ВЕЛЕС
Здесь Божия Матерь мыла рядно…
Велимир Хлебников
 
Когда ты проходишь, Отец-Велес,
По сосновому бурелому, рассыпая
Колокольчики ландышей,
В твоей бороде трепещут пичуги,
Выкликая забытые письмена.
 
Стынет берёзовый снег на пригорке,
По целлюлитным пятнам сухой травы
Бродят муравьи с брёвнами хвоинок,
Словно что-то ищут в незрячих глазах.
 
Велес вдруг неловко роняет за камнем
Серебряный браслет реки с руки
И дремлет, стоя как облако,
Обрастая мхом паутинок и стрекоз.
Ему вторят деревья и тоже не движутся,
Чтобы не мешать тихому сну.
 
«Динь-динь», — звонят колокольчики ландышей,
Вибрирует звук в широком кармане оврага.
Но пытается ничего не слышать Велес,
Разбирая буквы муравьёв на пергаменте под ногами.
Вечная книга, вечный шелест зелёных страниц,
Дыхание трепетных рыб на прозрачной воде.
 
СОФИЯ
(Фрагмент)
Государевы очи хмурятся,
Словно море под его кораблями:
Длинногривые, бобровые ёлки,
Чуть морозец — уже заинели.
Как у ёлок ума в вас копеечного.
Адриана с иконой шлёте,
Богоматерь в потворщики числите!
Я из вас эту дурь повыведу.
 
Крови хочете? Будет кровь вам.
На сосновой плахе смолёной
(Что на доски, а что на плахи)
Мы устроим большой референдум,
Белые бюллетени позвонков
Опуская в ячейки травы.
 
Ты ль не хочешь светлого будущего?
Что там жмёшься, свет-Ромодановский, —
Накось, милый, топор отточенный.
То не квас пузырить бадьями,
То не баб по сеням щупать.
Государь-то, он — я, Пётр,
Вот он — враг. Ты слуга ль государю?
 
И катились горшками с воза
Митьки, Ваньки, Филиппы, Гаврилы…
Кто ж так рубит — смеётся Меншиков
И Голицына бьёт по плечу:
Ты с отводом, так, чтобы топорик
Так промежду и шёл, как молонья.
Не заваливай ж набок лезвие,
Долгогривое ты чудилище.
Царь наш Пётр, погляди, как ловок,
Что игрушкой блистает сталью —
Пятерых на тот свет спровадил.
Ну а ты что ж, Борис Алексеев?
 
Пятерых тех потом иначе
Время сможет назвать — декабристами.
И дворяне, как пять стрельцов,
Нашатырным дождём свинца
За раскольничьи избы,
За таёжные тропы и книги
Петербургские ноздри промоют,
Вычищая болотную слизь.
 
А последняя та голова
Показала царю язык.
Или просто прощальной судорогой
Бунтовщик поглядел в окно,
Прорубленное недавно
В его же красном углу
 
СТИХИ ПРОЩАНИЯ
Когда треснет чашка —
Её выбрасывают
Или ставят в музей.
Когда разобьются часы,
Их отдают играть детям —
Крутить шестерни и стрелки.
Когда разобьётся стекло —
Его добивают дальше.
Когда человек треснет,
Или он разобьётся,
Как дом,
На который пожалели
цемента, —
В нём плачут
Раздавленные жильцы
И дуют на пальцы,
Облитые водкой.
 
ПРОСТО СЧАСТЬЕ
От камня расходились
Зелёные водовороты русалочьими волосами.
Ты сказала, что здесь сильное течение,
И я взял тебя за руку крепко-крепко,
Вдруг понимая, как всё это важно:
Трогать тот скользко-зелёный камень,
Который трогаешь ты,
Видеть тех чаек, выслеживающих добычу,
Отрешённо и царственно
Сидящих белыми островками,
Которых видишь ты.
И любить даже этот промозглый,
Тяжёлый ленинградский ветер,
Который даёт мне лишнюю возможность
Поправить тебе стремительный шарф.
И знать, что через мгновение
Его придётся поправлять снова.
 
ЧТЕНИЕ
Я валялся весь день на диване,
Листая скучную и сладкую книжку
О чём-то далёком
Из времён Хаммурапи.
При каждом моём движении
Диван радостно скрипел,
Но я редко
Доставлял ему такую радость.
Книжка шелестела, и иногда
Я даже ловил себя на мысли,
Что догадываюсь о её содержании.
А буквы, как пепел, всё сыпались
И сыпались
Мне на лицо.
 
ПАМЯТЬ
Она просила не посвящать ей стихов —
Ни хороших, ни плохих, никаких.
Лучше люби, лучше помни
До конца, через «не могу»,
Через «нельзя». Пусть лучше так.
Она оказалась умнее всех,
Потому что посвящения часто
Приходится убирать в раздражении
За их глупую случайность.
И только непосвящённое
Греет душу своей незаконченностью,
Восхищая силой молчания.