...Это случилось в конце октября 1993-го, недели через три после расстрела танками Белого дома. Да-да, без малого, двадцать девять лет тому назад: другая страна, другая жизнь, другие люди, мы — другие...Так зачем же я вспомнил этот случай из своего телевизионного прошлого? Я отвечу в конце на этот вопрос. А тогда кадры нашего репортажа попали в новостные блоки иностранных телекомпаний...

...Мы припарковались на проспекте Калинина, у «Метлы», купить сигарет в одном из коммерческих ларьков. Я курил «Кэмел» без фильтра, режиссер программы Серёга Тырышкин — «родную» «Яву» в мягкой пачке, — по две-три пачки в сутки каждый. И это — минимум, если нет ночных монтажей.

Cерёга — вылитый Рокфор из мультика про вечно спешащих на помощь бурундуков: то же пузо, те же пышные усы, и даже плащ неопределенного цвета, который он умудряется носить почти год напролет. Нет, понятно, Тырышкин предпочитал думать, что плащ делает его похожим на комиссара Миклована из румынских боевиков 70-х с Сержиу Николаеску в главной роли. Или — хотя бы — на детектива Коломбо...

Оператор Саша Смирнов, изрядно оглохший после боевой командировки в Нагорный Карабах, остался в «рафике» со свирепого вида рыжим водителем Максиняевым, неуживчивым и задиристым татарином, способным превратить обычный выезд на съёмку по Москве в боевик с «подрезаниями», погонями, и разборками. Перспектива схлестнуться с «братками» его, казалось, всегда только раззадоривала. «Я еще не разучился ломать переносицы...», — цедил сквозь редкие зубы Максиняев, и, хищно подмигнув съемочной группе в зеркало заднего вида, устремлялся в автомобильный поток...

... Ни у меня, ни у Тырышкина рублей в карманах не оказалось, и мне пришлось доставать из внутреннего кармана куртки заначку — зеленый полтинник.

— Ой, у меня рублей маловато, подождёте пару минут, я к соседям сбегаю, поменяю ваши доллары? — спросили из недр палатки.

— Ва-а-ляй, — разрешил Рокфор-Тырышкин, и зябко поёжился. — Продрог я чего-то, до костей пробирает, — озабоченно помассировал он своё пузо. — Слушай, Кость, у нас кроме интервью c политологом Ольшанским по октябрьским событиям на сегодня ничего не планируется? Монтаж у нас только завтра в ночь... Может, ко мне потом, после интервью? Посидели бы, а? По рюмахе бы... Да под соляночку...

Как никогда похожий на толстую усатую мультяшную мышь, режиссёр криминальной программы вдруг вздрогнул.

— Выстрел!, — отреагировал я.

— Может, снайперы шалят? — предположил, озираясь, Рокфор.

— На календаре конец октября, какие, к чертям, снайперы?!, — поморщился я, и тут же, на противоположной стороне проспекта увидел невысокого, коренастого человека в синем пехоре и в ондатровой шапке, чуть сбившейся на сторону. Он балансировал у самого края тротуара, вцепившись одной рукой в воротник длинной красивой дубленки какого-то худощавого брюнета. Другая рука сжимала «обрез».

Мы переглянулись с Серегой и понеслись к «рафику», истошно вопя: «Камеру! Камеру!», и в непарламентских выражениях призывая нашего тугоухого оператора к немедленному исполнению своего профессионального долга. Волновались мы зря. Подбежав к машине, увидели идеальную картину: Саша с «Бетакамом» на плече снимал происходившее на той стороне проспекта, а наш водитель что-то сурово, но спокойно втолковывал появившемуся, но явно робевшему молодому «гаишнику». Наконец тот коротко кивнул, поднял жезл и пошел перекрывать движение, создавая для нас «коридор».

— Я тут подумал, надо бы поближе подойти, — объяснил Максиняев.

— Молодец, слов нет...С нас бутыль! — похвалил Рокфор.

