* * *
Ветер охлаждает солнечные лучи.
Волны принуждают камни к терпению.
Соль бережет ожоги и порезы.

Слезы принуждают сердце к терпению,
размывают суть вещей.
Печаль свою оставлю ветру.


* * *
Как сделать, чтобы полную чашу
не расплескать?
Шаг — колебание почвы.
Звук — вибрация воздуха.
Драгоценная ноша
заставит лечь, выпрямиться,
руки скрестить на груди.


* * *
Сохраняю слова, повисшие в воздухе.
Собираю в сундук, чтобы переплавить
в свинцовый спасательный круг.
Прыгну с ним внутрь воды.
Это и есть запасный выход.


* * *
Читала Ахматову.
Под окном кричали дети.
Стихли.
Оказалось, кричали чайки —
дети моря.

У меня нет моря,
и чайки мои —
приемные дети
помоек.


Междугороднее сообщение

1

Километровые письма просятся к адресату,
Клавиатура нагрелась, delete западает.
Перезагрузка системы снова мешает
Перезагрузке личной жизни. Досадно.

Километровые сцепки вагонов дышат,
Переговоры ведут языком железа.
А пассажирам молчать по ночам полезно.
Поезд идет, лишь его далеко слышно.


2

Смотрела в темноту, не зная, что не вижу
Покинутых жилищ и линии столбов.
Я вспоминала снег, который кожи ближе,
Рубиновые ягоды рябиновых кустов,

Как шел клубами дым морозных разговоров,
Как встал бесхитростный над соснами рассвет...
Смотрела в темноту за окнами вагона,
Я возвращалась в дом, в котором дома нет.


* * *
Мимо серых панелей домов, окруженных асфальтом,
По колено в грязи непочищенных псковских дорог,
Мы шагаем вперед, через лужи так делаем сальто,
Как никто из котов и атлетов, наверно, не смог!

На балкон кто-то выставил белую дверь от машины —
Удивительней велосипеда, белее луны!
А за ней — сапоги, столик-книжка, пробитые шины
И хрущевской однушки четыре советских стены.

Ты смеешься в раскрытом пальто, прогоняя мурашки,
Я шагаю и песню мажоров прохожим пою.
Счастье — это открытый балкон серой многоэтажки,
Это крепко сжимать на ходу холодную руку твою.


* * *
У любой печали есть год спустя.
Мне никак не дожить до дня, где бы не тосковала,
Не считала потери, воду неся в горстях,
Примеряя чужие следы на перроне вокзала.

И проходит год, а за ним будет новый год,
Я простилась с тобой, но никак не могу расстаться
С эхом слова «люблю», отдающим болью в живот,
И душистыми гроздьями белых садовых акаций.

Ты — кочующий остров в русле мелкой реки,
Деревянный пустующий дом, страшных сказок полный.
Если все их забуду, мы станем так далеки,
Что тебя не прибьют ко мне никакие волны.


* * *
Покури в моей куртке, пусть пахнет табачным дымом,
На вопрос «как дела?» односложно не сразу ответь,
Мне так холодно, ты же все смотришь и смотришь мимо,
И расходится вмиг под ногами гранитная твердь.

Для прохожих мы пара людей на Литейном проспекте,
Бестолково стоящих на мартовском остром ветру.
Все астрологи врут, и Таро за меня не в ответе —
Ты вернешь мою куртку, а я тебе снова совру,

Что одной мне дышать этим воздухом в сотни раз легче,
Да, стою на ногах очень твердо, конечно, ты прав.
Увезу на метро запах слов, обещания встречи
И до следующей осени смело повешу их в шкаф.


Дорога

Поток машин течет, как огненная лава.
Рисует лапой ночь на скоростном шоссе
картины Врубеля налево и направо.

Картонная луна явилась в неглиже
Под сеткой из ветвей обугленных деревьев,
Недвижимых на смальте витражей.

Вверх по дороге тьма, слепая и глухая,
Лишь язвы-фонари на черном полотне.
Закрой глаза, смотри, дыханье замедляя,

Как пишет эта ночь налево и направо
Картины Врубеля на скоростном шоссе.
Поток машин течет, как огненная лава.


Темное время зимы

Небо раскрась голубым, подчеркни зеленым,
Будто бы мы сидим на песке у моря.
Места под солнцем хватит двоим влюбленным,
Места для моря мало в моем альбоме.

Сладок придуманный юг в гололед и вьюгу.
Северный горизонт разрезает окна.
Белым на белом пишу далекому другу.
Ели морозные ночью закроют стекла.