон казармы, ружейные стволы, юнкера бросили пулемет на мосту через Зимнюю канавку, открыв возможность еще одной группе егерей проникнуть в здание дворца через вход, то ли случайно, то ли специально оставленный кем-то открытым. Здесь их встретили разведчики, находившиеся внутри Зимнего еще с утра 25 октября. Егеря обезоруживают оставшихся во дворце юнкеров и «ударниц», а затем, пройдя Малахитовый зал, заходят в малую столовую, где прятались от обстрела министры Временного правительства. Вслед за ними туда входят Чудновский и Антонов-Овсеенко, оба — люди Троцкого, оба совсем недавно, как и их шеф, прибывшие в Россию из США. Антонов-Овсеенко объявляет министров арестованными.

И уже после этого толпа «революционных трудящихся» с победными воплями, хотя и совершенно беспрепятственно, проходит мимо штабелей дров в распахнутые к тому времени центральные ворота. Прибывшим показали уже арестованных министров, отправленных затем в Петропавловскую крепость. А Антонов-Овсеенко отправился на проходящее в это время в Смольном заседание II Всероссийского съезда Советов объявить об аресте Временного правительства.

В 3 часа 10 минут 26 октября один из старейших соратников Ленина Л.Б. Каменев (Розенфельд) (1883–1936) объявил о падении Зимнего дворца и аресте министров Временного правительства.

Таким образом, власть перешла в руки большевиков. В Петрограде, но еще не в России.

4

Уже через несколько часов после захвата Зимнего дворца власть большевиков повисла на волоске. Дело в том, что в подвалах обнаружились винные запасы, после чего русские пролетарии в полном согласии с русскими же матросами и солдатами устроили грандиозную пьянку, сопровождаемую погромами.

Винные погромы серьезно деморализовали отряды новоиспеченных революционеров и озаботили их главарей.

Видный революционер Г.А. Соломон (Исецкий) (1868–1942): «В Смольном все были растеряны, и даже сам Ленин. За много лет нашего знакомства я никогда не видел его таким. Он был бледен, и нервная судорога подергивала его лицо.

— Эти мерзавцы, — сразу же заговорил он, — утопят в вине всю революцию! Мы уже дали распоряжение расстреливать грабителей на месте. Но нас плохо слушаются... Вот они, русские бунты!» (53, 15).

Подвойский: «Солдаты, которые командировались для очистки их и для окарауливания, сплошь и рядом, сначала от холода, а потом уже и вообще зарвавшись, распивали вино, поднимали дебош, к ним присоединялось хулиганье, и всякий раз около таких подвалов организовывался очаг погромной банды» (40, 187).

Покончить с погромами помогли «несколько десятков расстрелянных громил» и «уничтожение спиртных напитков не поддающимися искушению отрядами стойких латышских стрелков» (40, 188).

Кто и почему подразумевался под названием «латышские стрелки», мы будем подробно говорить ниже, а пока заметим лишь, что почти все они прекрасно говорили по-немецки.

А вот как писали о большевиках русские газеты: «Наемники Вильгельма», «карманы красногвардейцев полны германских марок», «восстанием командуют немецкие офицеры...» (56, 285).

И еще, как утверждают очевидцы, в ноябре 1917 года, когда большевики захватили власть в Петрограде, несколько дней в городе невозможно было объясняться с телефонистами, если вы не говорили по-немецки (20, 40).

В целом, подводя итог так называемому штурму Зимнего дворца, на сегодняшний день с высокой степенью уверенности можно заявить, что в нем, помимо небольших отрядов вооруженных рабочих и красногвардейцев Петрограда, принимали участие сводный отряд финских сепаратистов, а также отдельные формирования переодетых в форму русской армии и флота солдат и офицеров Германии.

Ранним утром 29 октября в Петрограде началось антибольшевистское восстание юнкеров Николаевского и Владимирского военных училищ. Восставшим противостояли отряды Военно-революционного комитета (ВРК), включавшие большое количество интернационалистов.

Особенно жестокой расправе подверглось Владимирское училище.

Историк Г.Назаров: «Немецкие и австрийские солдаты с большим удовольствием и без особого труда подавили восстание военных училищ в Петрограде, истерзав картечью и переколов штыками несчастных русских мальчишек» (33, 42).

«Русские ведомости» сообщали: «Артиллерийским огнем не только покорено юнкерское Владимирское училище, но и разрушены соседние дома, убиты и ранены дети, женщины, расстреляно мирное гражданское население. Сдавшиеся юнкера на городской телефонной станции выводились на улицу и здесь зверски убивались; еще живые, с огнестрельными ранениями, сбрасывались в Мойку, добивались о перила набережной и расстреливались в воде» (31, 722).

Свой комментарий дал даже М.Горький: «Разумеется — это наглая ложь, что все юнкера “дети буржуев и помещиков”, а потому и подлежат истреблению, это ложь авантюристов и бешеных догматиков. И если бы принадлежность к тому или иному классу решала поведение человека, тогда Симбирский дворянин Ульянов-Ленин должен стоять в рядах российских аграриев, бок о бок с Пуришкевичем, а Бронштейн-Троцкий — заниматься коммивояжерством» (11, 228).

А певец Белого движения Иван Савин посвятил погибшим следующие строки:

А Россия о них еще вспомнит,
Память выстроит, будто вчера,
Те шеренги мальчишек, что гордо
Называли себя «юнкера»...

5

В день переворота, 26 октября, казачьи части 3-го кавалерийского корпуса под командованием генерала П.Н. Краснова начали движение на Петроград с целью наведения порядка. К командованию корпусом присоединился бывший глава Временного правительства А.Ф. Керенский, предусмотрительно бежавший с помощью посольства США из Зимнего дворца накануне штурма.

27 октября красновцы заняли Гатчину, 28-го — Царское Село. Далее возникла пауза. Керенский обещал генералу подкрепления, которые, однако, так и не прибыли. Несмотря на это, 29-го, узнав о боях в столице, Краснов отдал приказ своему отряду наступать. В итоге семи сотням казаков противостояли большевистские отряды общим числом более 10 000 человек. И тем не менее первоначальный успех был на стороне красновцев. Рассеяв двумя шрапнельными залпами красногвардейцев, казаки начали продвигаться к столице со стороны Пулковских высот.

И вновь к запаниковавшим было большевикам пришла помощь.

«Выдвинутая вперед сотня уральских казаков пыталась с ходу овладеть высотами, но вынуждена была отступить под великолепно координированным и управляемым огнем. Казачьи офицеры, прошедшие через годы войны, быстро поняли по “почерку”, кто занял оборону на высотах. Немцы! Не поверивший им генерал Краснов сам выехал в сторожевое охранение. Сомнений не было. Немецкая пехота и артиллерия преградили путь к “революционному” Петрограду» (3, 24).

Это обстоятельство вынужден был подтвердить даже Керенский, подводя итоги дня 30 октября 1917 года: «В рапорте, поданном мне вечером этого дня генералом Красновым, прямо говорилось, что матросы сражались по всем правилам немецкой тактики и что среди них были взяты в плен люди, не говорившие ни слова по-русски или говорившие с немецким акцентом» (35, 194).

Так и не дождавшись подкреплений, под угрозой окружения, генерал Краснов отдал приказ отступить.

1 ноября в Гатчину прибыли представители матросов и железнодорожников с целью заключить перемирие с казаками Краснова. После коротких переговоров в Гатчину вошли русские большевистские отряды. Не будучи еще уверенными в собственных бойцах, их командиры хранили перемирие.

В Петрограде среди большевистской верхушки известие о прекращении наступления отряда Краснова вызвало ликование.

В тот же день, 1 ноября 1917 года, русская поэтесса Зинаида Гиппиус записывает в своем дневнике: «По городу открыто ходят всем известные германские шпионы. В Смольном они называются “представители германской и австрийской демократии”» (10, 235).

И еще одно свидетельство очевидца: «По городу блуждают немецкие офицеры, снабженные разрешениями большевистского правительства. Попадаются на улицах и немецкие солдаты. Нет никаких сомнений, что все восстание организовано немцами и на немецкие деньги...» (1, 229).

2 ноября генерала Краснова с начальником штаба вызвали для переговоров в Смольный. Несмотря на данные гарантии безопасности, попытались было арестовать. Однако после протестов комитета 1-й Донской дивизии отпустили, разрешили и командирам, и вообще всем желающим выехать с оружием на Дон. Вопреки распространенной версии, никакой клятвы прекратить борьбу с большевиками генерал Краснов не давал, да и сами большевики такой клятвы от него не требовали.

Напоследок начальника штаба полковника С.П. Попова вызвали к Троцкому. Лев Давидович поинтересовался: как отнесся бы Краснов, если бы новое правительство предложило ему высокий пост? Попов откровенно ответил: «Пойдите предлагать сами, генерал вам в морду даст» (62, 57). Вопрос был исчерпан.

6

Вот как начало ноября 1917 года вспоминал английский посол в России сэр Дж. Бьюкенен: «Большевики составляли компактное меньшинство решительных людей, которые знали, чего хотели и как этого достигнуть. Кроме того, на их стороне было превосходство ума, а с помощью своих германских покровителей они проявили организационный талант, которого у них сначала не предполагали» (5, 296).

Правда, самих «германских покровителей» и их союзников «терзали смутные сомнения», что явствует из документов — например, таких:

«Вена, 10 ноября 1917 года

Министр иностранных дел
Австро-Венгрии —
канцлеру Германии

Ваше превосходительство, революция в Петрограде, которая, пусть временно, дала власть в руки Ленина и его последователей, разразилась раньше, чем мы считали возможным. Смогут ли большевики утвердиться и удержаться у власти какое-то время, хотя бы как Керенский, станет ясно в ближайшие дни...

Сумеет ли Ленин и его коллеги удержаться у власти более или менее продолжительное время — это, вероятно, вопрос, на который никто не может ответить. Именно поэтому необходимо ловить момент и предложить любую необходимую помощь, чтобы вопрос о мире стал свершившимся фактом. Если бы ленинистам удалось осуществить только обещанное перемирие, даже тогда, как мне кажется, мы бы одержали почти полную победу на русском участке, так как, если наступит перемирие, русская армия, в ее теперешнем состоянии, хлынет в глубь страны, чтобы быть на месте при переделе земли. При существующих условиях перемирие вызвало бы исчезновение армии, которая не могла бы вернуться на фронт в ближайшем будущем...

Ваш и пр. Чернин»
(9, 168–171).

Начальник штаба главнокомандующего Восточным фронтом генерал М.Гофман (1869–1927):

«Когда весной 1917 года в разгар войны немецкое правительство дало разрешение на проезд некоторых из живших тогда в Швейцарии лидеров большевизма через Германию в Россию, Германия находилась в очень тяжелом положении. На Западном фронте, во Франции, немецкая армия ощущала возрастающее давление со стороны прекрасно вооруженных сил Антанты. Надо было перебросить находящиеся в России немецкие войска с востока на Западный фронт...

Никто не верил в то, что большевики смогут сколько-нибудь долго сохранить свою власть над Россией. Человеческий разум не мог себе представить, что эти неимущие революционеры, сидящие в кофейнях в Швейцарии, будут в состоянии захватить власть в России, удерживать ее в своих руках путем кровавого террора, никогда ранее не виданного в истории, и станут представлять угрозу всему тому, что человеческий дух и труд создали на протяжении столетий» (12, 247–248).

Тогда соображения тактики победили.

А вот воспоминания одного из интернационалистов, так сказать, от первого лица. Рудольф Гарашин, бывший солдат австро-венгерской армии, попавший в русский плен в 1915 году, пишет о событиях конца ноября 1917 года: «Рано утром к нам в отряд приехал председатель ревкома товарищ Раевский и объяснил, что отныне военнопленные, добровольно вступившие в Красную гвардию, считаются не пленными, а интернационалистами, а наш комитет военнопленных будет называться комитетом интернационалистов. Далее товарищ Раевский сообщил, что в Любим для поддержания порядка нужно немедленно направить пять–десять интернационалистов» (7, 23).

Когда новоиспеченное подразделение прибыло в небольшой русский город неподалеку от Ярославля, возглавляемые «товарищем» Раевским интернационалисты первым делом заняли военную комендатуру, застав там одинокого русского полковника.

«Полковник стоял молча. Мы тоже стояли не шевелясь.

— О том, что в России революция, я знаю, — наконец заговорил полковник, — но какое отношение к ней имеют эти австрийцы? — И уже с возмущением добавил: — Я протестую против передачи оружия в их руки!..

— Эти товарищи — красногвардейцы-интернационалисты, они служат революции, — перебил полковника Раевский» (7, 24).

Как легко догадаться, полковник был арестован, бывшие военнопленные захватили контроль над русским городом — «пролетарская революция» в Любиме победила.

Зимой 1917/18 года венгерские интернационалисты воевали в рядах советских частей против казаков генерала А.М. Каледина в районе Юзовки, Мариуполя, Дебальцева.

«В ожесточенных боях за крупный железнодорожный узел — станцию Ясиноватая пулеметчики-мадьяры не раз срывали своим метким огнем яростные атаки казаков» (16, 362).

В начале 1918 года была создана интернациональная Красная гвардия в Одессе. В ее состав входили три отряда: сербский (под командованием Томо (Олеко) Дундича) — 120 человек, китайский (Ти Кайджан) — 200 человек, чешский (А.Шипек) — 200 человек. Там же был сформирован и 1-й Революционный румынский батальон (19, 111–112).

