В первых числах декабря 1825 года в гостеприимном доме князя Александра Александровича Шаховского, служившего в Петербургской дирекции императорских театров, собралось прелюбопытнейшее общество, заслуживающее хотя бы краткого описания некоторых из присутствующих.

Сплоченную компанию актеров и актрис петербургских театров, среди которых блистал Петр Каратыгин, дополняли два дерзких молодых офицера: Александр Иванович Якубович — капитан Нижегородского полка, уволенный в конце 1824 года в отпуск по ранению и прибывший в Санкт-Петербург для оперирования в клинике медико-хирургической академии, и Петр Григорьевич Каховский — поручик в отставке ожидавший разрешения отправиться в Грецию, чтобы сражаться за её независимость.

Искрометные вечера Шаховского охотно посещал зрелый годами, но юный душой весельчак и острослов петербургский генерал-губернатор граф Михаил Андреевич Милорадович, вот и нынче его немолодая, но по-военному подтянутая фигура, являвшаяся среди гостей то тут, то там, придавала всему собранию характер светской значимости.   

Князь Шаховской — успешный антрепренер и способный литератор, которому пушкинский каламбур из первой главы «Евгения Онегина» (Там вывел колкий Шаховской своих комедий шумный рой) только добавил популярности, в свое время буквально ворвался в мир литературы одноактной комедией «Женская шутка». В чем в чем, а в женских шутках князь, окруженный созвездием хорошеньких актрис и модных прорицательниц, толк знал.

Пикантность декабрьскому собранию предавало присутствие старухи-немки Александры Филипповны (или Шарлотты Федоровны, как называли ее многие) Кирхгоф — известной петербургской гадалки, стяжавшей необычайную известность в Санкт–Петербурге. Вся жизнь этой женщины была покрыта роковой тайной. Когда и где родилась, как попала в Россию, чем занималась раньше эта то ли немка, то ли голландка, то ли баронесса, то ли вдова пастора, то ли модистка — доподлинно неизвестно.

Литератор и актер Петр Каратыгин в историческом романе «Дела давно минувших дней», так описывал знаменитую гадалку: «Вдова пастора, высокая ростом старуха лет шестидесяти, наружностью менее всего походила на колдунью. Довольно свежее лицо напоминало старушек Рембрандта. Черное шерстяное платье и такая же шаль с узенькой блестящей каймой составляли ее постоянный неизменный костюм», но о том, как в действительности выглядела Шарлотта, остается только догадываться.

В числе клиентов светской гадалки значились не только государственные деятели и самые знаменитые личности того времени (Пушкин, Баратынский, Лермонтов), но и вечно неувядающие матроны, а также девицы на выданье, жаждущие от судьбы новых романтических приключений, которые им щедро обещала гадалка.

Еще была памятна история обращения к госпоже Кирхгоф Императора Александра I, который, предчувствуя неизбежность войны с Наполеоном и не желая этой войны, находился в затруднительном положении и искал совета. Государь, весьма расположенный к мистике, обратился за помощью к прорицательнице. По воспоминанию одного из офицеров (об имени которого мы по понятным в нашем повествовании умолчим), ставшего невольным свидетелем визита императора к гадалке дело обстояло так.

Император, одетый в штатское платье, вошел в комнату в сопровождении генерал–адъютанта Уварова. Госпожа Кирхгоф начала гадание.

— Вы не тот, кем хотите казаться, — вкрадчиво сказала она, — и находитесь в двусмысленном, очень трудном и даже опасном положении. Вы не знаете, на что решиться. Ваши дела пойдут блестяще, если вы будете действовать смело и энергично. Вначале вы испытаете большое несчастье, но, вооружившись твердостью и решимостью, преодолеете бедствие. Вас ждет блестящее будущее.

Предсказания полностью сбылись: стремительное вторжение Наполеона, отступление русской армии, французы в Москве, сожженной дотла, а затем триумфальный въезд на белом коне императора Александра I в Париж во главе русской армии.

После войны 1812 года Санкт–Петербург буквально наводнили праздные молодые офицеры, оживилась и заблистала красками салонная жизнь, пестрящая светскими развлечениями и маскарадами. Победители щеголяли наградами, нарядами, а главное — бесшабашной удалью. Многие сломя голову бросились испытывать судьбу, отчаянно флиртуя с чужими женами на балах, проигрывая состояния за карточными столами, с легкостью раздавая и принимая вызовы на дуэли. Как известно, нет более суеверных людей, чем легкомысленные охотники за приключениями, искатели любви, богатства и удачи. Перед тем как сделать отчаянную ставку, объясниться с надменной красавицей, отправиться на дуэль, они частенько заглядывали к гадалке. И так сложилось, что в среде молодых офицеров, повес и бретёров именно Александра Кирхгоф стала самой популярной предсказательницей.