— Нет, нам, татарам, нельзя. Вера не велит, мы, понимаешь...

Но откровения водителя-трезвенника были прерваны вторым выстрелом.

— Есть! Попал. Я снял, как мужик из «обреза» во второго попал!, — громко констатировал Саша и решительно шагнул в организованный «гаишником» коридор, не переставая снимать на ходу.

— Притормози, на ходу микрофон воткну, вдруг понадобится, — я оценивал ситуацию на тротуаре. Раненый в бедро обладатель дублёнки, зажимая полой рану, еле стоял на одной ноге. Он был невероятно похож внешне на товарища Саахова из "Кавказской пленницы". Стрелявший, между тем, что-то отчаянно пытался объяснить прохожим, будто просил их о чем-то. Но те, видя странного мужика с обрезом в руке, в ужасе шарахались в сторону.

— М-да, мужик, окропил ты снежок красненьким, — мрачно изрек Рокфор, когда мы подошли вплотную к стрелявшему.

— «Скорую» вызвали?

— Уже вызвали.

— Почему он стрелял в Вас? — направил я микрофон в сторону «товарища Саахова», который уже не мог стоять, прилег, и как-то боком, волоча простреленную ногу, пытался отползти от своего обидчика подальше, оставляя на снегу алую прерывистую полосу.

— Грабить, грабить меня хотел... Деньги отобрать хотел, — еле проговорил раненый, облизав пересохшие губы, с интонациями персонажа «Кавказской пленницы».

Подъехала «скорая», следом — милицейский «москвич». Все время пытавшегося отползти подальше раненого погрузили в «скорую». Стрелка же жёстко стали «паковать», но, перед тем как запихнуть в «москвич», ненадолго чуть ослабили хватку. Он вырвался, подскочил к нам, и отчаянно просипел:

— Помогите, хлопцы! Помогите! Вин меня взул! Вы же с телевидения, вы можете... Я сяду... И пропадут мои в Донецке без меня...

Два дюжих милиционера из местного отделения потащили «стрелка» к машине.

— Да! — словно вспомнив что-то важное, он сделал последнюю попытку обернуться к нам. — Хлопцы, Груздев я! Груздев, Иван Сергеевич... Шахтер я...

Наскоро отсмотрев в «рафике» отснятый материал, мы поняли — это удача! Момент выстрела Саша снял идеально: из ствола вырывалось багрово-желтое пламя, брюнет в дублёнке эффектно складывался пополам и падал на колени, прохожие отскакивали в разные стороны... Словом, есть эффектный репортаж «c колес» в ближайшую программу! И продолжение, вполне возможно, последует!

— Да, Саш, — вспомнил я, — а что наш «стрелок» кричал прохожим, пока держал брюнета на мушке?

— Я не расслышал, Кость, — виновато пожал плечами Смирнов. — Но на пленке все должно быть, пушка-то взяла наверняка. На студии отсмотри внимательно...

... Успех репортажа со стрельбой на Калининском превзошел все ожидания. Звонки отовсюду, предложения от зарубежных телекомпаний продать исходный материал... А потом позвонил следователь Никулин и сообщив, что я прохожу свидетелем по уголовному делу и предложил встретиться.

— Если честно, хреновые дела у Груздева... Потерпевший Магеррамов утверждает, мол, хохол хотел его ограбить, знал, мол, что тот при деньгах, — видел, как в ресторане расплачивался. Я в это, если честно, не верю. Чувствую, врет он. Жулик, не работает нигде... А Груздев говорит, что заработал денег, решил обменять рубли на доллары, нарвался на этих «кидал». Они ему «куклу» подложили. Он сначала в милицию. Там его, понятно, послали куда подальше...Тогда он их нашел, а они его впятером отметелили... Вернулся Ваня домой, в Донецк, у ружьишка охотничьего ствол спилил — и снова в Москву. Искал, выслеживал, и — нашел. А тут и вы случайно там оказались...