Вскоре общая численность боевого отряда одесских интернационалистов достигла 1000 человек при семи пулеметах и одном орудии. При этом идейных интернационалистов-коммунистов было только 15% (8, 107).

Разберем подробнее еще один типичный пример. В декабре 1917 года в Самаре начал формироваться один из первых интернациональных отрядов — красногвардейский полк «Самарский коммунар».

В январе 1918 года полк был брошен на подавление белогвардейского восстания в Крыму. Однако боевой славы «Самарский коммунар» не снискал: вскоре полк «был полностью уничтожен» (68, 100).

Пока интернационалисты первой волны погибали в Крыму, в Самару в том же январе 1918-го вместе с двумя товарищами прибыл Шандор Сиклаи (1895–1956), бывший венгерский военнопленный, работавший на строительстве железной дороги на северо-восточных склонах Уральских гор.

Сиклаи: «Несколько работников штаба полка, оставшихся в Самаре, приступили к воссозданию полка и вербовке красногвардейцев... В это время самарская большевистская организация во главе с Валерианом Куйбышевым вела большую агитационно-пропагандистскую работу среди военнопленных, которых насчитывалось около 8 тысяч...

Я вступил в ряды полка “Самарский коммунар” и стал вести агитацию среди военнопленных... вербовка красногвардейцев среди военнопленных продвигалась быстро» (68, 100–101).

В марте 1918 года полк насчитывал 900 человек, имел пулеметную команду и артиллерию. Личный состав на 50% состоял из венгров, румын из венгерской Трансильвании и немцев. В том же марте 1918-го «Самарский коммунар» был брошен на борьбу с уральскими и оренбургскими казаками.

Сиклаи с гордостью описывает первый бой, в котором венгры, немцы и румыны под большевистским флагом одержали победу над русским казачьим отрядом: «Мы только успели окопаться, как из-за бугра показалась лавина казаков... Я стоял у пулемета со своим земляком Яношем Тыряном, который нервничал и хотел начать стрельбу без приказа. С трудом удалось удержать Тыряна от нарушения приказа. Казаки приближались очень быстро, уже слышны были их дикие крики. Послышалась команда “пли!”. Залпы винтовок, треск пулеметов, орудийные выстрелы — все слилось. Лошади, сраженные пулями, падали, вставали на дыбы. Падали казаки, ряды их редели, но лавина продолжала надвигаться на нас. Наконец осталось каких-нибудь 50 шагов, и сотни ручных гранат полетели навстречу врагу...» (68, 104).

После подавления казачьего восстания интернационалисты из «Самарского коммунара» продолжали бороться с противниками большевиков на Оренбургском, Среднеазиатском, Каспийском и Ферганском фронтах.

О целом ряде подобных событий с участием интернационалистов Ленин позднее писал: «Мы в несколько недель, свергнув буржуазию, победили ее открытое сопротивление в Гражданской войне. Мы прошли победным триумфальным шествием большевизма из конца в конец громадной страны» (24. Т. 36. С. 79).

С тех пор выражение «триумфальное шествие советской власти» прочно вошло в советскую историографию.

В общем, усилия Свердлова, Троцкого, Ленина не пропали даром. Германское командование успокоилось насчет ближайших перспектив.

Генерал Людендорф: «С конца ноября с востока на запад беспрерывно потянулись воинские поезда. Дело заключалось уже не в обмене выдохшихся на западе дивизий на свежие с востока, а в действительном усилении численности западного фронта» (1, 241).

7

Как мы уже видели, большевики усердно чистили собственные архивы от всего, что могло бы заставить усомниться в «исторической неизбежности» их прихода к власти. Однако по разгильдяйству, а может, и по злому умыслу какого-нибудь «троцкиста» некоторые документы все же сохранились.

В этом ряду стоит и протокол заседания СНК от 20 ноября 1917 года:

«Слушали: 3) Доклад Дыбенко о требовании некоторых воинских частей выдачи им финляндской валюты по курсу 266.

Постановили: Передать это на рассмотрение и на проверку Военному министерству» (43, 35).

Конечно, это не расписка в выдаче денег финляндским наемникам. Однако сам факт требования «некоторых воинских частей» выдачи финляндской валюты заслуживает всяческого внимания и является уликой, пусть и косвенной. Ведь зачем на территории, которой заправляют большевики, кому-то из их подчиненных валюта? Да еще финляндская. А вот если пришли за обещанным те самые финские егеря, собирающиеся с ощущением хорошо сделанной работы на историческую родину, тогда все выглядит вполне разумным и естественным. Не правда ли?

И уже совершенно невозможно оказалось, даже для большевиков, скрыть факт расчета с целыми государствами или блоками государств. И снова началось с малого.

Финский дипломат К.Г. Идман в своих воспоминаниях поведал нам о том, как Ленин рассчитался с финскими «товарищами» за все услуги, оказанные теми «русской революции».

15 (28) декабря 1917 года делегация финского Сената прибыла в Смольный, чтобы обсудить вопрос о предоставлении Финляндии самостоятельности. На прием к Ленину финнов провожал Смилга.

«Когда мы сели, Энкель... объяснил, почему правительство Финляндии сразу же не обратилось к Советскому правительству: ждали, когда соберется Учредительное собрание... Но поскольку теперь неясно, соберется ли оно вообще и, даже если соберется, окажется ли оно жизнеспособным, сенат решил обратиться в Совет народных комиссаров.

Ленин ответил нам, что общенациональное собрание или съезд скоро созовут, но Сенату необходимо решить, как поступить и к кому обратиться. Если он официально обратится в Совет народных комиссаров, тот, несомненно, сразу же признает независимость Финляндии.

По существующей системе правления решение Совета народных комиссаров должен был утвердить Исполнительный комитет Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Ленин заверил, что этот вопрос и там не встретит затруднений» (25, 124–125).

Как известно, 18 декабря 1917 года Ленин лично вручил представителям Финляндии декрет СНК о признании ее независимости. Таким образом Ленин уже официально «расплатился» за поддержку, оказанную его партии финскими националистами.

Конечно, большевики не были бы большевиками, если бы не попытались развязать гражданскую войну в той стране, независимость которой только что признали.

Уже в январе 1918 года в Финляндии началась «пролетарская революция». Финской Красной гвардией руководили в том числе ленинские телохранители А.Шотман и Э.Рахья. Финские «красные» провозгласили даже революционное правительство — Совет народных уполномоченных Финляндии, который поддержала и Советская Россия. Финские «белые» («белофинны», по советской терминологии) во главе с генерал-лейтенантом Русской армии, будущим президентом К.Г. Маннергеймом (1867–1951) поддерживали финляндский Сенат.

Гражданская война обошлась Финляндии гибелью более чем 35 000 человек. В мае 1918 года отряды красногвардейцев были разбиты и отступили в сторону Советской России. Примерно 10 000 из них удалось пробиться на советскую территорию (16, 492).

В конце мая 1918 года бывшие члены красного правительства Финляндии пошли на «неожиданный», особенно в глазах советских историков, ход — предложили договориться с англичанами о помощи в разгроме «белофиннов». Для этой цели предполагалось использовать 60 000 американских финнов. Правительство Англии согласилось транспортировать этих финских эмигрантов в Мурманск, вооружить их и полностью обмундировать, но с условием, что в составе командования будут англичане (25, 133).

Эйно Рахья пишет, что он вместе с «товарищем» Эдвардом Вастеном обсудил этот вопрос с Лениным.

«Когда я рассказал Ильичу все это, он сказал мне:

— К англичанам можно поехать и посоветоваться, хотя вряд ли что-нибудь из этого выйдет...» (25, 134).

Ленин предложил настаивать в переговорах с англичанами на том, что политическое руководство в этой комбинации должно принадлежать финским «красным».

Эйно Рахья немедленно выехал в Мурманск.

Он пишет: «Я ехал в специальном поезде, где весь обслуживающий персонал и караульные были финские красные. В нашу делегацию входили два представителя от красногвардейцев, захвативших станцию Канталахти, два представителя их штаба и Вастен. По приезде в Мурманск нашу делегацию направили на английский броненосец, где нас встретили с большими почестями» (25, 134).

Впрочем, переговоры закончились ничем. 60 000 финских эмигрантов из Америки так и не пришли на помощь «красным».

Самое удивительное, что помощь большевикам от стран Антанты в 1918–1923 годах была-таки оказана. Весьма конкретная и весомая. Но это тема отдельного разговора, а пока сосредоточимся на гражданах стран, не входивших в Согласие.

8

После «признания» Финляндии для большевиков наступило время оплатить счета Германии и Австро-Венгрии. В идеале, с большевистской точки зрения, с этими странами также нужно было провернуть «финский» трюк: сначала воспользоваться их услугами, а потом устроить им «пролетарскую революцию». И частично это даже получилось: так, с 21 марта по 6 августа 1919 года просуществовала Советская республика в Венгрии, а в Германии произошла так называемая Ноябрьская революция 1918 года, в ходе которой возникали Бременская (10 января — 9 февраля 1919 года) и Баварская (13 апреля — 3 мая 1919 года) советские республики. Однако это произошло уже после поражения Центральных держав в Первой мировой войне, а все перечисленные «советские» образования оказались нежизнеспособными...

Но вернемся в 1917 год. Уже 22 декабря начались переговоры советской делегации с Германией и ее союзниками в Брест-Литовске. Несмотря на разногласия по конкретным условиям Брестского мира, поддержка большевиков интернационалистами не только не прерывалась, но и, наоборот, встала на поток.

Вот документ:

«9 декабря 1917 года

“Нахрихтен Бюро” — Троцкому:

Согласно Вашему поручению Разведочным отделением 29 ноября был командирован в Россию майор фон Бельке, установивший там разведку за силами Донского войскового правительства. Майором был организован отряд из военнопленных, которые и принимали участие в боях. В этом случае военнопленные, согласно указаниям, сделанным июльским совещанием в Кронштадте с участием гг. Ленина, Зиновьева, Каменева, Раскольникова, Дыбенко, Шишко, Антонова, Крыленко, Володарского и Подвойского, были переодеты в русскую солдатскую и матросскую форму...

Майор фон Бельке с паспортом финна Упо Муури возвратился в Петербург и выступит сегодня с докладом в кабинете председателя Совета в 10 час. вечера.

За начальника отделения
Р.Бауэр»
 (13, 107).

В конце 1917 года только в Петрограде выходило семь специальных газет на иностранных языках, ориентированных на интернационалистов: на немецком — две, на польском — две, на румынском — две, на венгерском — одна (19, 105).

Общее же число бойцов-интернационалистов в первые месяцы после большевистского переворота превышало 29 500 человек (19, 116).

Сравним эти цифры с численностью русской Белой добровольческой армии в январе 1918 года — 4000 человек.

С конца января 1918 года руководство всеми делами военнопленных было сконцентрировано во Всероссийском бюро пленных при Военном отделе ВЦИК, чью деятельность направлял лично председатель ВЦИК Я.М. Свердлов.

28 января 1918 года Уральский областной комитет РСДРП(б) сообщал в Секретариат ЦК, то есть Свердлову: «Во всех областях кипит работа. Организуем военнопленных» (19, 108).

И уже через некоторое время в Красную гвардию Екатеринбурга были приняты первые 200 интернационалистов (19, 108).

21 февраля 1918 года в Петрограде прошло совещание Бюро пленных при Военном отделе ВЦИК и Центра военнопленных, которым руководили будущий глава Советской республики в Венгрии Бела Кун (1886–1938), серб М.Радошевич, чех Ф.Бенеш. Было принято решение образовать по всей стране революционные комитеты военнопленных, в задачи которых должна была входить «борьба с контрреволюционными элементами» (16, 132).

И это несмотря на то, что три дня назад, 18 февраля 1918 года, германское командование, раздраженное затягиванием переговоров со стороны советской делегации, отдало приказ своим войскам начать наступление по всему фронту — от Балтийского моря до Карпат. Основной удар наносился по направлению на Петроград. Большевистские части панически бежали, бросая орудия и пулеметы.

Германский генерал Гофман записал в своем дневнике 22 февраля 1918 года: «Это самая комическая война, которую только можно себе представить. Она ведется только на железной дороге и на грузовиках. Сажают какую-нибудь сотню пехотинцев с пулеметами и одной пушкой на поезд и отправляют до ближайшей станции. Берут станцию, большевиков арестовывают и продвигаются дальше. Это, по крайней мере, имеет некоторый интерес новизны» (12, 446).

Действительно, немцы наступали небольшими разрозненными отрядами в 100–200 человек, собранными из добровольцев. Из-за царившей у большевиков паники и слухов о приближении мифических германских войск города и станции оставлялись без боя еще до прибытия противника. Двинск, например, был взят немецким отрядом в 60–100 человек. Псков был занят небольшим отрядом немцев, приехавших на мотоциклах. В Режице германский отряд был столь малочислен, что не смог занять телеграф, который работал еще целые сутки...

3 марта 1918 года в Брест-Литовске советская делегация «не читая» подписала мирный договор с Германией. Церемония подписания состоялась в Белом дворце Брестской крепости (57, 118).

Вариант договора, подписанный 3 марта, оказался гораздо тяжелее для России, чем тот, который предлагался в декабре 1917-го.