При всем таинстве происходящего в доме князя Шаховского, никаких таинственных технологий госпожа Кирхгоф не использовала — ее неизменными спутниками и помощниками в предсказании судеб человеческих были: традиционная кофейная гуща, линии бесконечных людских ладоней, и, конечно же, самые обыкновенные игральные карты.

Декабрьский вечер был в самом разгаре, а беспечное щебетание девиц у чайного стола, за которым шло гадание, прерывалось тайными вздохами, сопровождающими каждую открытую гадалкой карточную комбинацию, сулящую богатого жениха и приятные жизненные разности. Оживленный женский говор привлек в столовую гостей посолиднее.

— А не выслать ли мне вас из Петербурга, сударыня, — шутя припугнул гадалку граф Милорадович, появляясь в дверях столовой, — или, пожалуй, раскиньте на картах и мне. Граф бросил на стол 25 рублевую ассигнацию.

— Извольте, сударь, — ответила гадалка. — Скажу всю правду о том, что было давным-давно, и в недалеком прошлом, там, если конечно хватит смелости, сможем заглянуть в глаза грядущей судьбе….

— Посмотрим–посмотрим, что вам сможет поведать туманное прошлое, — произнес граф, желая убедиться в точности последующих карточных предсказаний.   

В возникшей как бы вдруг и наполнившей комнату почти осязаемой тишине гадалка начала раскладывать карты.

— Вы, сударь мой бывали в Италии, — начала свой неспешный рассказ Шарлотта Кирхгоф.

— Давненько, году в 1799, в Вероне, — ответил граф.

— Служили под предводительством князя Александра Суворова в Италийском походе?

— О сим факте моей военной карьеры довольно известно многим, и ваши карты не открыли ничего нового, — усмехнулся Милорадович.

— Но как вас принял главнокомандующий?

Это памятную встречу с Суворовым Милорадович запомнил в деталях, хотя и промчалось больше двух десятков лет.

Офицеров русского корпуса тогда представлял Суворову генерал Розенберг.

— Генерал-майор Милорадович! — четко произнес Розенберг.

— А! Это Миша! Михайло! — вскричал Суворов.

— Я, ваше сиятельство!

— Я знал вас вот таким, — улыбнулся Суворов, показав рукою на аршин от пола, — и едал пироги у вашего батюшки Андрея. О! Да такие же они были сладкие, как теперь помню! Помню и вас, Михайло Андреевич! Вы славно тогда ездили на палочке! Как же лихо вы тогда рубили деревянною саблею! Поцелуемся, Михайло Андреевич! Верю, ты будешь героем компании!

— К уверенности Вашего сиятельства, — отвечал сквозь выступившие слезы Милорадович, — потреблю все свои усилия, чтобы оправдать доверие.  

Суворов ласково поклонился всем присутствующим офицерам и произнес:

— Послужим, братцы, побьем французов!

Мысли Милорадовича вернули его в затемненную комнату петербургского дома Шаховского.

— А что скажут карты о дальнейшей карьере? — Спросил Милорадович гадалку.

— О, граф! Ваша карьера — всего лишь покорная служанка генерала, — произнесла Кирхгоф.

Карьера Милорадовича и впрямь была выдающейся: со своим Апшеронским полком он вошёл в пределы союзной Австрии, участвовал в Итальянском и Швейцарском походах Суворова; всегда бросался в атаку впереди своего полка, и не раз его пример оказывался решающим для исхода боя. В Италии Милорадович переправлялся через реку на виду у роты французских стрелков. Неприятель целил в Милорадовича, окруженного своими адъютантами: Милорадович вынул из кармана аннинскую ленту и, надев ее на себя, сказал:

— Посмотрим, умеют ли они стрелять!

Милорадович обнаруживал необычайную находчивость, быстроту и храбрость, был любим Суворовым как сын, приближен к нему в качестве дежурного генерала и не упускал случая отличиться в бою.

Именно полк Милорадовича 6 мая 1799 года у Турина мужественно штыками опрокинул французов, в сражении при Нови 4 августа 1799 сбил противника несмотря на жесточайший огонь из 20 орудий и ружейную пальбу. В октябре 1799 года Милорадович с его авангардом преследует неприятеля по сожженному в Амстеге мосту. Сие обстоятельство, однако, ни его, ни целый корпус не удерживает. Герои перебираются по еще тлеющимся бревнам к Альтдорфу и выбивают неприятеля из лагеря.

