* * *
Любой рожденный на земле однажды
Выпрашивал у Бога этой жажды
И ей одной оказывался пьян.
О углекислый смрад жары московской!
Цветаева, Есенин, Маяковский —
Их жажде соразмерен океан.
Измученные, наглотавшись пыли,
Не выпили его, не переплыли —
Неутоленной жажды страшен путь.
Рука дрожит, и пальцы плохо гнутся.
В бутылочке с водою захлебнуться
Боюсь. И — утонуть.
Глаза слезятся: на Бульварном пробка —
Но, крышечку откручивая робко,
Зеленую увидела звезду.
В беспечности себе давая фору,
Не замечая цвета светофора,
На красный свет «Кропоткинской» иду.


* * *
В столице год без малого назад
Я обрела свой персональный ад
В награду похоти, тщеславия и лени.
Панельные коробки — это фон,
Иллюзия — крыльцо и домофон,
За дверью начинаются ступени.
Себя не уважая и дрожа,
Спускаюсь до восьмого этажа,
Где Злые Щели ухают и дышат.
За окнами московская зима,
Снежинками к ресницам липнет тьма.
Дай, помолюсь Вмороженному выше!
Хотя подозреваю, что вотще:
Знакомая двухкомнатная Щель
Открылась, чтоб впустить меня на муки.
Сейчас займется мною лично Он —
Веселый, добродушный Герион,
Знаток душеспасительной науки.
....................................................................
Он через сутки выпустит меня.
Мои мученья для него — фигня.
Он строго соблюдает расписанье.
Он строчкой лишь обмолвился одной,
Что ждет, когда настанет выходной,
Чтоб душу истязать мою, спасая.
Трехкратно претерпев за каждый грех,
Спускаюсь той же лестницей наверх.
Цепляюсь за перила, но не легче.
Не знаю, я в бреду или в уме,
Пошла б топиться, будь я в Костроме,
На Волгу, но отселева далече.


* * *
Любить поэта надо по стихам,
Не надо залезать к поэту в койку.
Расселся на кровати пьяный хам
И бывших баб перебирает бойко.

С одною — непонятно и темно,
Другая мстила бывшему супругу,
На третьей он хотел жениться, но
Она из-под венца пошла по кругу.

А в книжках — лопухи и лебеда,
Которых не топтала бабья свора!
Растут стихи, не ведая стыда,
Когда б вы знали, из какого сора.

Но горе той, что прыгнула сама
В несвято и, увы, непусто место...
Соринка в глаз, издерганные жесты.
Поползновенье не сойти с ума.


Стансы

Сегодня не хотела мучить лиру,
Но за полночь встревожила луна.
Я вспомнила твое deinstall’ируй
И зимы, где бывала влюблена.
Я вспомнила одно большое лето,
Когда в июне (кажется, в конце)
Взамен невыносимого Delete’а
В строке командной вбила Format C:\.
Косяк на косяке и глюк на глюке —
Стоит во мне пиратская Винда.
Отшибло память — помнят только руки,
Как reeboot’нулась я весело тогда.

Иллюзия, что я не виновата,
Приятным холодком течет в крови.
Наутро побредут к военкомату
Те мальчики, что выросли в любви.
Счастливым матерям в постелях душно,
Инсульт сегодня стукнет не одну,
А я сижу, прихлебываю пунша,
Смотрю на похудевшую луну.
Впервые показалось мне заботой
Твое желанье не иметь детей:
Заплачешь, что не сделала аборта,
Покуда с фронта вызнаешь вестей.

Уже так поздно, что скорее рано.
Озноб втекает в фортку от реки.
Курсор мигает с черного экрана,
Спина устала, веки нелегки.
Мне легче думать, что три раза просто
Всё были пацаны. Так меньше стыд.
А девочка, рожденная без спроса,
Тихонечко сопя, в кроватке спит.
И щечки так пухлы, и носик тонок.
Счастливый сон так сладостен и тих!
Так, три пропущенных...
Испортил грустный стих.
Ты, как всегда, не вовремя, подонок!


* * *

Я был только тем, чего
ты касалась ладонью...
И.Б.