Ю.Фельштинский:

«В смысле территориальных изменений Брест-Литовское соглашение предусматривало очищение Россией провинций Восточной Анатолии, Ардаганского, Карсского и Батумского округов “и их упорядоченное возвращение Турции”, подписание немедленного мира с Украинской республикой и признание мирного договора между Украиной и странами Четверного союза. Фактически это означало передачу Украины, из которой должны были быть выведены все русские и красногвардейские (не русские? — Ю.Б.) части, под контроль Германии. Эстляндия и Лифляндия также очищались от русских войск и Красной гвардии. Восточная граница Эстляндии проходила теперь примерно по реке Нарве. Восточная граница Лифляндии — через Чудское и Псковское озера. Финляндия и Аландские острова тоже освобождались от русских войск и Красной гвардии, а финские порты — от русского флота и военно-морских сил.

На отторгнутых территориях общей площадью 780 тысяч квадратных километров с населением 56 миллионов человек (треть населения Российской империи) до революции находилось 27% обрабатываемой в стране земли, 26% всей железнодорожной сети, 33% текстильной промышленности, выплавлялось 73% железа и стали, добывалось 89% каменного угля, находилось 90% сахарной промышленности, 918 текстильных фабрик, 574 пивоваренных завода, 133 табачные фабрики, 1685 винокуренных заводов, 244 химических предприятия, 615 целлюлозных фабрик, 1073 машиностроительных завода и, главное, 40% промышленных рабочих, которые уходили “под иго капитала”» (58, 286–287).

Плюс к перечисленному Россия выплачивала 6 миллиардов марок репараций и возмещала убытки, понесенные Германией в ходе революции, — еще 500 миллионов золотых рублей.

Таким образом, расчет с Германией был произведен. Но поскольку в один день или даже месяц все условия, зафиксированные в Бресте, выполнить было невозможно чисто технически, большевистское правительство гарантировало себе немецкую поддержку еще на довольно длительное время. Собственно, большевистская Россия, возможно, так и осталась бы сателлитом Германии, если бы не Антанта и США, чьи армии в ноябре 1918 года принудили Центральные державы к капитуляции.

А сразу после Бреста, говоря о расчетах с Германией, русский журнал «Новый Сатирикон» иронизировал:

«— Кто правит Россией, Ульянов иль Ленин? — задавался вопросом один из читателей журнала.

— Ни тот ни другой, — отвечала ему редакция. — А третий: Гогенцоллерн!» (29, 272).

И еще: «Карта России из географической сделалась обыкновенной игральной. И самой маленькой. Любой король ее бьет» (29, 276).

«Газета “День” шутила, что большевики выражают волю “подавляющего большинства... прусского народа”» (29, 273).

Академик Д.С. Лихачев (1906–1999) позднее вспоминал: «Когда был заключен позорный Брест-Литовский мир, было невозможно поверить, что это не прямая измена, не дело рук самих врагов нашей родины» (26, 157).

Писатель В.Г. Короленко (1853–1921) 19 марта 1918 года сделал в своем дневнике характерную запись: «Немцы заняли Киев, движутся к Полтаве. На днях был П.Д. Долгоруков. Его знакомая приехала из Киева в аккуратно составленном и аккуратно вышедшем поезде. Стоило прийти немцам, и русские поезда пошли как следует. Доехала до Ромодана. Полторы версты пешком, а там опять теплушка, опять грязь, разбитые окна, давка, безбилетные солдаты, отвратительный беспорядок. И этому народу, не умеющему пустить поезда, внушили, что он способен пустить всю европейскую жизнь по социалистическим рельсам. Идиотство... Кровавое и безумное» (21, 87).

А вот еще иллюстрация к расчету «за германские услуги». Великий русский певец Ф.И. Шаляпин (1873–1938) вспоминает, как большевики отняли у него картины, которые он успел приобрести во время своей блистательной оперной карьеры.

Об этом с Федором Ивановичем беседовал лично один из большевистских лидеров Л.Б. Каменев, начав, впрочем, со столового серебра:

«— Конечно, тов. Шаляпин, вы можете пользоваться серебром, но не забывайте ни на одну минуту, что в случае если это серебро понадобилось бы народу, то народ не будет стесняться с вами и заберет его у вас в любой момент...

Картины, которые у меня висят, тоже народные. Почему это вы один любуетесь на них? Хе... хе... Народ тоже картины любит...

Пожалуй, правда, думал я. Но когда я затем видал эти картины в Берлине на выставке у антикваров, я спрашивал себя, о каком же народе он толковал: русском или немецком?» (61, 235–237).

После Бреста число интернационалистов в 29 500 человек стало неуклонно расти. Члены германской миссии по перемирию и заключению мира посетили несколько лагерей военнопленных, разъясняя им задачу. И нужный размах был достигнут.

В июне 1918 года Народным комиссариатом по военным и морским делам была образована Комиссия по формированию интернациональных групп РККА при ВЦИК (16, 575).

В июле–ноябре 1918 года члены комиссии выезжали в места концентрации военнопленных, где создавали местные секции комиссии по формированию интернациональных отрядов. В частности, представители комиссии посетили Нижний Новгород, Пензу, Арзамас, Рязань, Тулу, Орел, Курск, Ярославль, Казань, Симбирск. О результатах своей работы комиссия докладывала непосредственно председателю ВЦИК Свердлову (16, 575).

Так, например, по свидетельству австрийца Бергера, воевавшего в дальнейшем в составе знаменитой 1-й Конной армии Буденного, вместе с ним около 4000 бывших военнопленных из одного лагеря вступили в ряды Красной армии весной–летом 1918 года (16, 573).

Немецкая аргументация секрета не составляет. Вот документ:

«Телеграмма № 121. Берлин, 18 мая 1918 года, на телеграмму № 122

Статс-секретарь иностранных дел — послу в Москве

Используйте, пожалуйста, крупные суммы, так как мы заинтересованы в том, чтобы большевики выжили. В нашем распоряжении фонды Рицлера. Если потребуется больше, телеграфируйте, пожалуйста, сколько. Отсюда очень трудно сказать, кого следует поддерживать в случае падения большевиков. Если будет действительно сильный нажим, левые эсеры падут вместе с большевиками. Мне кажется, это единственные партии, которые основывают свои позиции на Брест-Литовском мире. Кадеты как партия против Германии, монархисты тоже будут за пересмотр Брестского мирного договора. Не в наших интересах поддерживать монархическую идею, которая воссоединит Россию. Наоборот, мы должны, насколько возможно, помешать консолидации России и с этой целью поддерживать крайне левые партии.

Кюльман»
 (9, 220–221).

Историк И.Бунич резюмирует: «Возможность послужить фатерлянду, а заодно пограбить на чужой территории вдохновила многих, и буквально как по мановению волшебной палочки большевики при полном развале прочих воинских структур ощетинились прекрасно обученной и организованной армией, насчитывавшей более трехсот тысяч человек» (3, 25).

Последнюю цифру подтверждает и Советская энциклопедия: «Всего в составе Красной армии в разное время находилось до 300 тысяч интернационалистов» (49, 160).

Собственно, выбор, который стоял перед освобожденными военнопленными, был весьма прост: или Западный фронт мировой войны со всеми его ужасами, или участие в большевистских карательных частях и организациях с возможностью легкой наживы и сравнительно минимальными шансами на гибель.

Именно здесь кроется разгадка «бесчисленного» количества «латышских стрелков», наводнивших Советскую Россию. Понятно, что были среди них и реальные латыши, но последних просто физически не могло быть настолько много, чтобы удовлетворить все потребности большевиков в надежных и безжалостных военных кадрах.

Коротко поясним: первые латышские национальные воинские формирования были созданы в Российской империи по приказу генерала Алексеева, в то время командующего Северо-Западным фронтом, в июле 1915 года из добровольцев — жителей Лифляндской, Курляндской и Витебской губерний. Уже через год численность латышских стрелков в составе Русской армии достигла 11 500 человек. К февралю 1917 года — порядка 40 000 в составе восьми стрелковых полков.

Важно отметить, что далеко не все латыши поддержали большевиков. Так, часть стрелков, отступивших из Латвии в феврале 1918 года, приняла решение не участвовать в Гражданской войне. Порядка 9500 стрелков воевало на стороне Белого движения. Например, в Сибири при поддержке командующего войсками Антанты в России французского генерала Жанена из латышей были сформированы Имантский полк и Троицкий батальон.

Что же касается армии Красной, то Латышская дивизия, воевавшая на фронтах Гражданской войны, к марту 1920 года насчитывала всего 17 000 солдат и командиров, разделенных на девять полков.

Кстати, 11 августа 1920 года по примеру Финляндии Советская Россия признала независимость Латвии. 28 ноября 1920 года, после окончания боев с белыми за Крым, участвовавшая в них Латышская дивизия была расформирована, после чего порядка 12 000 стрелков вернулись на родину.

Интересно, что на устроенном большевистским командованием «параде победы» в Крыму латыши промаршировали под звуки гимна «Боже, спаси Латвию».

Впоследствии, при создании мифа о «Великой Октябрьской революции», советские «историки» продемонстрировали истинно творческий подход к фальсификации истории собственной страны. Но если, например, фигуру Израиля Лазаревича Гельфанда (Парвуса), финансировавшего ленинцев, удалось попросту вычеркнуть из анналов, то с сотнями тысяч интернационалистов поступить таким же образом не представлялось возможным. Тогда и был придуман универсальный образ «красного латышского стрелка», который объяснял все странности этих персонажей разом — и непонятный язык, и отсутствие родственных связей среди русского населения, и беспощадность к врагам, казалось бы, соотечественникам. И что самое главное, «преданность революции»: а куда бы они делись из огромной чужой страны, если бы их работодатели потерпели поражение?

9

Теперь поговорим об официальной советской версии «иностранной интервенции».

25 мая 1918 года «начался подготовленный и спровоцированный Антантой мятеж Чехословацкого корпуса», послуживший началом Гражданской войны и военной «интервенции 14 капиталистических стран». Боевые действия продолжались в европейской части России до конца 1920-го, а в Сибири и на Дальнем Востоке — до конца 1922 года.

Ленин признавал: «В продолжение трех лет на территории России были армии английская, французская, японская. Нет сомнения, что самого ничтожного напряжения сил этих трех держав было бы вполне достаточно, чтобы в несколько месяцев, если не несколько недель, одержать победу над нами» (24. Т. 42. С. 22–23).

Что же помешало «непримиримым классовым врагам» совершить это самое «ничтожное напряжение сил»?

Вот какой ответ дает сам Ленин: «Если нам удалось удержать это нападение, то лишь разложением во французских войсках, начавшимся брожением у англичан и японцев» (Там же. С. 23).

Однако сей ленинский пассаж ставится под сомнение историей того самого Чехословацкого корпуса.

После победы октябрьского переворота и начала переговоров большевистского правительства с противниками Антанты Чехословацкий национальный совет (ЧСНС) добился от французского правительства признания всех чехословацких воинских формирований частью французской армии. С декабря 1917 года Чехословацкий корпус был формально подчинен французскому командованию, получил статус «иностранного союзнического войска, находящегося на территории России», и получил указание о необходимости эвакуации во Францию для продолжения борьбы с войсками Центральных держав. Большевики также были рады избавиться от «ненадежных» чехов.

Самым коротким путем для эвакуации корпуса был морской — через Архангельск и Мурманск. Однако против этого решительно выступили немцы: им совершенно не нужны были десятки тысяч чехословацких солдат, которые пополнили бы армию Антанты на Западном фронте. Тогда было решено затянуть эвакуацию, для чего направить корпус по железной дороге во Владивосток, а уже оттуда морем в Европу.

На восток России отправились 63 эшелона. К маю 1918 года они растянулись по железной дороге на несколько тысяч километров, от Самары до Владивостока. Навстречу им двигались поезда с бывшими военнопленными — немцами, австрийцами и венграми, — которые следовали в западные части России для пополнения интернациональных частей.

Отметим, что в частях корпуса была разрешена большевистская пропаганда, однако только немногим более 200 человек из почти 40 000 вышли из его состава, чтобы влиться в красные интернациональные бригады, то есть за Лениным и его сторонниками пошло 0,5% имевшихся в России солдат-чехословаков.

Вспомним здесь ленинское «начавшееся брожение» у интервентов и зададим вопрос: если чехословаки, подвергавшиеся усиленной большевистской пропаганде в течение нескольких месяцев, на нее фактически не поддались, где доказательства, что за те несколько недель, которых «было бы вполне достаточно, чтобы одержать победу», удалось бы с большей эффективностью разложить войска французов, англичан и японцев, получи те приказ «напрячь силы»?

Далее. 14 мая на станции Челябинск произошло столкновение чехословаков с венграми, на стороне которых, естественно, выступили местные советские власти. Все закончилось тем, что гораздо более боеспособные чехословаки разоружили местный отряд Красной гвардии и разгромили арсенал, захватив в дополнение к уже имеющемуся у них вооружению еще 2800 винтовок и несколько орудий.

С 16 по 20 мая в Челябинске прошел съезд чехословацких военных делегатов, на котором был избран Временный исполнительный комитет чехословацкого войска — полковник Войцеховский, капитан Гайда и поручик Чечек. Съезд объявил о решительном разрыве с большевиками и постановил двигаться к Владивостоку «собственным порядком».

27 мая подразделение под командованием полковника Войцеховского взяло под контроль Челябинск, а вскоре чехословаками были захвачены Курган, Новониколаевск (Новосибирск), Омск, Канск, Пенза и ряд других городов. Успехи чехословаков повлекли за собой формирование антибольшевистских правительств по всей территории России.

В итоге чехословацкое восстание стало первым фронтом Гражданской войны.

А чтобы оценить масштабы «интервенции 14 капиталистических стран», придется ознакомиться с целым рядом цифр.

Сначала о численности противостоящих сторон.