— Так чем мы можем быть полезны?

— Груздев настаивает на том, что там, на проспекте Калинина, пытаясь задержать Магеррамова, кричал прохожим, чтобы те позвали милицию. У вас в репортаже этого нет.

— Нет...

— Ну, жаль. Я подумал, может вы записали случайно эти его призывы, — следователь был явно расстроен. — И, знаете, вот ещё что: мне все время кажется, что я уже где-то слышал его имя, отчество, фамилию: Груздев, Иван Сергеевич... Странно...

Первое, что я сделал, вернувшись от Никулина — спустился с «исходниками» в монтажную. Еще раз просмотрел кассету. Ничего нового. Но ведь я точно помнил, Груздев, жестикулируя, что-то кричал прохожим... И тут в монтажную влетел Рокфор с бетакамовской кассетой в руке.

— Коста! Мне Сашка Смирнов сейчас сказал, что он начало нашего «выстрела» записал в конце этой кассеты. Глянем, что там?

... Там было то, что интересовало следователя Никулина: там был Груздев, повторявший как заклинание: «Позовите милицию, товарищи! Позовите милицию! Уйдет ведь...» На мгновение камера крупно выхватывала его глаза, в которых были только отчаяние и боль... Я позвонил следователю.

— Здорово! Очень кстати!,— обрадовался Никулин. — Час тому назад из больничной палаты сбежал Магеррамов. Объявлен розыск...

... Мы готовились к съемке в кабинете следователя Никулина, устанавливали камеру со штативом, осветительные приборы... Меня вдруг охватило ощущение дежа-вю, нараставшее с каждой минутой. В кабинет завели нашего «стрелка». Похудевший на десяток килограмм, он смотрелся почти стариком в свои тридцать четыре. В глазах, как несколько недель тому назад, уже не было ни отчаяния, ни боли. Только бесконечная усталость. И обреченность. Никулин, запинаясь и краснея как юноша, начал читать. По лицу Груздева было видно, что он даже не пытается вникнуть в смысл того, что произносит следователь.

Дежа-вю, дежа-вю...

Оно все усиливалось, и Никулин, наконец закончив монотонно читать, смущаясь произнес: «Груздев, Иван Сергеевич! Можете поблагодарить съемочную группу телевидения, ребят, которые очень помогли следствию и, вероятно, помогут в суде. До суда Вы свободны»...

В тот же миг до меня, наконец, дошло. Мы встретились со следователем взглядами.

— Вы тоже поняли, да? — он радовался, как ребенок, хлопая меня руками по плечам. — Нет, но это же чудо какое-то!! Это же удивительное совпадение! Я же все время мучился, откуда мне знакомы его имя и фамилия?!

— И отчество, — вставил я.

— Да-да! И отчество! Груздев Иван Сергеевич! Тёзка артиста Сергея Юрского! Полный тезка! А Вы, Ваша группа — как бы в роли Жеглова с Шараповым, а?! Ну, разве так бывает?!

— Полный тёзка персонажа, которого сыграл Сергей Юрский в фильме «Место встречи...», — уточнял я.

— Ну, это понятно, — отмахивался Никулин, наблюдая, как недавний без пяти минут зэк, оттаивая, обнимался с Рокфором и оператором, все время бормоча: «Хлопцы, хлопцы, ну, вы даете...»

... Он получил год условно и уехал в свой Донецк, где его ждали жена и трое детей. Весной, кажется, в апреле, завалился к нам в редакцию в Останкино с двумя огромными баулами. Здоровенную бутыль с горилкой мы пытались опустошить чуть ли не неделю, закусывая вкуснейшими домашними колбасами, салом, бужениной и варениками...

Звонил. Поначалу часто, потом все реже и реже.

... Свои записные книжки я храню с 1987 года. В одной из них, за 1993-й есть и его, Ивана, домашний номер. Донецкий. Этим летом я хотел набрать его. Да так и не решился до сих пор.