Годы царствования Императора Александра I нимало способствовали взлету военной карьеры Милорадовича. В 1805 году прикрывая армию Кутузова полк Милорадовича выдерживает ряд кровопролитных стычек, под Аустерлицем удерживает центр, близ Працена ввиду Императора Александра I, за что Милорадовичу жалован чин генерал-лейтенанта и орден святого Георгия 3-го класса.

В русско-турецкой войне 1806 — 1812 годов корпус Милорадовича освобождает от турок Бухарест и наносит поражение самому верховному визирю в битвах при Турбате и Обилешти. За сей подвиг Милорадович был пожалован Александром I золотой шпагой в алмазах с гравировкой «За спасение Бухареста».

29 сентября 1809 году за победу при Рассевате был произведён в генералы от инфантерии. Весной грозного 1812 года Александр I поручает Милорадовичу cформировать в Калуге запасной корпус, с которым тот пришел в Гжатск за несколько дней до Бородинского сражения. При Бородино Кутузов поручает Милорадовичу арьергард для прикрытия отходящей армии. На протяжении всей компании Милорадович остается бессменным стражем армии, руководя поочередно то авангардом, то арьергардом, сражаясь на каждом шагу, он удерживает стремление французов, давая русской армии возможность отступать спокойно, или открывая ей путь к победе. Признательный монарх наградил Милорадовича за великий вклад в победу алмазными знаками к ордену Александра Невского, орденами святого Владимира 1-го класса и святого Георгия 2-й степени со звездою.

За успешные действия в заграничном похоже 1813-1815 годов Милорадович пожалован австрийским командорским крестом ордена Марии Терезии, прусским орденом Черного Орла, Александр I пожаловал Милорадовичу право носить на эполетах вензелевое имя Его Величества.

В 1818 году граф Милорадович сопровождал Александра I в путешествии по Крыму, поражая монарха и свиту своей неистощимым остроумием и рассказами; а вскоре получил назначение Санкт-Петербургским генерал-губернатором, должность которого исправлял с весельем, отвагой и заботой о столице.  

— Ну-с, а что расскажут карты о моей судьбе? — Вопрос Милорадовича повис в воздухе.

— Вы и вправду желаете испытать судьбу, граф? — Спросила Кирхгоф.

— Опасность — моя стихия, — продолжал Милорадович, — я всегда на войне впереди русских чудо-богатырей, в цепи застрельщиков при орденах и в шляпе с пером. Вы полагаете, госпожа Кирхгоф, что судьба, будучи благосклонной ко мне в 50-ти кровопролитных сражениях, не стоивших мне не единой царапины, захочет испытать меня на прочность в мирное время?

— Ну что же граф, вы сделали свой выбор, посмотрим, что скажут карты!

К шестерке бубен, сначала выпала пиковая девятка, а к ней — трефовый валет.

Гадалка объявила, что не смеет сказать графу его будущего, из боязни его испугать.

Это рассмешило отважного Милорадовича, и он настойчиво требовал ответа. Гадалка обвела задумчивым взором окружающих. Взгляд ее скользнул при присутствующим в комнате офицерам и остановился на фигуре Каховского, задумчиво глядящего в окно на пустынную петербургскую улицу.

С видимым душевным усилием Кирхгоф произнесла:

— Ну, что же, граф. Извольте удалиться со мной в соседнюю комнату.  

Граф исполнил ее желание; она что-то долго голосом, наполненным тревожными нотками, говорила Милорадовичу, и возвратилась к собравшимся весьма взволнованной.

Немного погодя, в столовую вошел граф, присутствующие офицеры окружили его, прося, чтобы он объявил, предсказание гадалки.

— Вообразите, господа, какая нелепость — сообщил Милорадович, смеясь, — сейчас Шарлотта сказала мне, что ровно через две недели я буду убит и, возможно, кем-то из присутствующих! Мне думается, что роковая пуля для меня еще не отлита!

Вскоре по Петербургу поползли упорные слухи об уже сбывшихся ранее роковых предсказаниях Александры Кирхгоф.

А ровно через две недели, 14 декабря, лошадь несла вдоль шеренги мятежного каре декабристов выстроившегося на Петровской (Сенатской) площади статную фигуру генерал-губернатора Михаила Милорадовича.