Красная армия: 300 000 интернационалистов (в том числе 17 000 латышей «подлинных») составляли, так сказать, хорошо подготовленное боевое ядро, вокруг которого формировались части из мобилизованных русских красноармейцев общим числом порядка 3 000 000 человек к концу 1919 года и 5 000 000 в 1920 году.

Численность строевого состава всех, вместе взятых, Белых армий, на их пике, к июню 1919 года, по оценке большевистской разведки, составляла около 680 000 человек, после чего начала неуклонно сокращаться.

Численность «интервентов» оценить сложнее. Дело в том, что, например, советские историки включали в их число германские и австро-венгерские войска, вошедшие на территорию бывшей Российской империи согласно Брестскому мирному договору.

Оценивая общую численность интервентов со стороны Антанты, составлявшую, по разным оценкам, от 200 до 300 тысяч человек, не забудем, что, например, высадившийся 6 марта 1918 года десант британцев, французов и американцев в Мурманске прибыл туда по просьбе Мурманского совета и с ведома «товарища» Троцкого. Собственно, Эйно Рахья по поручению Ленина, как мы писали выше, ездил на переговоры к англичанам как раз в Мурманск. О побудительных мотивах присутствия союзников в Сибири мы скажем ниже, пока же заметим, что тема «интервенции стран Антанты» не менее противоречива и сложна, чем тема «интернационалистов», так что для ее рассмотрения потребуется отдельный обстоятельный разговор.

В любом случае, чтобы оценить интенсивность участия тех или иных сил в Гражданской войне в России, надо понять, во что им обошлись их усилия.

Итак, общие безвозвратные потери Красной армии в Гражданской войне в 1918–1922 годах составили примерно 1 244 000 человек (51, 141).

Потери Белых и национальных армий, включая армию Польши, Армении, Грузии, — примерно 579 000 человек (51, 141).

А вот как на этом фоне смотрятся итоговые цифры потерь убитыми и умершими от ран и болезней интервентов из «14 стран»: Чехословацкий корпус — 4112 человек; Япония — 3161; США — 588; Британия — 512; Греция — 398; Франция и Сербия — около 600; Италия — 17 (51, 141–144).

Как видим, потери иностранных интервентов в России совершенно незначительны — порядка 9400 человек (из которых больше 40% это потери Чехословацкого корпуса), если сравнивать их с потерями Красной и Белой армий, что, безусловно, свидетельствует о весьма скромном участии первых в Гражданской войне.

Учтем при этом, что греки, французы и сербы, действовавшие на юге России в начале 1919 года, сражались в основном против отрядов атамана Григорьева, который в то время служил в Красной армии, но вообще бывал и сторонником Петлюры, и союзником анархиста Махно, а уже в мае 1919 года организовал крупнейшее антибольшевистское восстание на Украине.

Почему же Гражданская война шла так долго? Дело в том, что население России в своем большинстве поддерживало большевиков только на страницах советских учебников.

На самом деле численное преимущество Красной армии сводилось на нет крайне низкой боеспособностью ее частей. Этот факт даже подвигнул Льва Давидовича на создание в августе 1918 года первых заградительных отрядов («заградиловок») — заградпостов, заградрот и заградотрядов, призванных расстреливать собственных солдат в случае их несанкционированного отступления. Заградотряды того периода организационно относились к частям особого назначения (ЧОН) и тесно взаимодействовали с ВЧК.

Сам Троцкий писал об этом так: «Нельзя армию строить без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. Надо ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади» (32, 58).

Как легко догадаться, большая часть заградотрядов формировалась из интернационалистов. И уже очень скоро отряды ЧОН стали применяться не только на фронтах, но и в борьбе с крестьянскими восстаниями на подконтрольной большевикам территории.

Так что если интервенция стран Антанты, как мы видели, исходя из их потерь, не имела решающего значения, если вторжение войск Центральных держав на территорию бывшей Российской империи, по сути, было согласовано с большевистским руководством, то наличие в Красной армии сотен тысяч бойцов-интернационалистов, граждан стран — противников России в Первой мировой войне, вставших на защиту «революции» с ведома, а то и по прямому приказу правительств этих стран, как минимум вполне заслуживает такого же определения — «иностранная интервенция».

10

Теперь в качестве примера координации усилий интернациональных частей и их германского руководства приведем историю антибольшевистского восстания в Ярославле, которое организовал «Союз защиты Родины и Свободы», созданный в марте 1918 года эсером, бывшим террористом, врагом самодержавия Борисом Савинковым (1879–1925), считавшим «октябрьскую революцию» не более чем захватом власти горстью людей и боровшимся против этой узурпации власти.

Союз подготовил восстания в Ярославле (6–21 июля 1918 года), Рыбинске (8 июля 1918-го), Муроме (8–10 июля 1918-го). Все эти выступления были жестоко подавлены большевиками.

Интересно, что, кроме перечисленных, «Союз» планировал восстание и в Москве. Однако оно не состоялось. Официальная советская история гласит, что восстанию помешали аресты, произведенные ВЧК в мае 1918 года.

Но вот как о несостоявшемся вооруженном выступлении говорил представитель «Союза» барон А.А. Дикгоф (псевдоним — А.Деренталь) (1885–1939): «“Союз”... обладал достаточными силами для того, чтобы неожиданным выступлением захватить Москву. Но после зрелых размышлений этот план был отвергнут. Выступать в Москве значило заранее обречь все предприятие на неудачу. Захватить наиболее важные стратегические пункты страны, арестовать Совет народных комиссаров и т.д. не представляло особых трудностей в тот момент. Но, захватив город, нужно еще было в нем суметь продержаться; сделавшись хозяевами положения в центре с миллионным населением, нужно было взять на себя обязательство прокормить все эти сотни тысяч голодающих ртов. Первое было чрезвычайно трудно ввиду присутствия в Москве значительного числа организованных и вооруженных германских военнопленных, негласно находящихся под командованием германских офицеров, и особенно ввиду возможности немедленного движения на Москву регулярных германских войск с германско-большевистского фронта. Второе представлялось почти невозможным благодаря полному развалу транспорта и предварительному разгрому всех продовольственных и общественных организаций. Новая власть не смогла бы, таким образом, удовлетворить связанные с нею надежды населения на улучшение жизни и тем самым неизбежно должна была бы опорочить то дело, во имя которого был бы произведен переворот» (22, 91).

Отметим, что эти сведения Деренталя подтвердились данными следствия, проведенного ВЧК (22, 92).

Чтобы подавить восстание в Ярославле, наиболее крупное из состоявшихся, большевики собрали значительно превосходящие силы, подвезли сотни орудий. Началась жесточайшая бомбардировка. Пылающий город превратился в ад. Но и в этом аду отряды добровольцев-горожан и савинковцев держались. Отбивались 16 дней.

17 июля 1918 года русский писатель М.Пришвин записал в своем дневнике: «Ярославль окружен сводным большевистским отрядом из латышей, мадьяр, китайцев, финнов, всех, кроме русских. Город разрушен, одни трубы» (42, 115).

Документы ВЧК подтверждают:

«В подавлении мятежа вместе с советскими войсками участие принимал интернациональный отряд и левоэсеровская дружина.

Начался артиллерийский обстрел важнейших пунктов, как то: монастыря, в котором были вооружены все монахи, Демидовского лицея, где расположился белогвардейский штаб, городского театра и других мест. Обстрел вызвал сильный пожар... С прибытием из Москвы броневого поезда обстрел усилился. Большая часть города оказалась охваченной морем огня... Окраины города были почти совершенно выжжены» (22, 156).

Но и этого большевикам показалось мало. Была подключена авиация. За два воздушных налета на город «было сброшено 12 пудов динамитных бомб, большая часть которых, по полученным сведениям, попала в район расположения штаба противника (около бывшего губернаторского дома)» (22, 158).

Несмотря на то что «артиллерийский огонь противник не открывал, ограничиваясь одним или двумя выстрелами из мелкокалиберных орудий, по-видимому с броневиков», было решено «усилить бомбардировку, применяя для этой цели наиболее разрушительные бомбы» (22, 158).

Командующий Южным Ярославским фронтом Ю.С. Гузарский еще 16 июля телеграфировал командованию: «Срочно шлите 10 000 снарядов, половина шрапнель, половина гранат, а также пятьсот зажигательных и пятьсот ХИМИЧЕСКИХ (выделено мной. — Ю.Б.) снарядов. Предполагаю, что придется срыть город до основания»[4].

21 июля оставшиеся в живых восставшие сдались. Но не наступавшим красным войскам, а Германской комиссии военнопленных № 4, интернированной с начала восстания в городском театре.

Вот выдержка из отчета Германской благотворительной комиссии от 22 июля 1918 года о событиях в Ярославле, более всего обеспокоенной судьбой находившихся в восставшем городе около тысячи пока еще не освобожденных немецких военнопленных, доставленных из Уфы: «Обстрел города из легких и тяжелых арторудий Красной армии и непрерывный стрелковый и пулеметный огонь усиливался. Из-за нехватки воды быстро распространялись пожары, которые уничтожали целые городские кварталы. Что не сгорело, уничтожалось артиллерией. Городской театр от артобстрела не пострадал — видимо, потому, что Красной армии было известно о размещенном там лагере военнопленных» (2, 259).

Командование большевистских войск было поставлено перед следующим фактом:

«Ярославль, 21 июля 1918 года.

Комиссия передаст штаб в качестве военнопленных Германской империи своему непосредственному начальству в Москве, где дано будет все дальнейшее. Германская комиссия № 4 располагает сильной боевой частью, образованной из вооруженных военнопленных, и займет для поддержания спокойствия в городе Ярославле до получения решения из Москвы положение вооруженного нейтралитета.

Для соблюдения порядка и восстановления нормального течения жизни комиссия окажет по возможности мирному населению должную поддержку...

Председатель Германской комиссии № 4 лейтенант Балк»
 (22, 160).

Большевикам ничего не оставалось делать, кроме как смириться с фактической оккупацией подданными Германской империи русского города, пусть даже временной.

Б.Савинков: «Так окончилось восстание в Рыбинске, Ярославле и Муроме, организованное “Союзом защиты Родины и Свободы”. Его нельзя назвать удачным, но оно не было бесполезным. Впервые не на Дону и не на Кубани, а в самой России, почти в окрестностях Москвы, русские люди без помощи кого бы то ни было восстали против большевиков и тем доказали, что не все русские мирятся с национальным позором Брест-Литовского мира и что не все русские склоняются перед террором большевиков. Честь была спасена. Слава тем, которые пали в бою» (46, 365).

11

17 июля 1918 года в Екатеринбурге, вотчине Свердлова еще с 1905 года, были злодейски убиты 11 человек — государь Николай Александрович (50 лет на момент убийства), государыня Александра Федоровна (46), великие княжны Ольга (22), Татьяна (21), Мария (19), Анастасия (17), цесаревич Алексей (13), доктор Е.Боткин (53), камердинер А.Трупп (62), лейб-повар И.Харитонов (48) и горничная А.Демидова (40).

К столь ответственному для большевиков делу, как убийство отстраненного от власти государя и его семьи, были привлечены особо доверенные лица, злодеянием руководили ближайшие сподвижники Свердлова: Шая Голощекин, Янкель Юровский, Пинхус Вайнер (Войков). Это главари, но были и непосредственные исполнители. И вот здесь также обнаруживается присутствие интернационалистов.

Начнем с того, что следователь по особо важным делам Омского окружного суда Н.А. Соколов (1882–1924), проведший расследование убийства царской семьи, так обрисовал сибирские реалии 1918 года:

«Главную вооруженную силу большевиков в Сибири составляли латышские отряды и австро-немецкие пленные. Они держались замкнуто, отчужденно от русских красноармейцев.

Последние противопоставляли себя им и всех вообще нерусских большевиков называли “латышами”. Большевик Медведев, состоявший в сысертской партии, плативший даже партийные взносы, отнюдь не считал себя большевиком. Он называл большевиками людей нерусских» (52, 175).

А вот, например, обнаруженный Н.А. Соколовым список красногвардейцев, еще 17 мая 1918 года присланных на замену отряда полковника Кобылинского, обеспечивавшего охрану государя и его семьи после ареста, а также в тобольской ссылке:

«1-й взвод: Зен, Кокоруш, Дрерве, Неброчник, Иковнек, Виксна, Гравит, Страздан, Таркш, Пурин, Овсейчик, Прус, Аленкуц, Брандт, Гредзен, Лепин, Эгель, Герунас, Озолин;

2-й взвод: Плуме, Грике, Пранучкис, Бильскам, Вилемсон, Цекулит, Макон, Якубовский, Альшкин, Баранов, Рольман, Крайно, Оявер, Киршанский, Фруль, Блуме, Мальне, Яунзен, Тиман, Дризкал, Корсак, Ларишев, Штернберг, Гинтар.

3-й взвод: Дубульд, Аунин, Берзин, Сирснин, Табак, Штеллер, Чсальнек, Сея, Рейнгольд, Бойлик, Герц, Зиверт, Таркянин, Диев, Залин, Лигбард, Пумпур, Гейде, Волков, Кейре.

Пулеметная команда: Гаусман, Лицит, Перланцек, Тобок, Цалит, Зильберт, Берзин, Орлов, Гусаченко»  (52, 142–143).