Был сотворен по образу и подобью,
Мог лицезреть Создателя всякий час...
Я подошла, небо закрыв ладонью,
Потной руки моей не оттолкнул от глаз.
Я повела рукой — шея, ключицы, плечи.
Губы легко разъял вдоха тревожный звук.
Так взбунтовалась плоть, дух навсегда калеча,
Дальше — рука в руке, больше — блужданье рук...
Злая, воронья ночь, бледного дня усталость.
Образ, подобье? Где? Тело едва влача,
Сделался только тем, до чего касалась,
Что натворила я — ветрена, горяча...
На ухо зашепчу: раковина какая!
Что ни дохнешь в нее — глупость, кокетство, бред.
Жадно песчинки слов смыслами облекая,
Жемчугом возвратит все, в чем значенья нет.
Слушаю голос — режет острее бритвы,
Влажная полость рта пущена в оборот
И порождает вздор страстный взамен молитвы,
И соловьем поет окровавленный рот.
Знал бы, придурок, что в сумерках различала
Я под собой внизу, глядючи с высоты:
Денег и перспектив не разглядев сначала,
Некуда деть глаза — вглядывалась в черты.
Сбудется все: потоп, войны, столпотворенье,
Брошенный в бездну шар крутится неспроста.
Так не творят миры... Это — грехопаденье.
Четырехгранный гвоздь, вбитый в ладонь Христа.


В Пушкинском

Что мне надо в музее? Какую-то правду сермяжную?
Любовалась бы молча, да только минута не та.
Отчего умирает твой раб, объясни, Микеланджело —
Там, напротив Иисуса, Которого сняли с креста?

Да, такая минута. Мне с нею сегодня не справиться:
Потемнело в глазах, под ребром начинает колоть.
Держит мертвого сына Пьета, молодая красавица —
Словно душу убитую держит здоровая плоть.

Если б кто догадался снабжать посетителей кляпами
В разболтавшийся рот, я бы молча прошла как-нибудь.
В аллегории Ночи зачем эти груди приляпаны
На такую мужскую, скульптурную, сильную грудь?

Ты прости, Микеланджело, критику эту огульную.
Моисей, он по жизни рогатый... Твоя ли вина,
Что в минуту отчаянья средневековой горгульею
Оглядела твой зал, насладившись скульптурой сполна?


* * *
Когда Орфей, внезапно обернувшись,
Перед собой увидел привиденье,
В его чертах изобразился ужас.
Он вскрикнул и лицо закрыл руками.
Она остановиться не успела,
Она и не заметила, как тотчас
Насквозь прошла несчастного супруга
И скоро к свету вышла из Аида.
Когда Орфей, очнувшись, вышел следом,
У входа никого не обнаружил.
Ходило много слухов об Орфее:
Что в женской ласке разочаровался,
Что мальчиков склонял к себе на ложе,
Что, соблазнив из прихоти менаду
И черпая в утехе вдохновенье,
Запел еще прекраснее, чем прежде,
Единственно о ней, об Эвридике.
Назавтра нимфу соблазнил другую
И снова пел. И дальше в том же духе...
Пока они его не разорвали.
Меж тем земные музы измельчали,
Повыродились, полюбили деньги,
Цветов не поливали, изменяли,
Наутро поджигали занавески:
Мол, поглядите, как горят красиво.
Измученные музами поэты
Развратничали (с мальчиками тоже),
Бухали водку, рано помирали.
Нашелся и такой, что за границу
Любовь продать втридорога пытался.
Когда ты упрекнул меня недавно,
Что я глумлюсь и все перевираю,
Сквозняк тихонько потянул от двери,
И лампочка в плафоне замигала.
Мне кажется, я лишнюю узнала
Среди теней в твоей угрюмой спальне.
Еще мгновенье, ею одержима,
Я б за ножом пошлепала на кухню...
Но вспомнила, что там, за облаками,
Сияет над землей созвездье Лиры.

* * *
Мир раскололся — трещина идет
По сердцу загулявшего поэта.
Однажды время начисто сотрет
Метафору заезженную эту.
Грешно больное сердце бередить,
Разоблачая пламенно и пылко.
Смешно, дверями хлопнув, уходить.
Окно открою, вынесу бутылки.
Избави боже даже невзначай
Измерить груз на суверенной вые.
На свете есть огромная печаль —
И мелкие печали, бытовые.
Смирением обуздывая нрав,
Прощаю, что вовек не понимала,
И ухожу, оставшись верной в малом.
Окурки с пола бережно собрав.