В то время, когда Милорадович уговаривал обманутых солдат образумиться и присягнуть законному Императору он заметил в толпе холодный жестокий взгляд Каховского.

Раздался выстрел, поднявшаяся на дыбы лошадь сбросила на руки подоспевшему адъютанту Башуцкому залитое кровью тело смертельно раненого генерала. Судьба определила Милорадовичу быть тяжело раненым русской пулей и покончить жизнь в Петербурге, а не на поле брани.

Генерала на руках отнесли в ближайший от места кровавого происшествия дом Лобанова. Придя в сознание, он спросил:

— Известно ли, господа, кто стрелял в меня?

— Какой-то неизвестный, — ответили ему.

Операцию по извлечению пули проводил старый доктор, беззаветно преданный Милорадовичу и сопровождавший его в боевых походах. Когда из раны извлекли пулю, Милорадович, взглянув на нее, сказал:

— Я был уверен, что в меня выстрелил не солдат, а какой-нибудь шалун, потому что эта пуля, господа, пистолетная, а не ружейная.

Граф Милорадович, изумлявший всех своим хладнокровием на полях битв, не изменил себе и на смертном одре, встречая смерть с неизменным достоинством.

Последние минуты жизни Милорадовича скрасило письмо от Императора, доставленное раненому принцем Евгением Виртембергским, который со слезами на глазах подал его Милорадовичу.

— Я не мог получить это письмо из более достойных рук, — сказал Милорадович, — ведь мы связаны с вами, принц, славными воспоминаниями. Не могу прочесть сам — тьма застилает взор. Читайте, вы, принц. 

— Мой друг, мой любезный Михайло Андреевич, да вознаградит тебя Бог за все, что ты для меня сделал! Уповай на Бога, так как я на Него уповаю. Он не лишит меня друга! Если бы я мог следовать сердцу, я бы у тебя уже был, но долг мой меня здесь удерживает. Мне тяжел сегодняшний день, но я имел утешение, ни с чем несравненное, ибо я видел в тебе, во всех, во всем народе друзей, детей. Да даст мне Бог всещедрый всем им за то воздать. Вся жизнь моя на то посвятится. Твой искренний друг, НИКОЛАЙ.

— Глубоко сожалею, — вымолвил принц, преодолевая нахлынувшие слезы, — о постигшем несчастье, надеюсь, увидеть вас граф, здоровым.

— Зачем поддаваться надежде! — ответил Милорадович, — смерть, конечно, не совсем приятная гостья; но видите, я умру так, как жил, с чистой совестью. Охотно умираю за Императора Николая... Меня успокаивает мысль, что не от руки старого солдата пал я... Прощайте, принц!.. До свидания в лучшем мире!

В 9 часов утра Милорадович исповедался и приобщился Святых Таинств, а в полночь начался бред, предвестник кончины. Борение со смертью продолжалось до трех часов ночи, когда граф, не приходя в сознание, умер в беспамятстве, по обыкновению перемежая русскую речь французскими восклицаниями.

Бог весть, не вспомнилась ли Михаилу Андреевичу в этот предсмертный миг гадалка, которой он не поверил и выпавший из карточной колоды трефовый валет с коварной улыбкой на плотно сжатых губах.

Прискорбие о смерти Милорадовича было повсеместным в России, видевшей в нем все тридцать лет его беззаветного служения одного из доблестнейших своих сыновей.

ЭПИЛОГ

Следствием по делу от 14 декабря 1825 года установлено, что роковой выстрел в генерал — губернатора М.А. Милорадовича произведен по свидетельским показаниям, подтвержденным и его собственным признанием, декабристом Каховским. Князь Евгений Оболенский ранил Милорадовича штыком, хотя, утверждал, что хотел ударить лошадь, чтобы принудить генерала удалиться с площади.

Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Каховский были осуждены за преступления вне разрядов к смертной казни четвертованием.

Императорский Указ Верховному Уголовному Суду гласил:

«Рассмотрев доклад о Государственных преступниках, Мы находим приговор существу дела и сил законов сообразным. Но силу законов и долг правосудия желая по возможности согласить с чувствами милосердия, признали Мы за благо определенные сим преступникам казни смягчить. Николай. Царское село. 10 июля 1826 года».

Верховный Уголовный Суд сообразуясь с монаршим милосердием приговорили: вместо мучительной смертной казни четвертованием Пестелю, Рылееву, Муравьеву-Апостолу, Бестужеву-Рюмину и Каховскому, приговором Суда определенной, сих преступников, за их тяжкие злодеяния, повесить.