Еще одно свидетельство Н.А. Соколова об охране царственных узников, уже из Екатеринбурга:

«На террасе ипатьевского дома, где был пост № 6, я обнаружил надпись на русском языке: “№ 6. Вергаш карау... 1918. VII/15”. Кто-то стоявший на этом посту за сутки до убийства хотел увековечить свое имя, но запутался в слове “караулил”. Тогда он написал по-мадьярски: Verhas Andras 1918 VII/15 e orsegen.

Осматривая сад Ипатьева, я нашел здесь обрывок письма на мадьярском языке на имя “Терезочки”. Его писал весной 1918 года охранник. Экспертиза пришла к выводу, что это письмо писано мадьяризированным немцем» (52, 176).

4 июля 1918 года начальником охраны царской семьи официально назначается член коллегии Уральской областной ЧК Юровский. И он немедленно дает распоряжение заменить «внутреннюю» охрану на людей из «чрезвычайной комиссии». Через несколько дней эти люди прибыли в дом Ипатьева. Их было десять человек. Все они были «латышами». Из всей русской охраны сохранил доверие главарей лишь П.С. Медведев.

В день расправы, в 7 часов вечера, Юровский отдал приказание отобрать револьверы у всех русских конвоиров. Когда оружие принесли, Юровский открыл Медведеву проект избиения, запретив ему до 11 часов вечера говорить о нем русским. В этот час он должен был предупредить наружных часовых, дабы избегнуть «недоразумения» (41, 426–427).

После двух часов ночи с 16 на 17 июля разбуженные узники спустились в подвал Ипатьевского дома, причем государь нес сына, который страдал от обострения гемофилии, на руках. Только разместились, как Юровский привел расстрельную команду. По поводу состава этой команды продолжаются споры.

Но вот историк Н.Коняев приводит интересный документ: «Сохранился список из фамилий, отпечатанный на бланке Революционного штаба Уральского района: “Горват Лаонс, Фишер Анзелм, Эдельштейн Изидор, Фекете Эмил, Над Имре, Гринфелд Виктор, Вергази Андреас”. Более эти имена ни разу не встретятся ни в каких чекистских документах. Эту семерку то ли набрали из военнопленных, то ли специально для расстрела царской семьи привезли в Екатеринбург» (20, 341).

А дальше — быстро зачитали смертный «приговор» от имени «русского народа» и приступили к его «исполнению».

12

Теперь поговорим о том, что, помимо «борцов за революцию по приказу» — представителей Центральных держав, красные интернациональные отряды пополнялись различными авантюристами и просто наемниками. Среди них встречались поляки, сербы, представители стран Антанты, корейцы, но основную массу составляли китайцы. Много китайцев. Куда же без них...

Граждане Поднебесной, которых в годы Первой мировой было завербовано и завезено на работы в Россию порядка 100 000 человек, довольно быстро попали в поле зрения большевистского руководства. В декабре 1918 года в Петрограде все китайские организации в Советской России были объединены в «Союз китайских рабочих в России», председателем которого был избран Лю Шаочжоу (1892–1970). Задачами «Союза» были пропаганда коммунизма среди китайских рабочих и их последующее возвращение на родину.

К июню 1920 года отделения «Союза» были созданы в Петрограде, Москве, Киеве, Самаре, Екатеринбурге, Вятке, Ташкенте, Челябинске, Омске, Тюмени, Томске, Красноярске, Иркутске, Новониколаевске и других городах. Позднее под влиянием «Союза» стали создаваться местные организации китайских рабочих в Благовещенске, Чите, Мурманске, Перми, Верхнеудинске, Оренбурге, Хабаровске, Владивостоке и т.д.

18–24 июня 1920 года прошел очередной (III) Всероссийский съезд китайских рабочих в России, его почетными председателями были избраны Ленин и основатель партии Гоминьдан Сунь Ятсен (1866–1925). На нем нарком иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерин так определил миссию российских китайцев: «Им предстоит быть звеном между движением, которое уже есть, и тем, которое будет в ближайшее время в Китае».

Однако боевое сотрудничество китайцев с большевиками началось еще до образования «Союза». Приведем несколько примеров.

12 марта 1918 года большевистское правительство выехало из Петрограда в Москву.

Караульную службу в Кремле несла и группа китайских красногвардейцев во главе с Ли Фуцином (19, 107).

На Урале первый добровольческий красный отряд, состоявший из китайцев, был создан в марте 1918 года. В Самаре вооруженные китайцы на большевистской службе появились в мае того же года.

В августе 1918 года в Москве был создан специальный штаб по формированию китайских боевых отрядов. Во главе штаба стоял Шен Ченхо. Уполномоченные штаба находились в разных городах страны, где имелось китайское население, входили в местные комиссариаты. Созданные китайские отряды вливались в интернациональные части и подчинялись командованию Красной армии (16, 580–581).

А вот что о Гражданской войне в России вспоминал китайский «товарищ» Ся Юшань:

«Китайский батальон, в котором я служил, был создан в 1918 году в Тирасполе. Нас, китайских бойцов, было около тысячи человек, и, конечно, имена всех боевых товарищей запомнить невозможно. Помню только вот кого: командира батальона товарища Сан Фуяна (затем небольшой период времени батальоном командовал Пау Тисан), командира взвода Ли Лу, переводчика Ян Сана и товарищей Ху Дояна, Син Дитана, Чу Хулана, Ян Долина, Су Шина...

После успешных боев... наш батальон влился в состав 397-го полка 45-й дивизии, которая в то время стояла под Одессой. 2-й бригадой этой дивизии командовал Г.И. Котовский... Начальником 45-й дивизии был И.Э. Якир» (18, 53–54).

Яркие воспоминания о Гражданской войне оставил и упомянутый красный «начальник» И.Э. Якир (1896–1937), член РСДРП(б) с апреля 1917 года, будущий командарм 1-го ранга: «Людей вообще было немного, и воевать было трудно... Мужик не хотел воевать, не мог, он устал... Наши митинги, уговоры на станциях не давали никаких положительных результатов, только одиночки из тысяч оставались с нами» (69, 8).

Большевики были близки к отчаянию. Разжечь полномасштабную Гражданскую войну никак не удавалось. И вдруг...

Якир повествует, как однажды утром какой-то китаец вошел в штаб и знаками предложил выйти всем во двор. «Вышли и поняли: во дворе в строю стояли человек 450 китайцев... Людей у нас было мало, оружия много, не вывезешь, все равно придется оставлять, ну и решили мы — чем не солдаты? Будущее показало, что прекрасные солдаты были... Обули, одели, вооружили. Смотришь — не батальон, а игрушка. Вот меня и назначили ими командовать...

Сподручными у меня были — первый знакомый... и один китаец Сан Фуян, именовавший себя капитаном китайской службы. Хороший был солдат. Он-то, собственно, и командовал, а я так — верховное руководство проводил. Сначала они меня не понимали, я их тоже не понимал, и договориться было трудно. Станешь... толковать “жестами”, и — форменная комедия происходила» (69, 10–11).

Что же двигало китайскими «товарищами», не понимавшими ни приказы собственного «верховного руководителя», ни речи местного населения? Ответ прост.

Якир: «Жалованья китайцы по 50 рублей получали и на жалованье очень серьезно смотрели. Жизнь легко отдавали, а плати вовремя и корми хорошо. Да, так вот. Приходят это ко мне их уполномоченные и говорят, что их “нанималось” 530 человек и, значит, за всех я и должен платить. А скольких нет (мы, пожалуй, человек 80 потеряли), то ничего — остаток денег, что на них причитается, они промеж себя поделят. Долго я с ними толковал, убеждал, что неладно это, не по-нашему. Все же они свое получили. Другой довод привели — нам, говорят, в Китай семьям убитых посылать надо» (69, 13).

Как видим, несмотря на взаимоисключающие доводы китайских «товарищей» — «промеж себя поделят» и «посылать надо», — красному командиру ничего не оставалось, как платить и платить.

А что делать, если большевистской (и своей собственной) победы хочется, а «митинги не дают результатов»? Вот и приходилось в стране, разоренной мировой и гражданской войнами, обдирать местное население снова и снова, чтобы заплатить китайским наемникам.

А тех, несмотря на потери в боях, меньше не становилось.

Якир: «Китайцы мои все таяли... Многих теряли, но по дороге новых набирали. Приводили опять голых, раздетых. Тут уже к нам приблудился один совсем грамотный китаец, в штатском ходил, с револьвером большим поверх пиджака. Жулик был. Шен Ченхо звали его. Себя представителем от всех китайцев считал.

Ему денег давали, а он поедет и с какого-нибудь завода, лесорубок или шахты приведет человек 200 китайцев. Надувал он их, все деньги себе брал, жалованье им не давал... Однако он и потом возле разных штабов болтался. Торговал китайцами, которые ему на слово верили, а он их по-прежнему обманывал. Всякие тогда жулики были. Был и такой вот — китайский» (69, 21–22).

Кстати, сдаваться в плен китайцам было крайне рискованно. Казаки и вообще местное население относились к красным наемникам однозначно.

«Китайцев — тех не миловали. Изуверы, говорят, нехристи, шпионы немецкие» (69, 25).

Вот и приходилось «товарищам» интернационалистам биться до последнего, завоевывая все больший авторитет у большевиков.

Что же касается отношения самих китайцев к большевикам, то самым показательным является история самого «верховного руководителя» Якира. «Товарищ» Иона Эммануилович получил ранение под Екатеринославом. Его погрузили в санитарный поезд, где он и провалялся неделю.

Далее слово самому И.Э. Якиру: «Когда этот поезд проходил через Луганск, где стоял наш отряд, пришли ко мне товарищи, пришли и батальонцы-китайцы... Охали они, а врач сказал, что дело мое безнадежно, ну, они попрощались со мной, сочли конченым — сапоги и все мои вещи забрали у меня» (69, 23).

Что тут скажешь? Настоящие большевистские «товарищи» наемники.

К таковым почти полностью принадлежал и особый контингент китайских бойцов, который составляли дальневосточные красные партизаны, большинство которых были хунхузами (китайскими разбойниками). Чтобы оценить число последних среди партизан вообще, приведем свидетельство командира красного партизанского отряда Вяземского района Приамурья Г.Ф. Коваля о 1918 годе: «В те времена на Дальнем Востоке действовало более ста партизанских больших и малых отрядов. И не было ни одного, в котором не сражались бы китайские товарищи. В одних отрядах их насчитывалось 10–20 человек, в других 50 и более» (68, 191).

Много это или мало? Конкретные цифры численности красных партизанских отрядов найти очень трудно, однако вот что, например, читаем мы в разделе «Партизанское движение на Дальнем Востоке в период Гражданской войны» (Научная библиотека имени А.Н. Игнатова): «14 декабря 1918 года в селе Сахатине состоялся съезд крестьян, на который собралось около 30 делегатов из 24 сел. Съезд обсудил вопросы текущего момента и партизанского движения. После окончания съезда был организован партизанский отряд в 60 человек».

Таким образом, число «китайских товарищей» в 10–50 человек в каждом отряде надо признать весьма значительным.

Повествуя о красных партизанах времен Гражданской войны, китайский историк Ли Синпэй констатирует: «Русские партизаны очень заботились о своих товарищах по оружию. Появится в отряде белая мука — ее прежде всего выдают китайцам; точно так же поступали с хорошим обмундированием; а подвернется случай разместиться на ночлег в доме — его уступают китайцам» (36, 185–186).

Доподлинно уже не установить, было это искренним проявлением «интернациональной любви» или китайские «товарищи» просто были «покруче», чем аборигены. Да это и не важно. Важно то, что боевой путь отряда на стороне большевиков все продолжался. Его не прервала даже гибель в одном из боев «товарища» Иванова.

Ли Синпэй: «Но отряд, руководимый большевиками, не распался, наоборот, он еще больше усилился и окреп. В деревнях свирепствовал голод, в городах — безработица. Когда партизанский отряд проходил через населенные пункты, люди целыми группами присоединялись к нему, как железо к магниту. К осени в отряде только бойцов-китайцев насчитывалось уже 500–600, и было создано самостоятельное китайское подразделение, командиром которого стал У Эрху. К этому времени многие китайские бойцы уже научились немного разговаривать по-русски» (36, 188).

Все логично: для того чтобы получать жалованье, хорошо говорить на местном языке не нужно. Нужно, чтобы вас было человек 500–600, а в ваших руках были винтовки.

Всего на службу большевикам пошло порядка 40 000 подданных Поднебесной. Однако, судя по всему, китайские красные партизаны не входят в это число, как и в официальное количество интернационалистов (300 000), озвученное нами выше.

Кстати, белые власти — адмирал А.В. Колчак (1874–1920) или казачий атаман Г.М. Семенов (1890–1946) — тоже пытались вербовать китайцев на военную службу. Однако не добились в этом успеха: им попросту нечем было привлечь тех на свою сторону.

Поговорив о китайцах, естественным образом перейдем к теме Сибири.

13

Официально Гражданская война в европейской части России закончилась после ноября 1920 года, когда белая Русская армия генерала барона П.Н. Врангеля (1878–1928) эвакуировалась из портов Крыма. Боевые действия в Закавказье и Средней Азии продолжались в 1921 году. Но самое упорное сопротивление большевикам было оказано в Сибири и Приморье, где даже после гибели адмирала А.В. Колчака и эвакуации чехословацкого корпуса боевые действия продолжались аж до 1923 года.

Дело в том, что социальный состав населения Сибири значительно отличался от такового европейской части России, Кавказа и Урала. Речь идет прежде всего о пресловутом пролетариате, теоретической опоре большевиков.

В 1917 году в Сибири имелось около 285 000 промышленных рабочих. В то же время многомиллионное население Сибири было зажиточным, не знало помещичьего землевладения. К тому же казачества, составлявшего, по ленинскому выражению, «социально-экономическую основу для русской Вандеи», насчитывалось в Сибири и на Дальнем Востоке до 500 000 человек (6, 12).

Особо сложное положение для большевиков создалось в национальных районах Сибири, где господствовали патриархально-родовые отношения и где о пролетариате и его роли в Марксовой версии истории человечества никто не имел ни малейшего понятия.

Учтем также, что далеко не все рабочие были готовы поддержать советскую власть с оружием в руках. Таким образом, можно сделать вывод, что в Сибири практически отсутствовала классовая опора для захвата власти большевиками.

Однако благодаря Великой войне в распоряжении последних оказалась, скажем так, нетрадиционная для этих мест «группа поддержки»: к сентябрю 1917 года на территории Омского, Иркутского и Приамурского военных округов в лагерях военнопленных содержалось до 258 000 человек, в основном австрийцев, венгров и немцев (6, 14).

Как видим, число потенциальных интернационалистов было вполне сравнимо с количеством местного пролетариата, но первые имели все упоминавшиеся нами ранее преимущества перед местным населением — уже имевшуюся военную подготовку и отсутствие каких-либо моральных ограничений по отношению к чуждым для них аборигенам.

В 1918 году интернациональные подразделения Красной армии формировались большевиками во многих городах Сибири. Военнопленные из всех без исключения сибирских лагерей (Томского, Омского, Семипалатинского, Ачинского, Канского, Иркутского, Березовского у Верхнеудинска, Песчанки и Антипихи под Читой и т.д.) шли добровольцами в Красную гвардию, а затем в Сибирскую Красную армию (6, 62).

Так, например, в начале мая 1918 года на фронте в Забайкалье под командованием С.Лазо (1894–1920) из 5 тысяч бойцов было до тысячи интернационалистов (16, 173).

А вот оценка последних от самого Лазо: «Все они — бывшие солдаты, с боевым опытом. В бою они стремительны, дерутся с темпераментом... Но жаль — большевистская работа среди мадьяр ведется слабо. Мадьяр политически подкованных мало. Русские большевики не знают мадьярского языка» (16, 360).

Итак, мадьяры не являются большевиками, политически не подкованы и даже не знают русского языка. Но отчего же тогда воюют за большевиков, проливают свою кровь? Варианта два: хорошие деньги или приказ из Австро-Венгрии.

Весной 1918 года атаман Г.М. Семенов, возглавивший сопротивление большевикам в Забайкалье, обратился к представителям Антанты, через консулов в Харбине, «с предложением принятия необходимых мер против использования большевиками по директивам германского Генерального штаба австро-германских военнопленных» (48, 152).

Данные Семенова подтверждались множеством свидетельств. Так, например, 15 марта 1918 года американский консул в Иркутске Макговэн телеграфировал шифром послу США в России Д.Фрэнсису: «Установлено, что 12-го поезд с военнопленными и 12 пулеметами проследовал в восточном направлении. Две тысячи осталось здесь. Имеются сведения, что прибывают трехдюймовые и шестидюймовые орудия, причем два шестидюймовых орудия уже угрожают железнодорожному мосту и станции... Прибыли германские генералы, другие офицерские чины и свыше тридцати военнопленных и что Генеральский штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, туннелей и об осуществлении плана обороны. Германские, турецкие и австрийские офицеры заполняют станции и улицы, причем признаки их воинского звания (знаки различия. — Ю.Б.) видны из-под русских военных шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится он на свободе или в лагере, имеет винтовку» (14, 24).

По свидетельству У.С. Грэвса (1865–1940), выпускника Вест-Пойнта, генерала армии США, командовавшего американскими экспедиционными частями на Дальнем Востоке и в Сибири в 1918–1920 годах, на отправку воинского контингента в Россию повлияла череда донесений о том, что «Советы выпустили всех германских и австрийских военнопленных, находившихся в лагерях Сибири, и что эти военнопленные организуются в воинские части с целью захватить сначала военные склады во Владивостоке, а затем — Сибирскую железную дорогу» (14, 19).

А вот что писал Д. Ллойд Джордж (1863–1945), премьер-министр Великобритании, в 1916–1922 годах: «В Сибири находились крупные отряды австрийских и германских войск, составившиеся из освобожденных военнопленных. И повсюду действовали германские агенты» (27, 78).

Именно в результате того, что факт участия военнопленных Центральных держав в боевых действиях в составе Красной армии не вызывал сомнения, союзники решили направить в Сибирь экспедиционный корпус.

6 сентября 1918 года японское командование издало следующий приказ: «В Хабаровске будет сосредоточено главное ядро армии в составе 12-й дивизии и части американских и китайских войск. Задача этих войск состоит в том, чтобы разбить войска австро-германских пленных и большевиков, которые находятся к востоку от Зеи и занимают важные пункты вдоль Амурской железной дороги» (14, 47).

Напомним, что Япония была союзником Российской империи в Первой мировой войне, а их противниками являлись Германия и Австро-Венгрия. Так началась японская интервенция в Сибири и на Дальнем Востоке.

А теперь на выбор приведем три свидетельства участия красных интернационалистов в Гражданской войне в Сибири от них самих.

В начале 1918 года в Томске был создан 1-й красногвардейский батальон военнопленных под командованием Ф.Мюнниха, численностью 400–500 бойцов. Батальон подавил несколько контрреволюционных выступлений. В феврале был создан 2-й батальон Красной гвардии (16, 359).

Под казарму интернационалистам выделили большое четырехэтажное здание, Дом науки, принадлежавшее ранее книгоиздателю Макушину.

В том же феврале в Томске стала выходить еженедельная газета на венгерском, немецком и чешском языках. На венгерском языке газета выходила под названием «Непсава» («Голос народа»), на немецком — «Пролитариер», по-чешски — «Коммунист» (36, 392–393).

Сам Ф.Мюнних писал: «В это переходное время без преувеличения можно утверждать, что интернационалистская Красная гвардия, состоявшая в большинстве своем из мадьяр и значительного числа румын, немцев, чехов и других национальностей бывшей Австро-Венгерской монархии, была единственной обученной в военном отношении и надежной вооруженной силой Томского совета» (16, 359).

Однако, несмотря на усилия интернационалистов, практически не имея опоры среди местного населения, большевики были вынуждены отступать перед напором частей восставшего Чехословацкого корпуса. В последние дни мая 1918 года ряд важнейших пунктов Сибирской железной дороги, в том числе Челябинск, Новониколаевск, перешел под контроль «белочехов».

Получив известия об этих поражениях, Томская революционная организация приняла решение оставить город.

Ф.Мюнних: «В ночь на 1 июня интернациональный батальон, насчитывающий триста пятьдесят — четыреста человек, вместе с частью членов Революционного комитета военнопленных и Томского совета отправился в дальний путь на пароходе “Федеративная республика” и буксире “Ермак”. Оружие и военное снаряжение, которое нельзя было увезти, мы уничтожили или привели в негодность. Пароход и буксир продвигались к северу по реке Томь — мы надеялись пробиться к Уралу или в крайнем случае выйти к Ледовитому океану» (36, 396).

Однако совершать социалистическую революцию среди белых медведей «товарищам» все же не пришлось.

Ф.Мюнних: «Мы плыли днем и ночью. Остановки сделали только в Нарыме, Сургуте и Тобольске, чтобы пополнить запас дров. Несколько товарищей из отряда побывало в Тобольском лагере для военнопленных. Вместе с ними к нам пришло сорок пять военнопленных. Мы выдали им оружие и разместили на пароходах. 8 июня прибыли в Тюмень и там узнали, что... путь на Екатеринбург и далее на Пермь пока свободен. Через два дня мы прибыли в Екатеринбург» (36, 397).

Находившийся здесь Военно-революционный комитет военнопленных Урала, состоявший под личным контролем Я.М. Свердлова, не дал вновь прибывшим расслабиться.

Ф.Мюнних, К.Рейнер и еще «один томский товарищ, по фамилии Анзон», были направлены в Пермь с заданием создавать новые интернациональные отряды. А Томский интернациональный батальон под командованием некоего «товарища» Липшица был послан под Екатеринбург на борьбу с восставшими крестьянами и отрядами атамана Дутова.

Немец Курт Шен в августе 1915 года попал в русский плен, поменял несколько мест содержания, «посетил» нерчинскую тюрьму, а в итоге оказался под Красноярском, в штрафном лагере, расположенном в километре от общего лагеря военнопленных.

После «февральской революции» «штрафники» были переведены в общий лагерь.

К.Шен: «В те тяжелые дни в лагере военнопленных возник союз коммунистов-интернационалистов во главе с бывшим солдатом германской армии Колхофом и военнопленным из венгерской армии Ференцем Патаки. В эту организацию вступили бывшие солдаты германской армии Эрих Штер и я, австриец Вельтнер и многие другие... Союз рос с каждым днем...

31 января 1918 года в Красноярске была создана Красная гвардия, в которую вошла и военная группа союза коммунистов-интернационалистов (бывших военнопленных). После подавления мятежа атамана Сотникова военным организатором Енисейской губернии А.Г. Перенсоном были приняты меры к усилению боевой группы из интернационалистов» (68, 208–210).

26 мая 1918 года в Мариинске и Канске начались первые вооруженные столкновения большевистских властей с чехословацкими отрядами.

29 мая Красноярский губисполком на своем закрытом совещании решил послать под Мариинск и Канск интернациональные части под командованием Г.П. Марковского (68, 211).

С 29 мая по 16 июня 1918 года интернациональные части бились с чехословаками, однако потерпели поражение и были вынуждены отступить к Красноярску. А 18 июня сам Красноярский губисполком со всеми своими красногвардейскими отрядами был вынужден эвакуироваться из города «вниз по реке Енисею». Однако там на отступавших напали уже русские белогвардейцы. Многие из красных, в том числе интернационалисты, были убиты. Оставшиеся в живых попали в плен и были отправлены обратно в Красноярск. Среди них был и Шен (68, 211).

Затем русскими белыми властями и чехословацким военно-полевым судом наиболее «отличившиеся» противники были приговорены к смертной казни. Были расстреляны руководитель красноярских большевиков Г.С. Вейнбаум, комиссар железной дороги, член Красноярского совета инженер А.Ф. Парадовский (1867–1918), интернационалисты: немец Колхоф, бывшие солдаты австро-венгерской армии Милднер, Франц Киш и Форгач. Был расстрелян и Г.П. Марковский.

К.Шен и несколько других интернационалистов были помещены в красноярскую тюрьму, но были освобождены в январе 1920 года, после того как город вновь перешел под контроль красных.

Тут же воспряли духом и бывшие военнопленные, многие из которых при белых оставались на свободе, но, несмотря на окончание Великой войны, так и не удосужились отправиться на родину.

В том же январе 1920 года в Красноярске была создана 1-я Интернациональная бригада под командованием бывшего австрийского офицера Герберта Дима.

К.Шен: «Заместителем его стал венгр Иштван Варга. Среди командиров находился известный впоследствии писатель Мате Залка... В политотделе 1-й Интернациональной бригады работали коммунисты Ю.Яновская-Патаки, Эрих Штерн и я» (68, 212).

Венгр Арманд Мюллер с 1915 года как военнопленный находился в лагере Песчанка под Читой.

В первых числах мая 1918 года в Читу прибыл 1-й Томский красногвардейский отряд интернационалистов-мадьяр в количестве 350 штыков, с тремя пулеметами, под командованием Имре Ланьи. Он направлялся на Даурский фронт. Однако прибывший из Благовещенска председатель Совнаркома Амурской области Ф.Н. Мухин настаивал на срочной переброске отряда на Амурскую железную дорогу.

Томский отряд получил из лагеря в Песчанке пополнение в виде еще 150 бойцов и одного пулемета. Теперь, кроме венгров, в отряде было 35 немцев, из которых создали отдельный взвод, а также семеро сербов и хорватов, 13–15 румын из венгерской Трансильвании и даже трое венгерских цыган (68, 215).

После объединения томских и читинских интернационалистов образовался отряд, получивший название 1-й Благовещенский. Командиром стал Имре Ланьи, заместителями — Гримм и Арманд Мюллер. В качестве представителя местного населения с отрядом передвигался Ф.Н. Мухин.

1-й Благовещенский отряд почти полтора месяца колесил по Амурской области, то и дело вступая в стычки с чехословаками, двигавшимися в сторону Владивостока, или с группами «белобандитов», то есть местными казаками, которых советская власть уже довела до точки кипения.

Приблизительно 26 июня 1918 года интернациональный отряд вернулся в Читу и получил известие о занятии чехословаками Красноярска и о боях под Нижнеудинском.

Тогда же отряд вновь пополнился добровольцами из лагеря военнопленных в Песчанке, очевидно, довольно значительно, так как на радостях даже переименовался в 1-й Читинский интернациональный отряд. Новоиспеченных «читинцев» решено было отправить на укрепление сил красных под Нижнеудинском.

А.Мюллер:

«5 июля мы прибыли в Иркутск и узнали, что... началась полоса неудач, оставлены были позиции под Нижнеудинском и станцией Зима. В день нашего приезда красногвардейские части оставили Черемхово, отошли к реке Белой и находились на расстоянии 80 километров от Иркутска. В самом Иркутске чувствовалась некая растерянность.

К этому времени вопрос об эвакуации Иркутска и отступлении к Байкалу был решен. Эвакуация “Центросибири” началась уже со 2 июля. Наш отряд получил задание задержать наступающих чехов хотя бы на короткий срок...» (68, 218–219).

В арьергардных боях интернационалисты понесли большие потери. Был убит Имре Ланьи, получил ранение Гримм, после чего командиром отряда стал Мюллер.

После взятия Иркутска наступление чехословацких войск приостановилось, что позволило красным организовать заслон в районе станции Култук.

Култукские позиции со стороны красных обороняли: отряд рабочих Читинских железнодорожных мастерских под командой Орлова, отряд черемховских шахтеров Лебедихина, 1-й Читинский интернациональный отряд Мюллера, Ангарский интернациональный батальон Унгара, отряды анархистов, артиллерийский дивизион и вооруженный ледокол «Байкал» под командой Власова.

После паузы в боевых действиях в пять дней «на шестой день, около 15 часов, во время проливного дождя разведывательные группы чехословацких легионеров, используя лесистую местность и никем не занятую долину на левом фланге, просочились в тыл» читинского интернационального отряда и отряда Орлова (68, 223).

На следующий день чехословаки возобновили фланговые удары, а затем перешли и во фронтовую атаку.

А.Мюллер: «Ввиду того что в нашем тылу перестрелка все усиливалась, мы с наступлением темноты отступили к станции Слюдянка. Там же оказались отряд черемховцев, Ангарский батальон и другие части» (68, 224).

Еще через два дня 1-й Читинский интернациональный отряд был отправлен в Читу для пополнения.

А.Мюллер: «Эшелон с отрядом я отправил в Песчанку, сам же отправился для доклада к военному коменданту Казачкову. Казачков хорошо разбирался в обстановке и оказал нам большую помощь оружием и амуницией. Подобрать людей для пополнения из лагерей военнопленных в Песчанке и Антипихе он поручил мне. Для меня же найти нужное количество людей, желающих сражаться за советскую власть, не представляло трудностей...

К 4 августа 1918 года наш 1-й Читинский интернациональный красногвардейский отряд был снова укомплектован и в третий раз отправлен на фронт» (68, 224).

В показаниях бравого интернационалиста обратим внимание на некую мелочь: у «военного коменданта Казачкова» было в наличии и оружие, и амуниция. А вот «желающих сражаться за Советскую власть» в Чите найти было явно проблематично, пришлось ехать в лагеря военнопленных в Антипиху и Песчанку.

Однако судьба нового пополнения оказалась незавидной.

В бою с отрядами чехословаков и белых казаков у Посольской на Байкале с 18 по 20 августа 1918 года погибли 90% красногвардейцев (68, 235).

Этот бой был последней попыткой красного сопротивления. Оставшиеся в живых интернационалисты разбрелись по партизанским отрядам.

В Забайкалье к осени 1918 года местные большевистские формирования были разгромлены. Русские, служившие у красных, не замешанные в расстрелах мирного населения, массово сдавались в плен, не без основания рассчитывая на пощаду. Что же касается интернационалистов, то им на благополучный исход надеяться не приходилось.

Судьба интернационалистов, попадавших в плен, была незавидна, такая же, как и у китайцев Якира. Узник белогвардейской тюрьмы в Благовещенске П.Е. Вшивков, как видно, русский по национальности, благополучно переживший описываемый им инцидент, повествует: «Мадьяр-красногвардейцев сгоняли в большие партии, ставили где-нибудь во дворе к каменной стене и среди бела дня на глазах у всех расстреливали из пулеметов» (6, 80).

Яркой иллюстрацией осознания красными интернационалистами сего прискорбного для них факта является состав отряда красногвардейцев, вышедшего 7 сентября 1918 года из Могочи на север.

Всего в отряде, пытавшемся спастись от наступавших белогвардейцев, было 193 человека, при 18 пулеметах и обозе в 60 лошадей. Но самым интересным является национальный состав красного воинства: «123 немца и австрийца, 42 венгра, семь чехов, четыре итальянца, четыре женщины — русские, жены интернационалистов. Всего русских было 17 человек» (6, 68).

14

Мы уже говорили, что отряды ЧОН, состоявшие в основном из интернационалистов, применялись на «внутренних фронтах». К сентябрю 1919 года численность этих отрядов в 33 губерниях составляла около 30 000 бойцов.

Р.Гарашин: «Части особого назначения, или, как их сокращенно называли, ЧОН, были, по сути дела, вооруженными отрядами большевистской партии. Практические занятия проводились в Лефортово. На каких только языках не раздавались команды! На русском, венгерском, немецком, украинском, литовском...» (7, 226).

После окончания организованного сопротивления Белых армий в Крыму в ноябре 1920 года ЧОН занимались подавлением вооруженных выступлений местного населения.

Вождь крестьянского восстания на Тамбовщине 1920–1921 годов Александр Степанович Антонов (1889–1922) писал в своем воззвании: «Правительство Ленина и Троцкого для подавления восстания рабочих и крестьян посылает наемных убийц — латышей и китайцев, которые истязают рабочих и крестьян хуже татар времен Тамерлана» (13, 163).

В 1921–1922 годах европейскую часть России охватил массовый голод.

Вот пара документальных зарисовок. Октябрь 1921 года в Уфимском уезде:

«В деревнях тишина и безлюдье. Во дворах ни скотины, ни клочка сена. Неподвижно валяются апатичные дети с неимоверно раздутыми животами, с опухшими лицами и конечностями. Во всех избах лежат больные и умирающие, в испражнениях и рвоте. Медико-санитарной помощи никакой.

Население так ослабело, что трупы по несколько дней лежат не зарытые. Смертность колоссальная. Холера стихла, но с конца августа началось вымирание от голода» (34, 360).

Газета «Уральский рабочий» от 11 мая 1922 года: «Перед нами, современниками переживаемого голода, проходят потрясающие картины голодной смерти, поедания людьми падали, поедания человеческих трупов, поедания родителями своих детей и прочее. Такой голод, какой переживает ныне Россия, явился фактором, двигающим нацию к вырождению» (34, 560).

И вновь на фоне страданий и смертей местного населения действуют отряды интернационалистов, которые в основном назначались для охраны поездов, вывозящих хлеб из голодающих русских губерний.

Р.Гарашин свидетельствует: «В марте 1921 года у нас произошел трагический случай. Однажды, когда один из наших составов прибыл на станцию Ишим, что на Урале, на ней собралась огромная толпа народу. Местные кулаки спровоцировали жителей против продотрядовцев. Мятежники обезоружили охрану станции, а затем обезумевшая толпа бросилась к эшелону с хлебом. Их первой жертвой стал машинист паровоза. Охранники мужественно отстаивали хлеб, пока не кончились патроны. Все двенадцать человек, сопровождавшие эшелон, погибли. Зерно, разумеется, мятежники разграбили. Но вскоре на станцию прибыла подмога, и порядок был восстановлен. В память погибших товарищей позже была установлена мемориальная доска с надписью: “Героям-интернационалистам, павшим на продовольственном фронте. Ишим. Март 1921 года”» (7, 220–221).

Всего голод 1921–1922 годов унес 5 000 000 жизней (67, 19).

Для сравнения: в Первой мировой войне Россия потеряла убитыми и умершими от ран — 1 260 000 человек (67, 18).

Именно массовый голод 1921–1922 годов окончательно сломил сопротивление народов бывшей Российской империи большевикам.

Добавим к сказанному, что в 1922 году, во время страшного голода в России, специальная медицинская комиссия обследует состояние здоровья «ответственных товарищей».

«Результаты неутешительны — почти все больны: у Сокольникова — неврастения, Курского — невралгия, Зиновьева — припадки на нервной почве... Здоровы — Сталин, Крыленко, Буденный, Молотов, у Фрунзе — зарубцевавшаяся язва. Но важны не столько диагнозы, сколько предложения о лечении — Висбаден, Карлсбад, Кассинген, Тироль... Что это — целебный пир во время чумы?» (60, 596).

А простым людям на той территории, которую большевики завоевали в 1917 году, помогают другие.

Летом 1922 года Американская администрация помощи (ARA) кормила ежедневно 11 миллионов голодающих. Другие иностранные организации взяли на себя заботу еще о 3 миллионах (37, 493).

В письме главе ARA Эдгару Гуверу М.Горький писал: «Ваша помощь будет вписана в историю как уникальное, гигантское свершение, достойное величайшей славы, и надолго останется в памяти миллионов русских... которых вы спасли от смерти» (37, 496).

Позже, правда, выяснилось, что с «памятью» существуют некоторые проблемы.

15

Уже после эвакуации с Дальнего Востока собственных солдат, 9 февраля 1921 года, американский консул во Владивостоке опубликовал декларацию правительства США, в которой осуждалось нарушение территориальной целостности России. 26 мая того же года, после военного переворота во Владивостоке, к власти пришло правительство Меркулова, опиравшееся на японские войска. И вновь реакция США была однозначной — уже 31 мая Японии была направлена нота с предупреждением, что Америка не признает никаких притязаний и прав, являющихся следствием японской оккупации Сибири.

На состоявшейся с 12 ноября 1921 года по 6 февраля 1922-го Вашингтонской конференции Япония фактически оказалась в изоляции из-за своей антибольшевистской дальневосточной политики, которую резко осуждали США, Британская империя и их союзники. В итоге 25 октября 1922 года японские войска покинули Владивосток. Вместе с ними эвакуировались белые отряды Земской рати генерала М.К. Дитерихса.

Не будем здесь обсуждать побудительные мотивы американцев, это отдельная большая тема. Просто зафиксируем этот факт: именно пресловутые «англосаксы» буквально вынудили Японию вывести свои войска с территории России. Впрочем, доблестные советские «историки» не преминули дать свою оценку свершившемуся, объявив все уступки, на которые пошла Япония, большевистской победой, одержанной вопреки всему остальному миру.

Надо сказать, что и после ухода японцев организованное вооруженное сопротивление народов России большевикам продолжалось. Лишь в июне 1923 года завершился победой красных последний эпизод Гражданской войны — Якутский поход белого генерала А.Н. Пепеляева.

Однако в большей части Сибири советская власть утвердилась еще в 1921 году, после чего от выполнивших свою миссию интернационалистов было решено по возможности избавиться.

Как это происходило на практике, на примере бывших венгерских военнопленных, нам расскажет венгерский интернационалист Э.Шик, начавший свою службу большевикам еще в 1918 году, а спустя три года обретавшийся в Омске:

«Однажды утром меня вызвали в областной комитет и сказали, что со мной хочет побеседовать секретарь губернской парторганизации. Меня это удивило: русские вышестоящие партийные организации все вопросы к нам разрешали через венгерскую парторганизацию... Губернский секретарь встретил меня следующими словами:

— На вас возлагается ответственное задание. Вам сегодня же вечерним поездом следует выехать в Петропавловск. Как вам известно, мы направляем туда военнопленных, подлежащих отправке на родину. В пересыльном лагере несколько тысяч венгров ждут отправки на родину. В большинстве их привезли из областей, где они находились на сельскохозяйственной работе. Они не знают о положении в мире... Перед дальней дорогой их нужно просветить... Даем вам на это две-три недели. Затем вы вернетесь в Омск и по нашему заданию объедете все города, находящиеся между Омском и Читой, где очень много венгерских пленных, которые до сих пор служат в частях Красной армии или в ЧК. Несколько недель назад мы получили из Москвы распоряжение всех их демобилизовать и направить на родину. Распоряжение это мы направили местным властям, но они и в ус не дуют или же заявляют, что пока не могут выполнить его, так как венгров некем заменить. Ваша задача и будет заключаться в том, чтобы распоряжение это было выполнено» (64, 455).

Проведя три недели в Петропавловске, Э.Шик вернулся в Омск, однако здесь за время его отсутствия произошли изменения: центральные сибирские партийные и государственные организации перевели в Новониколаевск, который становился центром Сибири. Вместе с русскими организациями туда же переехал и венгерский областной комитет.

Э.Шик: «По приезде в Новониколаевск я получил копию приказа наркома обороны и распоряжение председателя ЧК, согласно которому нужно было немедленно демобилизовать венгров, находящихся на службе в Красной армии или в военных частях ЧК, и направить их в эвакуационный комитет. Я должен был побывать в Красноярске, Иркутске, Верхнеудинске и Чите, связаться с секретарями губернских партийных комитетов, а также с военными начальниками и ЧК с целью поторопить их выполнить приказ, который они уже получили официальным путем» (64, 463).

Насколько эта задача была сложной, видно на примере Читы, где Э.Шик встретился с начальником местной ЧК — венгром по фамилии Тимеско (настоящая фамилия — Варга).

«— Что касается демобилизации венгерских чекистов, — сказал он мне, — то пока это дело безнадежное. В армии, как мне известно, здесь, на Дальнем Востоке, венгров уже нет, а у меня, например, работают почти исключительно одни венгры. Если их у меня заберут, то мне не останется ничего другого, как закрыть свое “хозяйство”» (64, 471).

Как видим, полностью избавиться от бывших военнопленных-интернационалистов большевикам было попросту невозможно еще довольно значительное время.

Заключение

Итак, мы последовательно рассмотрели события в России 1917–1923 годов и, на наш взгляд, имели возможность убедиться, что значение «интервенции 14 империалистических стран» — во всяком случае, исходя из соотношения потерь противоборствующих сторон — сильно преувеличено, в то время как роль красных интернационалистов в захвате большевиками власти в Петрограде, а затем и всей стране, в удержании этой власти в самые критические периоды, а также в победе большевиков в Гражданской войне, мягко говоря, сильно недооценена.

Остается вопрос: как могли такие, казалось бы, незначительные силы красных интернационалистов (от 29 500 бойцов в первые месяцы до 300 000 в дальнейшем) решительным образом повлиять на ситуацию в огромной стране, в которой на начало 1917 года проживало более 190 млн человек?

Собственно, косвенный ответ на это дал лично «товарищ» Ленин: «Сила авангарда раз в 10, в 100 раз и более велика, чем его численность. Возможно ли это? Может ли сила сотни превышать силу тысячи? Может, и превышает, когда сотня организована. Организация удесятеряет силы» (24. Т. 24. С. 34).

Как точно сказано, если принять во внимание характерную для красных военнопленных-интернационалистов военную подготовку, боевую слаженность, спаянность по национальному признаку и отсутствие возможности отступления из чужой для них страны.

Но чтобы внести окончательную ясность, процитируем фундаментальный труд бывшего правого эсера, великого русского и американского ученого, профессора Петроградского, а затем Гарвардского университетов Питирима Сорокина (1889–1968) «Социология революции»:

«Небольшая, но хорошо организованная группа может управлять группой, в десятки раз ее превосходящей по числу. Отряд полицейских в 20 человек может разогнать толпу в несколько тысяч. Дисциплинированная воинская часть побеждает гораздо более (много)численную, но плохо вооруженную и организованную армию... Армия большевистских преторианцев в несколько десятков тысяч способна была властвовать и насиловать многомиллионную массу. Это делать было тем легче, что к этому времени (1919-й и позднейшие годы) пролетариата в городах почти не стало: с развалом промышленности состав его сократился в 4–5 раз. Получилась “диктатура пролетариата без пролетариата”. Массовые выступления его стали невозможными. Кулак многотысячной пролетарской массы перестает существовать...

Еще бессильнее оказалась деревня. Население России, разбросанное на ¹/₆ части земного шара, распылено, очень редко и потому не в состоянии организованно выступить сразу и действовать планомерно. Это затруднялось и тем, что печать была захвачена властью, все другие органы ее были закрыты. Власть же захватила почту, телеграф, телефон, пути сообщения и общения... Один и тот же отряд сегодня расправлялся с одним селом, завтра перебрасывался за десятки верст, послезавтра — на новое место и таким путем мог подавлять десятки восстаний. Армия же “усмирителей” в несколько десятков тысяч легко расправлялась со многими миллионами.

Большую роль сыграла и усталость масс вместе с голодом. Истощенные, обессиленные, утомленные пятью годами войны и революции, они не имели достаточно энергии для борьбы. Террор при этих условиях вызывал легко покорность и апатию.

Вместе с тем надо отдать должное и власти. Она проявила громадную энергию в организации карательных отрядов. Питая их сытно за счет населения, предоставляя им свободу грабить и насиловать, ежечасно гипнотизируя их своей агитацией, она спаяла их в единую, крепко сплоченную группу преторианцев и связала судьбу и благополучие последних со своей собственной судьбой» (54, 471–472).

На наш взгляд, пришла пора отбросить ложную «сдержанность советских историков» и провести системное исследование роли интернационалистов, а главное, тех сил, которые обеспечили их участие в российских событиях на стороне большевиков.

Приведем слова президента Американской исторической ассоциации Джеймса Макферсона: «История представляет собой непрерывный диалог между настоящим и прошлым. Интерпретации прошлого могут меняться вследствие нахождения новых исторических данных, появления новых вопросов к уже открытым данным, за счет лучшего видения прошлого, которое наступает с течением времени. Не существует единой, вечной и неизменной «истины» о событиях прошлого и их значении. Бесконечные попытки историков разобраться в прошлом, по сути “ревизионизм”, как раз и делают историческую науку жизненно важной и значимой».

И последнее. 12 декабря 1924 года в Берлине скончался Александр Парвус (Гельфанд). К концу жизни этот человек, столь эффективно поспособствовавший захвату власти в России «товарищем» Лениным и Ко, получил-таки гражданство столь милой ему Германии. Кроме того, ему принадлежали многие миллионы в Женевском банке, три дома в Копенгагене, замок в Швейцарии и дворец на острове посреди озера Ванзее в Берлине.

А умер Парвус от инсульта, по-видимому став жертвой избыточного веса — к тому времени он весил почти 150 кг. Он менее чем на одиннадцать месяцев пережил Ленина.

02.2023

Примечания

1. Арутюнов А. Ленин: Личностная и политическая биография: В 2 т. М.: Вече, 2002. Т. 1. 480 с. (Сер. «Досье без ретуши».)

2. Ботмер К. фон. С графом Мирбахом в Москве. М.: Книговек, 2010. 396 с.

3. Бунич И. Золото партии: Исторические хроники. СПб.: Фирма «Шанс», 1992. 314 с.

4. Бьёркегрен Х. Скандинавский транзит: Российские революционеры в Скандинавии. 1906–1917. М.: Омега, 2007. 542 с.

5. Бьюкенен Дж. Моя миссия в России. М.: ПРОЗАиК, 2018. 416 с.

6. Венгерские интернационалисты в Сибири и на Дальнем Востоке, 1917–1922 годы: К истории советско-венгерских интернациональных связей. М.: Наука, 1980. 300 с.

7. Гарашин Р. Красные гусары: Мемуары / Авториз. пер. с венг. М.: Воениздат, 1970. 240 с.

8. Г.П. (Георгиевский Г.) Очерки по истории Красной гвардии. М.: Факел, 1919. 110 с.

9. Германия и революция в России. 1915–1918: Сборник документов. М.: Центрполиграф, 2013. 510 с.

10. Гиппиус З. Дневники. М.: Захаров, 2017. 528 с.

11. Горький М. Несвоевременные мысли: Заметки о революции и культуре. М.: Сов. писатель, 1990. 394 с.

12. Гофман М. Главный противник — Россия: Воспоминания и дневники Максимилиана Гофмана о Первой мировой войне. М.: Принципиум, 2015. 526 с.

13. Грицанов А.А., Тарас А.Е. Научный антикоммунизм и антифашизм: Популярный компендиум. Минск: «ФУАинформ», 2010. 526 с. (Сер. «Неизвестная история».)

14. Грэвс У.С. Американская авантюра в Сибири (1918–1920). М.: Госвоениздат, 1932. 248 с.

15. Земан З., Шарлау У. Кредит на революцию: План Парвуса. М.: Центрполиграф, 2007. 320 с.

16. Интернационалисты: Трудящиеся зарубежных стран — участники борьбы за власть Советов. М.: Наука, 1967. 614 с.

17. Исторические хроники с Николаем Сванидзе: В 2 кн. Кн. 1: 1913–1933. СПб.: Амфора, 2008. 440 с. (Сер. «Марина Сванидзе представляет».)

18. Командарм Якир: Воспоминания друзей и соратников. М.: Воениздат, 1963. 248 с.

19. Конев А.М. Красная гвардия на защите Октября. 2-е изд., доп. М.: Наука, 1989. 334 с.

20. Коняев Н.М. Гибель красных Моисеев: Начало террора. 1918 год. М.: Вече, 2014. 510 с.

21. Короленко В. Дневники. 1917–1921. М.: Сов. писатель, 2001. 542 с.

22. Красная книга ВЧК: В 2 т. 2-е изд. М.: Политиздат, 1989. Т. 1. 416 с.

23. Латышев А.Г. Рассекреченный Ленин. М.: Март, 1996. 336 с.

24. Ленин В.И. ПСС: В 55 т. 5-е изд. М.: Госполитиздат, 1958–1965. Т. 23: Март–сентябрь 1913. 594 с.; Т. 24: Сентябрь 1913 — март 1914. 368 с.; Т. 26: Июль 1914 — август 1915. 590 с.; Т. 36: Март–июль 1918. 742 с.; Т. 42: Ноябрь 1920 — март 1921. 606 с.

25. Ленин в воспоминаниях финнов. М.: Политиздат, 1979. 144 с.

26. Лихачев Д.С. Воспоминания. СПб.: LOGOS, 2000. 608 с.

27. Ллойд Джордж Д. Военные мемуары: В 6 т. М.: Соцэкгиз, 1934–1938. Т. 6. 251 с.

28. Логинов В. Неизвестный Ленин. М.: ЭКСМО: Алгоритм, 2010. 576 с.

29. Майсурян А. Другой Ленин. М.: Вагриус, 2006. 478 с.

30. Мельгунов С.П. Как большевики захватили власть: октябрьский переворот 1917 года; «Золотой немецкий ключ» к большевистской революции. М.: Айрис-Пресс, 2007. 634 с.

31. Милюков П.Н. История второй Русской революции. СПб.: Питер, 2014. 752 с.

32. Мирек А. Красный мираж: Палачи великой России. М.: Печатный дом «Каскон», 2012. 508 с.

33. Назаров Г. Мифы советской эпохи. М.: Алгоритм, 2007. 366 с. (Сер. «Оклеветанная Русь».)

34. Нарский И. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917–1922 годах. М.: РОССПЭН, 2001. 614 с.

35. Октябрьская революция: Мемуары. М.: Орбита, 1991. 426 с. (Сер. «Революция и Гражданская война в описаниях белогвардейцев».)

36. Они остаются с нами: В 2 кн. М.: Политиздат, 1987. Кн. 1. 464 с.

37. Пайпс Р. Россия при большевиках. М.: РОССПЭН, 1997. 670 с.

38. Пайпс Р. Русская революция: В 2 кн. Кн. 2: Большевики в борьбе за власть. 1917–1918. М.: РОССПЭН, 1994. Кн. 2. 584 с.

39. Платонов О.А. История русского народа в ХХ веке: В 2 т. М.: ИД «Родник», 1997. Т. 1. 896 с. (Сер. «Терновый венец России».)

40. Подвойский Н.И. Год 1917. М.: Госполитиздат, 1958. 190 с.

41. Последние дни Романовых: Убийство семьи императора Николая II. М.: Книга, 1991. 496 с.

42. Пришвин М.М. Дневники 1918–1919. М.: Московский рабочий, 1994. 380 с.

43. Протоколы заседаний Совета народных комиссаров РСФСР. Ноябрь 1917 — март 1918. М.: РОССПЭН, 2006. 520 с.

44. Протоколы Седьмой (апрельской) конференции РСДРП(б). М.: Партиздат, 1934. 312 с.

45. Рабинович А. Большевики приходят к власти: Революция 1917 года в Петрограде. М.: Прогресс, 1989. 414 с.

46. Савинков Б. Воспоминания террориста. М.: ПРОЗАиК, 2013. 446 с.

47. Свердлова К.Т. Яков Михайлович Свердлов. М.: Молодая гвардия, 1957. 560 с.

48. Семенов Г.М. О себе. М.: Вече, 2013. 302 с.

49. Советская историческая энциклопедия: В 16 т. Т. 6: Индра–Каракас. М.: Советская энциклопедия, 1965. 1022 с.

50. Соколов Б.В. Любовь вождя. М.: АСТ-ПРЕСС книга, 2004. 366 с. (Сер. «Историческое расследование».)

51. Соколов Б.В. СССР и Россия на бойне: Людские потери в войнах XX века. М.: Яуза-пресс, 2013. 446 с.

52. Соколов Н.А. Убийство царской семьи. М.: Советский писатель, 1990. 436 с.

53. Соломон Г. Среди красных вождей. М.: Современник: Росинформ, 1995. 508 с. (Сер. «Осмысление века: Кремлевские тайны».)

54. Сорокин П. Социология революции. М.: Территория будущего: РОССПЭН, 2005. 704 с.

55. Спиридович А.И. История большевизма в России от возникновения до захвата власти (1883–1903–1917). М.: Айрис-Пресс, 2007. 464 с.

56. Троцкий Л. История русской революции. В 2 т. М.: ТЕРРА-TERRA: Республика, 1997. Т. 2. Ч. 2. 400 с.

57. Троцкий Л.Д. Моя жизнь: Опыт автобиографии: В 2 т. М.: Книга, 1990. Т. 2. 352 с.

58. Фельштинский Ю. Крушение мировой революции. Очерк первый: Брестский мир. Октябрь 1917 — ноябрь 1918. Ldn: Overseas Publications Interchange Ltd., 1991. 658 с.

59. Хереш Э. Купленная революция: Тайное дело Парвуса / Пер. с нем. М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2004. 378 с. (Сер. «Досье».)

60. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф.Чуева. М.: ТЕРРА, 1991. 604 с.

61. Шаляпин Ф.И. Маска и душа. М.: АСТ, 2013. 320 с.

62. Шамбаров В. Белогвардейщина. М.: Алгоритм, 2009. 640 с. (Сер. «История России».)

63. Шамбаров В. Нашествие чужих: Заговор против империи. М.: Алгоритм, 2008. 608 с. (Сер. «Исторический триллер».)

64. Шик Э. Годы испытаний / Пер. с венг. М.: Воениздат, 1969. 600 с.

65. Шрамко С. Забытый автор Октября // Сибирские огни. 2007. № 11. С. 136–170.

66. Энгл Э., Паананен Л. Советско-финская война: Прорыв линии Маннергейма, 1939–1940. М.: Центрполиграф, 2004. 252 с.

67. Эрлихман В. Потери народонаселения в ХХ веке: Справочник. М.: Русская панорама, 2004. 174 с.

68. Этих дней не смолкнет слава: Воспоминания участников Гражданской войны. М.: Госполиздат, 1958. 374 с.

69. Якир И.Э. Воспоминания о Гражданской войне. М.: Воениздат, 1957. 40 с.